Печальный Пастатов - Игорь Николаевич Крончуков

Любя его, сильно жалел.

А тот не обращая внимания, кричал:

– Изиды! Нет тебя….– и замолчал.

Наутро дядя и племянник поехали на могилу.

– Зачем же она тянула резину?

– Не знаю. Так уж пошло.

– Не пойму, я все равно…

– Племяш, скажи – с осторожностью, – По секрету

До сих пор думаешь…. О Свете?

Вижу, что ты все грустишь,

Часто отвернешься и молчишь.

– Не знаю дядя…. Но больше нет забот,

Нет других дум, других работ…

Может работой бы занимался,

Понял, на сколько, я потерялся…

– Стоп. Вот и могила ее.

Подойдешь или нет?! Решение твое.

– Подойду. – Пастатов взором укорен,

Подошел к могиле, присел. И был потрясен

Тем, видел ее вчера, а тело ее здесь.

– Да, говорят: « – Сумасшествие есть!»-

Подумал сквозь иные мысли,

И слезы его только висли.

Долго Пастатов не сидел,

Полчаса, только погост их и видел.

По дороге домой Пастатов с дядюшкой молчали

И думали об одной и той же печали.

Дядюшка заговорил, подъезжая к дому,

– Помнишь? Меня не было два месяца, ты предался в кому

Заболел я тогда болезнью, которую и доктора не знали.

Ворота из города позакрывали.

И ведь не знал, что у тебя ко мне разговор;

Я бы вырвался, перелез через забор!

Но плохо было мне тогда,

Затем вылечился и поехал сюда…

Ворожейка Марковна, ей спасибо.

Не она бы…. Светила б и мне погибель.

– Дядюшка, дядюшка. Как жизнь, нам не благосклонна! –

Его слова звучали с церковным звоном.

– Племяш, давай в церковь зайдем.

Свечки поставим, слезы польем.

– Дядь. А дядь. Давай, по поздней.

Или не сегодня. Не отошел еще от болезней…

– Ну, давай. Твое слово – закон!

Эх, ну и погодка. Играет с огнем!-

Из повозки вылезли они,

Отведя коня, домой пошли.

На ночь глядя, Пастатов долго не мог уснуть.

Он не мог понять, одну лишь суть:

От чего любовь влияет на собственное «Я»

Видать, виновна судьба.

И тут он вспомнил Твардовского. Сейчас

Часы простучали – первый час.

Кто-то за окном прошел по снегу.

Вспомнив о бедненькой Свете,

Пастатов дальше вспоминал:

Что столько времени, зря потерял.

Столько времени, зря продул!

Наконец Пастатов уснул.

Наутро проснувшись, Пастатов услышал:

Голос дяди и няни, и еще один лишний…

Одевшись, вышел в гостиную он.

Солнце освещало его, со всех сторон.

– О, племяш! С добрым утром тебя!

А кстати, это Лидия Михайловна!

– Рада познакомится, я с вами!

Вы бы только знали…

Сколько дядя ваш, о вас говорил!

– Что вы, Лидия Михайловна?! – дядя проныл.

– Рад и я! Познакомится с вами.-

Пастатов развел руками.

– Ну, что вы. Что вы…– за всю скуку

Пастатов поцеловал ей руку.

« – Ух, ты! Племяш, да ты – Казанова!»-

Лезла мысль дяде в голову, снова и снова.

– Я слышала, вы медициной занимаетесь?!

И научными терминами «ругаетесь»?

Поведайте нам: странный мир…

Я думаю, он загадочен и уныл…

– Ну, что вы? Загадка, не загадка.

Но наука вечна…. Эх, да ладно!

Пока лекарство против смерти не изобретут…

– А что, возможно?.. Сделать, тут…-

Лидия Михайловна оторопела.

– Не знаю. Не для моих умов, а значит не мое дело.

– Ну, что ты!? Племяш, уж так.

– Истина! Есть истина. Каким бы не был впросак.

– Говорят, можно и холеру лечить? -

Дядя посмотрел на племяша и сам начал говорить:

– Да! Да! Все…. Да, можно…

– Дядюшка! Дядюшка, только осторожно.

Если болезнь эту, затянуть… -

И дядюшка злостно, успел леди мекнуть.

– То болезнь не излечима!

А если не тянуть резину…. Не едина! -

Пастатов сделал подавленное лицо.

Леди пожалела, что спросила про то.

– Простите, мне надо отойти.-

И назад убрал руки.

– Странно, такую привычку не замечал…-

Скромно дядя, про Вадима сказал.

Вот и март снова настал.

– Ровно три!.. – Пастатов начал:

– Я уже здесь, так сказать, пребывал!

Ну, не считая, того что я тебя покидал…

И решил оставить селенье…

– Врасплох! Взял ты меня, с этим веленьем.

