Андрей Белянин - Пастух медведей

Ларисе В.

В зеленой мраморной комнатеПродуманность — невзначай.Там были всегда, Вы помните?Поэмы Лорки и… чай.За боль и печаль возмездиемПлыл запах увядших роз,А в окнах цвели созвездияОсколками прошлых грез.Витало там вдохновение,Но думалось об одном:Какие глаза оленьиУ девушки в доме том…И вновь переходим к шепоту,Где мы почти на «ты»,Словно к волшебному омутуНежности и доброты.В зеленой мраморной комнатеВитает в обрывках сновВеликая и непонятнаяТакая земная любовь…

Что-то душно мне сегодня и невесело:Накатила боль-тоска, их величество:Ночь сырая. И трава пахнет плесенью…И весь вечер чей-то взгляд в спину тычется.А возьмусь за карандаш, — и немедленноТак и прет из-под руки вся нелепица:Средь болотных камышей рожа ведьминаИ кошачии глаза так и светятся!Хороша, как херувим… Даже с рожками.А коль их спилить, — тогда вовсе лапушка…И ведет меня кривой дорожкоюПо болотам, по пескам, да по камушкам.Я и вправду не встречал, чтоб — красивее,Только сердце злая боль жмет и комкает,И ржавеет за окном небо синее, —Запах серы с губ ее бродит в комнатах.Рву бумагу и — в рассвет, ясный, ветреный!За стеклом фонарный свет надоедливый,Жаркий оттиск женских губ — ало-пепельный,Да зеленые глаза — тают медленно…

«Натурщица…» На-ту-р-щи-ца! Взгляните?!Вся голая, и, нате вам, — стоит!Позирует! А где же здесь, скажите,Девичья честь? Элементарный стыд?У… во коза! С такою-то фигурой…Художник, видно, парень с головой:С такой девахой, если шуры-муры,Я б рисанул… А чо? А я такой!Недурно, но… Увы, не в колорите…Неверен цвет, в рисунке есть изъян.Я рассуждаю, в общем-то, как зритель,Недурно, но… увы — не Тициан!Ведь надо же бесстыдства-то набраться?!И я еще справней ее была,Но мне б так предложили рисоваться,Так хоть озолоти — а не пошла!Натурщица. Ну вот опять… ПородаТаких девиц ясна, как спортлото,Красиво, нету слов, но для народа…Для молодежи… Все-таки не то…

Узнают или нет? Смешно и страшно.А вдруг придут знакомые, друзья?Как я решилась? Это бесшабашно,Но так красиво… Я или не я?Конечно я. Осанка, руки, плечи.Стоят студенты. Слышу их слова:«Ужели это дочерь человечья,Поднятая до ранга божества?»Смеются. Или нет? Глаза серьезны.Блеснул кавказца радостный оскал,А если что, оглядываться поздно…Ведь не поймут, что только рисовал,Что даже взгляда липкого не бросил?Что он другой, что не такой, как все?Его палитры радостная осеньИ та струит какой-то теплый свет.Он так писал безумно, вдохновенно.Что не сложилось — не его вина.А я… Что я? Вполне обыкновенно.Не узнают. Не верят, что земна…

Холст дышит сам. Едва сойдя с мольберта,Тебе уже он не принадлежит:Любая красота легка и смертна,И время, как речной песок, бежит.За годом год. Как пчелы лепят соты.Пройдет и жизнь. Та девушка умрет.И хорошо, если твоя работаХотя б на день ее переживет.После ее, после моей ли смерти,Натурщицу увидев на холсте,Хоть кто-нибудь, без зла и грязи в сердце,Пусть удивится этой красоте.Пусть будет добр, пусть будет чист и ясен,Пусть этот мир не превратит в мишень,Почувствует, что человек прекрасен,И это чувство сохранит в душе.Ну, хватит, все, спусти на землю сходни,Наговорил и в шутку, и всерьез.Ты позвони, и встреть ее сегодня,И захвати букет огромных роз…

