Гай Валерий Катулл - Album Romanum: коллекция переводов
Камень Малларме, как и камень Бодлера нельзя положить в основание храма. Из символа веры он превращается в символ сомнения, в философский камень поэзии.
Важно, однако, указать, что в «Звонаре» речь идет о православном колоколе (в католических колоколах ходит не язык, а чаша колокола, поэтому к ним не привешивают камня). Загадка «православия» Малларме объясняется тем, что во французском слове orthodoxie («православие») присутствует тот же корень, что и в слове orthographe (см. примечание 6 к статье «Кризис стиха»). Таким образом, поэт предлагает читателю скрытый неологизм, который можно перевести на русский язык как «орфославие».
Одиннадцатый стих сонета в дословном переводе звучит так: «Холодными грехами трепещет мое верное оперение». Если сравнить его с одиннадцатым стихом сонета «Лебедь» — «Но не ужас почвы, где схвачено его оперение», то смысл обоих темных речений полностью проясняется: перья лебедя, вмерзшие в лед, противопоставляются перу поэта, которое «застыло» в «холодных грехах» его поэтических экспериментов.
10
Малларме в экстравагантной форме перевыражает известный еще со времен античности анекдот. Однажды великому геометру Евклиду был задан вопрос, зачем нужна геометрия, если она не приносит никакой выгоды? Евклид приказал выдать вопрошающему обол, «ибо он ищет пользы».
11
Стихотворение входит в цикл из четырех сонетов (мною переведено три), считающихся наиболее возвышенными произведениями Малларме, хотя поначалу они и отпугивают читателя герметизмом и вычурностью.
При рифмовке катренов поэт использует четыре (из пяти возможных во французском языке) рифмы: vertebres («позвонки») — funebres («траурные») — celebres («знаменитые») — tenebres («потемки»). За текстом осталась лишь одна нереализованная рифма — algebres («алгебры»). Слово «алгебра», возведенное во множественное число, есть троп мощного образного воздействия. Почему Малларме отверг его? Мы лучше поймем выбор поэта, если обратимся к часто цитируемому высказыванию Малларме: «Назвать предмет — значит на три четверти уничтожить прелесть, которая заключается в постепенном угадывании, внушить его — вот мечта».
Стихотворение прочитывается как признание поэта в творческом бессилии. Всего пять рифм оригинала предполагают некое загаданное содержание будущего сонета, идеально подходящее для этих рифмующихся слов и ими же порождаемое. Но поэт не может найти идеальное содержание для этой рифменной рамки, хотя и верит в его «предсуществование» в языке.
12
Мифологический сюжет сонета восходит к легенде о Сикнусе (Лебеде), сыне Аполлона и Ирии. Небывалая красота Сикнуса сочеталась в нем с неуживчивым нравом, поэтому в конце концов его покинули все друзья, последним из которых был Филиус — бог дружбы. Не выдержав одиночества, Сикнус бросился в озеро, но Юпитер не дал ему погибнуть и обратил в лебедя, а затем внес в Зодиак.
Нельзя экстраполировать легенду на биографию поэта прямо. Малларме был обаятельным и общительным человеком, в его доме на улице Ром собирались все интеллектуалы Европы. Однако художественные искания поэта были поняты лишь немногими. Стихотворение «Лебедь» — об одиночестве Малларме-поэта, а не Малларме-человека.
13
В первоначальной версии стихотворение называлось «Сонет-аллегория самого себя». В нем использованы почти все рифмы, оканчивающиеся на звукообраз [IKS]. Рифмовка оригинала сохранена в переводе. Если этот звукообраз прочесть как символ неизвестного в математике, то окончание «икс» будет олицетворять множество всех возможных рифм, в том числе и самое себя. Знак, означающий самого себя, — это одно из воплощений умирающего и возрождающегося из пепла Феникса.
Единственный во всем корпусе текстов Малларме явный неологизм ptyx паронимически связывается с сочетанием petite ixe («маленький икс»). Кроме того, французские комментаторы обнаружили в одном из редких словарей, что слово ptyx — древнегреческого происхождения и означает вид морского моллюска. В оригинале, действительно, говорится о некой «устраненной безделушке звучной ненужности» — aboli bibelot d’inanite sonore, где слово bibelot паронимически ассоциируется со словом bibliotheque («библиотека») и babilone («Вавилон»). Х. Л. Борхес продемонстрировал свое понимание этого образа Малларме, назвав один из своих рассказов «Вавилонская библиотека».