– Да! Дядюшка, да.

Не уезжал я?.. От того что, взаимно жаль мне и тебя!

А тут заметил: Лидия Михайловна есть,

Мешать ни кому не буду. Вот и вся «честь»!

– Что ты? Что ты, говоришь!?

– Право дядя. Я знаю, не уследишь.

Но все, же хватит, я устал.

Тихое селенье, но такого здесь узнал!

Видывал: чувства любви, тоски,

А также печали и ненависти.

Хватит дядя, я устал.

Хотелось бы, что б я, новую жизнь начал!

Все мне здесь!.. Напоминает о плохих днях!

Вот что, я хотел объяснить в этих словах.-

– И когда?.. Ты едешь, и когда?

– Завтра. С самого утра.

– Так ведь надо проводины построить…

– Гости, выпивка, застолье…

Нет, не надо. Тихо-смирно я

Поеду к центру, там жизнь моя!

Там у меня карьера, там дела…

А здесь, не держит, ничего меня.

Лишь ты меня держишь. Вот и все.

Вам с Лидией Михайловной, желаю: «О-го-го!»

– Ну, племяш! Ты меня расстроил чуть-чуть.

Тем чуть-чуть, что тебе нужен этот путь.

– Ничего дядя, ты теперь не один:

Няня, господа, да господин!

Если мне здесь остаться жить,

Состарюсь быстро и молодость не увидеть.

Пойдем дядя, домой

Холодно, чего-то. О-е-ей!

– Пойдем, племяш. Пойдем.

Нянечка, нас накормит супом.

– Дяденька, если ты женишься…. Пиши!

– Что ты, племяш! Уж, ни шути!..

– Вот ведь, есть плюсы и минусы, что приезжал!

Плюс! Понял: любовь, тоску, тебя повидал,

Лето хорошее, было у нас!

Вот больно мне здесь. Это минус как раз.

– Ну, племяш, как знаешь. Как знаешь.

– Хорошо хоть, дядя, ты меня понимаешь.

– Вот, племяш, сколько ты здесь был!

А у Нестерова, так ничего и не купил.

И в гостях ни у кого не побывал…-

Слеза выскочила, и он замолчал.

– Да, дядя. Я виноват. Оставил тебя в тот раз,

Уехал, и смерть Светланы свела нас.

– Ну, племяш. У тебя еще вся жизнь впереди!

– Дядь! Не старь себя, раньше времени!

– Сам говоришь: «Истина!» и так…

– Ба! Порой сам себе я мостак..-

Дядя с племяшом, упоенно шли.

Дом был не близок, и они успели поговорить про «мечты».

– Дядь. Вот у меня в детстве, была мечта

Что буду великим полководцем я!

Но внедрился в «историю»…. Да, ну

Думаю, еще помру…

– А у меня мечта была, что б поэтом я был!

Но так, ничего и не сочинил.

– А у меня мечта была, всегда при деньгах!

Без них, нищенство и крах!-

Ворвался Земельных и мимо прошел.

– Умный! Вроде как мол.-

Посмеялись, дядя и племянник.

Вдали воздался собачий лик.

Двое в дом они зашли.

И в полночь голоса утихли.

И свет затем погас в окне.

Спят господа, спят во тьме.

С утра по раньше, что есть мочи

Петух кукарекнул, потом короче.

Пастатов глаза свои открыл.

– Петухи – он провыл.

Дядю тоже, застал врасплох,

– Да чтоб, у петуха язык отсох!-

И ведь знал: что рано вставать,

Надо было пораньше, лечь спать.

В комнату донесся запах супа,

Няня ходила по кухне, смотря тупо.

По утрам она всегда не хотела:

Ни говорила, не пила, не ела…

Пастатов одевшись, дядю встретил

Взор его, глубоко метил.

Дядюшка не ел, все на племяша глядел,

Сам еще не проснулся, от сонности бел.

– Что, племяш? То же не выспался ты?

– Это нам на всю жизнь уроки!

Если рано ехать, – зевнув,

– Надо рано ложиться – на горячий чай подув.

Беседа все не развивалась за едой:

Пастатов вздыхал, дядя ныл: – «О-еей!».

Разговаривали так, будто и не расстаются.

Одевшись, далее обуться.

Вышли на холодную улицу, во двор.

Коровин, с утра пораньше, хлопал ковер.

– Ариведерчи! Ариведерчи!– кричал он.

– Да, да – сквозь дядюшкин стон.

Повозка уже была наготове.

Воздух стал холодней, суровей.

– Ну, племяш! Дядьку своего не забывай!

Сколько лет не виделись! А тут снова: «Получай!»

– И ты дядюшка, не забывай, мне писать. –

Обнялись. Стали друг друга целовать.

«– Не уезжай! Не уезжай!» – лезли мысли у дяди,

Затем: «– Есть ли