Волжский мой городок — гладь да тишь.Рассуждаю наивно и смело:Мне сейчас очень нужно в Париж,Понимаете, срочно, по делу!Козырнет часовой на постуИ — родное уже за порогом…У меня на Лионском мостуНамечается встреча с Ван-Гогом.А потом, погуляв вдоль реки,Заглянуть под влияньем моментаВ кабачок у папаши Танги —Выпить горькую рюмку абсента.Мне твердят: «Ты устал, ты блажишь —Закружили семья и работа…»Но мне надо, мне надо в Париж!Очень надо… И очень охота…Там, в уютном кафе за углом,Средь солидных маршанов и пьяни,Посидеть за тем самым столом,Где когда-то сидел Модильяни.Рисовать тушью черной, как креп,Словно с сердца срывая заплаты…И оставить на кофе и хлебПару быстрых рисунков в уплату.Говорят: «Ну куда ты спешишь?Дел и дома по горло хватает…»Но мне надо, мне надо в Париж —Позарез! А меня не пускают.Не пускают дела и семья,И работа, и строй, и система…А в Булонском тоскует скамьяО поэзии Поля Верлена…Ну, не могут: нельзя, не дано —Зря спешил с нерешенным вопросом.Вот такая вот жизнь, Сирано, —Плачь иль смейся — останешься с носом!Ты не веришь, ты ждешь, ты звонишь, —В трубке дальнего голоса эхо…Вот и все, я уехал в Париж.Не держи — я уехал! Уехал…

Наташе В.

Волной волос до пояса укрыта…На теплоту наш мир преступно скуп,И черных мыслей креповая свитаЛожится горькой складкою у губ.Слепых дождей звенящая кантата,Пустых дорог высокопарный слог,И снова боль, с упорством автомата,Раскалывает мраморный висок.А горизонт, как прежде, чист и ласков,Но веры нет в бессмертье наших душ.И вот все чаще вместо ярких красокБумагу душит траурная тушь.Я боль сниму ладонями, как накипь,Как ржавчину сотру ее с чела,Я докажу, что есть другие знаки,Кроме единства и добра и зла.Я боль возьму, сожму, сомну, как тряпку,Волью в себя израненную кровьИ о любви что-то такое ляпну,Что ты поймешь, что есть она — любовь!Потом уйду. Привычно и не ново.Затерянный в толпе знакомых лиц.Но появлюсь неждан-незваный снова,Едва почуяв дрожь твоих ресниц…

Ах, как хочется снова со всеми на «ты»,Ах, как хочется нежности и доброты,Но слетают с церквей, кувыркаясь, кресты.И опять мне стоять у последней черты.Но сегодня не я и не вышел мой срок.Ни окольных путей, ни забытых дорог,Ни улыбок друзей, ни полночных тревог,Ну, а что не успел, не сказал и не смогПод Полярной Звездой и под Южным Крестом,Под бумагой, холстом да кленовым листом.И покажется все удивительным сном.Если что не допел — постараюсь потом…

«Запрягу я тройку борзых,Темно-карих лошадей…»Вдаль, по первому морозу,От печали и страстей.От случайных строк и звуков,Чьей-то каши, чьих-то дров.От жужжащих в уши слухов,Прений и выговоров.В поднебесье ранней раньюЧуть заплещется рассвет,Белый снег звенящей сканьюЗаметет мой свежий след.Если можно, Боже правый,Нас помилуй и прости:Независимое право —Бросить вожжи средь пути.Серебро на плечи сыплет,Вскачь и — наплевать: куда?!Кони влет, по звездной зыби,Вплоть до Страшного суда.Только где-то там, в тумане,Прозвонят колокола…Были кони. Были — сани.Жизнь была и не была…

Я сейчас вспоминаю тебя — мне нужна тишина.Нет, не мертвая тишь, а живое молчанье природы,Бесконечный закат и зеленая в небе луна,И в муаровой мгле чуть застенчивых звезд хороводы.Я тебя на руках, как волну, как охапку цветовНес в безумстве веселом, кружа в ритме вальса по лужам.Что тогда говорил? Я сегодня не помню тех слов,И сейчас подобрать не сумею ни лучше, ни хуже…Ты так жалобно мне говорила: «Зачем? Отпусти…Я заплачу сейчас или крикну милиционера,Видишь, люди вокруг…», — а сама прижималась к груди.Крепче всяких запретов нас держит такая вот вера.Губы сами тянулись к дурманным твоим волосам;Их закусывал в кровь я, и взгляд отводил в поднебесье,И себя проклинал за покорность тем синим глазам,Что так ласково греют далекой и близкою песней.Ты тогда пожалела меня? Или что там еще…Или попросту знала, что это продлится недолго?И дрожала рука, на мое опустившись плечо,И прощальною свежестью лета пах ветер над Волгой.Где потом не носило меня? В прикаспийских степях,В хичаурских дорогах и в скалах седых Габустана.То, что было тогда в самых синих на свете глазах,Я забыл. И старался забыть поскорей, как ни странно.Мне бы все позабыть. А когда я зимою вернусь,Снова встретиться вдруг, — и замрут переулки пустые…И почувствовать в сердце далекую светлую грусть,И понять то, что это — любовь…И что это — впервые…

