Том 4. Поэмы, сказки - Александр Сергеевич Пушкин
Конь бежит неутомимо
По степи необозримой.
Деньги надобны ему,
Сабля верный друг ему,
Конь ему всего дороже
. . . . . . . . . .
После стиха «Его приводит и выводит»:
Средь Енаральной старшины
Ясней он москаля поносит
И, жалуясь, у неба просит
Возврата вольной старины.
После стиха «В тебе он совесть усыпил»:
Так юный плющ, виясь, глядится
В решетку сумрачной тюрьмы,
Где преступление томится
Во глубине печальной тьмы.
После стиха «Взирает на волненье боя»:
И, мнится, пылкою душой
Воспоминает дни былые,
Свои потехи удалые,
Потехи жизни молодой.
ТАЗИТ
В черновой рукописи имеются следующие строки, относящиеся к продолжению поэмы:
Но с неприязненною думой
Ему внимал старик угрюмый,
Главою белой покачал,
Махнул рукой и отвечал:
«Тому, кто в бой вступить не смеет,
Кто слаб и телом и умом,
Кто мстить за брата не умеет,
Кто робок даже пред рабом,
Кто изгнан и проклят отцом…
. . . . . . . . . .
Какой, безумец, сам ты знаешь,
Отдаст любимое дитя!
Ты мой рассудок искушаешь,
Иль празднословя, иль шутя.
Ступай, оставь меня в покое».
Глубоко в сердце молодое
Тяжелый врезался укор,
Тазит сокрылся – с этих пор
Ни с кем не вел он разговора
И никогда на деву гор
Не возводил несчастный взора.
. . . . . . . . . .
Первоначально Пушкин задумал свою поэму в другом размере. От этого замысла сохранились наброски начальных стихов:
Не для тайного совета,
Не для битвы до рассвета,
Не для встречи кунака,
Не для свадебной потехи
Ночью съехались адехи
К сакле . . . . . . . .
Хищник смелый, сын Гасуба,
Вся надежда старика,
Близ развалин Татартуба
Пал от пули казака.
ДОМИК В КОЛОМНЕ
ПЕРВОНАЧАЛЬНЫЙ НАБРОСОК ВСТУПЛЕНИЯ
Пока меня без милости бранят
За цель моих стихов – иль за бесцелье
И важные особы мне твердят,
Что ремесло поэта – не безделье,
Что славы прочной я добьюся вряд,
Что хмель хорош, но каково похмелье?
И что пора б уж было мне давно
Исправиться, хоть это мудрено.
———
Пока сердито требуют журналы17,
Чтоб я воспел победы россиян
И написал скорее мадригалы
На бой или на бегство персиян,
А русские Камиллы, Аннибалы
Вперед идут . . . . . .
ПРОПУЩЕННЫЕ СТРОФЫ
В ранней редакции за третьей строфой следовало:
IV
У нас война. Красавцы молодые!
Вы, хрипуны (но хрип ваш приумолк),
Сломали ль вы походы боевые?
Видали ль в Персии Ширванский полк?
Уж люди! мелочь, старички кривые,
А в деле всяк из них, что в стаде волк.
Все с ревом так и лезут в бой кровавый.
Ширванский полк могу сравнить с октавой.
V
Поэты Юга18, вымыслов отцы,
Каких чудес с октавой не творили!
Но мы ленивцы, робкие певцы,
На мелочах мы рифмы заморили,
Могучие нам чужды образцы,
Мы новых стран себе не покорили,
И наших дней изнеженный поэт
Чуть смыслит свой уравнивать куплет.
VI
Ну, женские и мужеские слоги![29]
. . . . . . . . . .
VII
Октавы трудны (взяв уловку лисью,
Сказать я мог, что кисел виноград).
Мне, видно, с ними над парнасской высью
Век не бывать. Не лучше ли назад
Скорей вести свою дружину рысью?
Уж рифмами кой-как они бренчат –
Кой-как уж до конца октаву эту
Я дотянул. Стыд русскому поэту!
VIII
Но возвратиться всё ж я не хочу
К четырестопным ямбам, мере низкой.
С гекзаметром… о, с ним я не шучу:
Он мне невмочь. А стих александрийский?..
Уж не его ль себе я залучу?
Извивистый, проворный, длинный, склизкий
И с жалом даже – точная змия;
Мне кажется, что с ним управлюсь я.
IX
Он вынянчен был мамкою не дурой
(За ним смотрел степенный Буало19),
Шагал он чинно, стянут был цезурой,
Но пудреной пиитике назло
Растреплен он свободною цензурой –
Учение не впрок ему пошло:
Hugo с товарищи, друзья натуры,
Его гулять пустили без цезуры.
X
От школы прежней он уж далеко,
Он предался совсем другим уставам.
Как резвая покойница Жоко20,
Александрийский стих по всем составам
Развинчен, гнется, прыгает легко,
Ломается, на диво костоправам –[30]
Они ворчат: уймется ль негодяй,
Какой повеса! экий разгильдяй!..
XI
О, что б сказал поэт законодатель,
Гроза несчастных, мелких рифмачей,
И ты, Расин, бессмертный подражатель,
Певец влюбленных женщин и царей,
И ты, Вольтер, философ и ругатель,
И ты, Делиль, парнасский муравей,
Что б вы сказали, сей соблазн увидя, –
Наш век обидел вас, ваш стих обидя.
XII
У нас его недавно стали гнать
(Кто первый? – можете у Телеграфа
Спросить и хорошенько всё узнать).
Он годен, говорят, для эпиграфа
Да можно им, порою, украшать
Гробницы или мрамор кенотафа,
До наших мод, благодаря судьбе,
Мне дела нет: беру его себе.
Сии октавы служили вступлением к шуточной поэме, уже уничтоженной.
Зачеркнув строфы VII–XII, Пушкин продолжал:
VII
