Рабиндранат Тагор - ...Это не сон! (сборник)
– Правильно, Джоген, правильно, – повторял все время Оннода-бабу, чтобы умерить горячность сына. – У тех, кто осуждает недостатки и ошибки ближнего, ум становится ограниченным, характер подозрительным, а сердце черствеет.
– Ты имеешь в виду меня, отец? – спросил Джогедро. – Но я не святоша, я могу и выругать и похвалить, и когда надо – и кулаками решить дело.
– Что ты, Джоген, – взволнованно воскликнул Оннода-бабу, – ты с ума сошел! Откуда ты взял, что я говорю о тебе? Я ведь тебя хорошо знаю!
Тогда Джогендро подробно рассказал о Нолинакхо, превознося его до небес.
– Ради счастья матери он многим пожертвовал и поселился в Бенаресе, поэтому и нашлись люди, готовые позлословить на его счет. Но я именно за это и уважаю Нолинакхо. А ты что скажешь, Хем?
– Вполне с тобой согласна.
– Я был уверен, что Хем одобрит его поступки. Я прекрасно знаю, что она сама была бы рада пойти на жертву ради счастья отца! – Оннода-бабу с нежной и ласковой улыбкой взглянул на дочь. Хемнолини смущенно покраснела и потупилась.
Глава 41
Вечер еще не наступил, когда Оннода-бабу и Хемнолини вернулись с лекции домой.
– Да, сегодня я получил большое удовольствие, – проговорил Оннода-бабу, усевшись пить чай. Больше он не проронил ни слова и глубоко задумался.
Он даже не заметил, что сразу после чая Хемнолини покинула комнату.
Нолинакхо казался удивительно юным и красивым. Лицо его еще сохранило свежий румянец подростка, и в то же время от всего внутреннего облика юноши веяло глубокой мудростью.
Темой его лекции были «утраты». Он говорил о том, что если человек не понес утраты, значит, он ничем и не владел. Истинное приобретение – не то, что дается нам без труда; только то и становится сокровищем нашего сердца, что получаем мы ценой лишений. Мирское богатство может на глазах у нас превратиться в прах, и человек, который теряет его, несчастен; но в самой утрате для него заключается возможность получить нечто большее.
Если мы, лишаясь чего-нибудь, можем склонить голову и, сложив руки, смиренно сказать: этот дар – дар самоотречения, дар печали и слез моих, – тогда малое станет великим, преходящее – вечным, а то, что было для нас обычным, будет предметом поклонения и навеки сохранится в сокровищнице храма нашего сердца.
Его речь потрясла Хемнолини. Девушка неподвижно сидела на крыше под звездным небом. Сегодня ей казалось, что душа ее полна, а небо и весь окружающий мир обрели смысл.
Возвращаясь с лекции, Джогендро заметил:
– Ну и хорошего же ты отыскал жениха, Окхой! Он ведь аскет! Я и половины не понял из того, что он говорил.
– Нужно прописывать лекарство в соответствии с болезнью. Хемнолини поглощена мыслями о Ромеше. Нам, простым смертным, не пробиться сквозь эту стену. Но, может, это удастся аскету? Ты заметил выражение лица Хем, когда он говорил?
– Еще бы! Конечно! Ясно, речь ей понравилась. Но ведь это еще не говорит о том, что ее легко будет обручить с оратором.
– Ты думаешь, ей понравилась бы эта лекция, прочитай ее кто-нибудь из нас? Ты разве не знаешь, Джоген, что женщин особенно влечет к аскетам. Еще Калидаса[84] написал поэму о том, как из-за одного аскета Ума[85] сама стала отшельницей. Я тебе говорю, какого бы жениха ты ни представлял Хемнолини, она всегда будет сравнивать его с Ромешем, а такое сравнение мало кто выдержит. Нолинакхо же не такой, как все, ей и в голову не придет сравнивать его с кем-то. Стоит тебе привести к Хемнолини какого-нибудь юношу, она сразу разгадает твои намерения и воспротивится этому всем сердцем. Но если ты под каким-либо благовидным предлогом сможешь привести сюда Нолинакхо, никаких подозрений у Хемнолини не возникнет. А там от простого уважения нетрудно будет довести дело и до обмена гирляндами.
– Хитрости мне никогда не удаются, гораздо легче высказываться открыто. Но что ни говори, не нравится мне этот жених!
– Послушай, Джоген! Не губи дела своим упрямством. Никогда не бывает, чтобы все обстоятельства складывались благоприятно. Как бы то ни было, я не знаю, чем еще можно изгнать из сердца Хемнолини память о Ромеше. И думать не смей добиться этого силой. А вот если последуешь моему совету, может, что-нибудь и получится.
– Дело в том, что Нолинакхо мне непонятен, а я побаиваюсь иметь дело с такого рода людьми. Как бы нам не попасть из огня да в полымя!