Зрительный образ раковины, занимающий известное место в эротических композициях рококо (кстати, в стихотворении Малларме «Негритянка» это уподобление прочитывается недвусмысленно), может быть истолкован и в противоположном смысле: конфигурацией спиралевидного конуса морская раковина напоминает Вавилонскую башню, как ее изображали на старинных гравюрах. Но башня, попадая в поле контекстов, связанных с эротическими аллюзиями, переосмысливается как символ мужского плодородия. Таким образом, «маленький икс» Малларме — это фалло-вульвическая эмблема, как одно из воплощений Феникса. Такое прочтение подкрепляется истолкованием образа Феникса у Бодлера в поэме «Семь стариков»: Degoutant phenix, fils et pere de lui meme? («Омерзительный Феникс, сын и отец самого себя?»), где «отец и сын» (Бодлер намеренно меняет эти слова местами, маскируя богохульную аллюзию) обозначают дуальную божественную ипостась в католицизме.
14
Единорог в сочетании с зеркалом в средневековье был магически связан с девственностью и непорочностью.
15
Никсы — три женских божества, к которым римлянки взывали при трудных родах.
16
Борхес, как и Мильтон, познал слепоту и встретил старость полностью незрячим. Если восприятие зрением совершается нами почти мгновенно, то восприятие осязанием — это целый процесс, оставляющий время для мыслей, в старости чаще печальных.
17
В основе сонета — древнее иносказание о младенчестве, зрелости и старости. Образный ряд стихотворения перекликается с причудливой метафорой Поля Валери: «…и каждый человек влачит за собой вереницу чудовищ, нерасчленимо сотканных из его движений и последовательных метаморфоз его тела».[2]
18
Английский неологизм everness можно перевести как «вечное всегда». Мне кажется, это слово придумано Борхесом в качестве поэтического антонима знаменитому рефрену из «Ворона» Эдгара По: nevermore — «больше никогда».
19
Латинское название сонета можно перевести как «Уповаю на исцеление». Оно восходит к одноименной книге английского философа Т. Брауна, пытавшегося примирить религию и науку.
20
В нем рдеют тигры и чернеют гидры — читатель, в памяти которого запечатлелись сюжеты, традиционные для чернолаковой древнегреческой керамики, возможно, вспомнит один из них — Геракл в плаще из львиной шкуры сражается с многоголовой гидрой. Эта слегка «скошенная» реминисценция, налагаясь на библейский миф об Авеле и Каине, порождает образный параллелизм, углубляющий концептуальный смысл сонета.
Отсутствует статья Ст. Малларме «Кризис стиха». Комментарии к ней: стефан малларме. кризис стиха
Статья написана к двадцатилетию кончины Виктора Гюго. Малларме размышляет в ней о скрытых возможностях французского стиха, о глубинной сущности поэтического акта.
1. В забвенье жеста — образ можно понять как «всецело отдавшись жесту», то есть творческому порыву, и, напротив, как «оставив жест» — то есть без эмфазы, с холодным умом. Такое начало не случайно. Удвоение, отражение, параллельность, симметрия — все это опорные понятия в концептуальном замысле Малларме. Поэт намеренно строит фразу так, что ее можно прочесть как иносказание, намек. Многие его речения построены по принципу ребуса, причем, чтобы его разгадать, необходимо обратиться к другим текстам поэта. При этом интерпретатор отнюдь не всегда с уверенностью может сказать, что его прочтение соответствует авторскому замыслу. Чаще оно «вчитывается» в текст им самим, что, впрочем, лишь усиливает удовольствие от подлинного духовного контакта с автором, если он все-таки имеет место.
2. Завеса в храме отделяет святилище от Святого святых. В Библии сама собой разорвавшаяся завеса истолковывается как одно из знамений новой веры.
3. Здесь и далее Малларме рассуждает о французском стихосложении, которое, в отличие от русского силлаботонического, является силлабическим. Если силлабический стих лишить рифмы, он будет неотличим от прозы. Вот почему французы воспринимают верлибр иначе, чем русские. Для них он все еще стих, тогда как для нас — «недостих».