Я все теперь приму наполовину.И, на полсердца наложив печать,На полувзгляд и полувыстрел в спинуПолуулыбкой буду отвечать.Полуобман приму на полуверу,Полуогонь приму на полдуши,На полбеды отвечу полумеройИ буду скромно доживать в тиши.Помилуй бог! Как просто и спокойно!Не надо только принимать всерьезОбиду, подлость, травлю или бойню,А также мир надежд, ошибок, грез…Я буду жить с полухолодной кровьюИ ждать багряных листьев к сентябрю.Я полупьян твоей полулюбовьюИ полуверю в то, что говорю…

Где ты, Монгольская улица?Редкие фонари.Маленький дом сутулитсяВ сумерках до зари.Пыльный трамвай покатитсяКрасным пятном с моста.Память опять спохватится,И захлестнет мечта.Будда, вздохнув, неопытноВзял самурайский меч.День суетился хлопотноВ жанре случайных встреч,В стиле заезжих вестерновИ мелодрам, и снов;Проще назвать, естественно,Все это как — любовь…Проще, надежней, выгодней,Не погрешив в строке.Вот и рванулась иволгойПесня в моей руке.Все мы достойны лучшего,Чем огонек в пути.Не обещай, не мучайся,Не вспоминай… Лети…

По аллее шел гвардейский полк,Тихо шел, без труб и без знамен.Городок провинциальный смолк,Чуть прищурив ставенки окон,И ни смех не слышался, ни плач.Чувства оставались на потом.На лафете спал седой трубачСамым тихим, самым вечным сном.Оставляли русские Смоленск.Горько-тих чеканный шаг солдат.Аксельбантов порыжевший блескКак-то был не к месту и не в такт.Небосвод так безнадежно сер.Да и все хватили через край.Но усталый бледный офицерВдруг взмахнул рукою: «Запевай!»Вицмундиров черное рванье!Не до песен тем, кто чудом цел.Гаркнуло злорадно воронье,Только полк собрался и запел…Пели в исступленье, как в бреду.Голоса охрипшие сорвав,Пели, спотыкаясь на ходу,И безбожно путая слова.Пели так, что слезы на щекахНи один за слабость не считал.Поднималась песня на штыках,И дрожал нагревшийся металл.Ветер в нетерпении звенел,Напоенный болью и свинцом.И, едва поющий, офицерРухнул в гриву мраморным лицом.Гул орудий плыл издалека.Ничего… Вернемся… Ничего…И несли солдаты на рукахТело командира своего…

Все в капканах бед и обид,Душит землю слепая злоба.А над городом стук копыт,Словно гвозди бьют в крышку гроба.Тощих фонарей мутный свет:Раз пророки спят, небо — немо!Откровенья — бред, откровенных — нет!Не горят огни Вифлеема!Век еще живет, мир еще не стар,И слепой поэт помнит Музу.А планета мчит, как бильярдный шар,И вот-вот закатится в лузу.Там в сетях систем уже много лет,Завершив свой бег бесполезный,Мертвые шары вспыхнувших планетПовисают над звездной бездной.Мы спасемся, мы выросли в пене битв,И оружье у нас любое —От молитвы, похожей на пьяный хрип,До бессильных смертей героев!Нас столетьями вскармливал старый сон,Что придет наш Спаситель светлый.Приходили, помногу, из всех времен,Но земля покрывалась — пеплом!Птиц и ангелов убивают — влет…Притерпелись, долой химеры!И надежды нет, но ведь Он придет,Наша память и наша вера!

ГРУСТНЫЙ АНГЕЛ (1996)