– Друг, ведь вы сами с отцом были во всем виноваты, а теперь, обжегшись на молоке, дуете на воду. В отношении Ромеша вы с самого начала были слепы; по вашим словам, второго такого не найти в целом свете: ему и обман чужд, и по знанию шастр он чуть ли не второй Шанкарачарья[86], а уж в литературе – сама Сара-свати в образе мужчины девятнадцатого века! Мне Ромеш с первого взгляда не понравился, знаю я этих образцовых молодых людей. Но я не смел и слова сказать, вы считали, что такой недостойный, серенький человечек, как я, способен лишь завидовать великим людям. Потом вы все же поняли, что великих людей лучше чтить на расстоянии, а родную сестру выдавать замуж за такого – далеко не безопасно. Есть пословица: «Клин клином вышибают». И нечего тут ворчать, когда это единственное средство!
– Послушай, Окхой, я все равно не поверю, что ты первый разгадал Ромеша, хоть повторяй мне это тысячу раз. Просто ты был зол на него и поэтому смотрел косо на все, что бы он ни делал, – и я вовсе не склонен приписывать это твоей необыкновенной прозорливости. Так вот что, где нужна хитрость, надейся на себя – от меня там проку не будет. И вообще мне Нолинакхо совсем не нравится.
Когда Джогендро и Окхой входили в гостиную Онноды-бабу, они видели, как Хемнолини выскользнула оттуда через другую дверь. Окхой понял, что она заметила их из окна, когда они шли по улице. Усмехнувшись, он подсел к Онноде-бабу.
– Нолинакхо говорит от чистого сердца, поэтому слова его проникают в душу каждого, – заметил он, наливая себе чай.
– Да, способный он человек, – ответил Оннода-бабу.
– Он не просто способный, – воскликнул Окхой, – такого благочестивого человека редко встретишь.
Джогендро хоть и был участником заговора, но тут не стерпел.
– Не говори ты мне о благочестии, – воскликнул он, – избави боже нас от святош!
Лишь вчера он расточал бесчисленные похвалы благородству Нолинакхо и обругал клеветниками его противников!
– Как тебе не стыдно, Джоген, говорить такие вещи! – сказал Оннода-бабу. – Я склонен верить, что те, кто кажутся нам на первый взгляд хорошими людьми, таковы и на самом деле, – пусть даже иногда я и ошибусь, но заподозрить добродетельного человека в чем-либо дурном лишь ради того, чтобы поддержать авторитет своего скудного разума, – на это я не способен! Нолинакхо-бабу не повторял чужих слов, их подсказал ему его собственный духовный опыт, и мне они показались откровением. Откуда бы лицемеру знать, что такое правда? Истина – как золото, ее нельзя получить искусственным путем! Мне бы хотелось лично выразить Нолинакхо-бабу свою благодарность!
– Я опасаюсь только за его здоровье, – заметил Окхой.
– Как, разве он болен?
– Нет, не в этом дело: дни и ночи он проводит за шастрами и молитвами, совершенно не заботясь о себе.
– Это очень нехорошо, – проговорил Оннода-бабу. – Мы не имеем права разрушать свое тело: не нами оно создано. Если бы мне довелось с ним познакомиться, без сомнения, я бы в самый короткий срок восстановил его силы. Ведь для сохранения здоровья нужно придерживаться всего нескольких простейших правил: во-первых…
Джогендро потерял терпение.
– Отец, – воскликнул он, – к чему все эти разговоры! Когда сегодня я увидел Нолинакхо-бабу, то решил, что благочестивая жизнь как раз полезна для здоровья! Я даже хочу проверить на себе. Посмотрю, что получится!
– Нет, Джоген, Окхой совершенно прав! Сколько знаменитых людей у нас гибнет в ранней молодости. Пренебрегая своим здоровьем, они наносят ущерб родине. Нельзя допустить, чтобы так случилось и на этот раз. Нолинакхо не такой, каким ты его считаешь, Джоген. Он честный человек! Ему нужно беречь себя.
– Я приведу его к вам, – пообещал Окхой. – И хорошо, если вы все это ему объясните. Помню, во время экзаменов вы мне давали настойку какого-то корня, она отлично укрепляет силы. Для тех, кто живет интеллектуальным трудом, лучшего лекарства и не придумаешь! Если вы дадите Нолинакхо-бабу…
Джогендро вскочил как ужаленный.
– Ну, Окхой, это уж чересчур! Ты с ума свести можешь! – воскликнул он. – Я ухожу.
Глава 42
Раньше, когда Оннода-бабу чувствовал себя хорошо, он постоянно испытывал на себе всякие лекарства – и европейские, и индийские, но теперь он утратил всякий интерес к пилюлям. Здоровье его пошатнулось, однако он не только не говорил о нем, но даже, наоборот, старался скрыть свою слабость.
Сегодня Оннода-бабу неожиданно задремал в кресле. Услышав на лестнице шаги, Хемнолини отложила вышивание и направилась к двери, чтобы попросить брата не шуметь. Тут она увидела, что Джоген не один: вместе с ним пришел Нолинакхо-бабу. Она хотела было убежать, но Джогендро окликнул ее:
