Николай Гумилев - Глоток зеленого шартреза
– А, Николай Петрович, что же ты с Мишей не пошушукался?
Мезенцов не ответил, и они вместе вошли в дом.
Спать ложились прямо на полу, подложив под голову попону, армяк и еще какое-то тряпье. Миша оказался, как и подобает ученому, очень нераспорядительный хозяин. В одном углу горела лампадка, в другом спиртовка. Ваня уже начал дышать глубоко и ровно, когда Митя вдруг привстал и прислушался.
– Миша, а Миша, – зашептал он, – а урядник тебя не преследует?
– Не! Зачем так? Он сам химией занимается.
– Сам?
– Ну да. Настоит спирт на грибах или на березовых листьях и пьет. Это, говорит, грибовка или березовка. Я, говорит, химик первеющий и скоро получу награду от министерской академии. Хороший человек.
– Ну, с Богом, спи.
Наутро, когда путники уже были готовы, Миша застенчиво протянул Мезенцову книгу в старом кожаном переплете.
– Вот мне книжку дали химии научиться, только в ней многого нет, до чего я сам дошел.
Мезенцов посмотрел: на титульном листе стояло – [18]
– И у вас не было никакой другой? – невольно воскликнул Мезенцов.
– Нет! Обещали прислать, да все не присылают.
– Ну, идем, идем! – вмешался Митя.
– А книжка ничего, она хорошая, старая, старее-то лучше.
– Прощай, Миша, работай, голубь!
В Мамаево пришли поздно ночью. Этот тяжелый, словно налившийся нездоровым светом день совсем обессилил Мезенцова. С полдороги у него разболелась голова, одеревенели ноги, и сам он как-то опьянел от проглоченной пыли и горького запаха сохнущих трав. Митя тоже что-то присмирел и больше не привязывался и не ласкался. Только Ваня был по-прежнему розов и ясен, как венециановский юноша. Казалось, ни солнце его не обжигает, ни пыль на него не садится.
Светила полная луна, но село было тихо, точно вымерло. Ни одного огонька в окнах, ни одного запоздалого прохожего. Даже собаки не лаяли почему-то. Только на крыльце одной избы тихонько плакал шелудивый ребенок, словно не решаясь войти в дверь. Он заплакал сильнее, когда Митя спросил, где его мамка. Однако, пройдя половину улицы, путники услышали странный шум, доносившийся с противоположного конца села. Казалось, работала какая-то паровая машина, мельница или молотилка, работала с перебоями, визгом, ревом. Мало-помалу уже можно было различить топот ног и пронзительное бабье пенье. Навстречу пробежал мужичонка в рваном армяке. Шапку он держал в руках, и на лице его было написано отчаянье, смешанное с безграничным восторгом. «Гуляет… не дай Бог как гуляет», – пробормотал он и скрылся. Наконец в поле за деревней Мезенцов увидел огромный молотильный сарай, из которого и доносился весь шум. Перед дверью были в беспорядке навалены, очевидно поспешно выкинутые, земледельческие орудия и несколько снопов, а в щели лился яркий свет. Этот свет почти ослепил путников, когда они вошли. Внутри было по крайней мере человек триста. Мужики с раскрасневшимися от вина и духоты лицами жались по углам, принарядившиеся парни собирались кучками, а перед ними пели осипшими уже голосами бабы и девки в огненно-ярких кумачных платках. Пеньем управлял низенький лысый человечек с лицом подрядчика и в поддевке из тонкого сукна.
А посредине комнаты, совершенно один перед накрытым столом, сидел мужчина лет тридцати пяти, бывший центром общего внимания. Мезенцову сразу бросились в глаза его бледное, слегка опухшее мускулистое лицо, иссиня-черные волосы и усы и самоуверенный, почти дерзкий взгляд. Позднее он разглядел черную тужурку с форменными петлицами, выдававшую в их владельце инженера путей сообщения. На столе стояла наполовину пустая бутылка шампанского и большой золотой кубок из тех, которые назначаются призами или дарятся на товарищеских проводах.
– Кто это? – шепотом спросил Мезенцов у соседнего мужика, но не получил ответа, потому что все вдруг замолчали – это сидевший поднял руку и устремил взор на вошедших.
– Привет вам, гранды Испании! – загремел его голос. – Откуда и куда направляете вы стопы?
– Мы люди прохожие, – хмурясь, отвечал Митя: видно было, что приветствие ему не понравилось.
– Прохожие, иначе проходимцы. Ну а знаете ли вы, кто я?
– Откуда нам знать?
– Павла Александровича Шемяку не знаете? – И сидевший оглянулся вокруг, как бы ища сочувствия своему негодованию. – Инженера путей сообщения? А Сольвычегодско-Мамаевскую железную дорогу кто вам построит? Кто изыскания третьего дня закончил – птица? Нет, извините, не птичка, а я. Все теперь у вас будет: и книги, чтоб девкам папильотки закручивать, и калоши <<?>>, чтобы падеспань танцевать, граммофоны, вино, сардинки и сифилис. Приобщитесь к культуре, а мне уж позвольте погулять. Позволяете, да? Правда? Ну, благодарю вас!
Он вежливо поклонился и вдруг крикнул, обращаясь к подрядчику:
– Афанасий Семенович, а ну, мою любимую!
Афанасий Семенович неистово взмахнул коротенькими ручками. Бабы и девки грянули хором, невыразимое презрение слышалось в каждой их интонации:
Если барин без сапог,Значит, барин педагог.
«И… ах!» – рявкнули мужики.
Если барин брехать рад,Значит, барин адвокат,
– продолжали женщины уже с тайным сочувствием. «И-ах!» – громче орали мужики.
Если барин всем пример,Значит, барин инженер,
– тянули женщины, и благоговейный восторг перед воспеваемым сделал на мгновение их осипшие голоса почти прекрасными <<?>>. «И… и… и…» – залились мужики, приседая от напряжения, с выпученными, как на хлыстовских раденьях, глазами. Шемяка слушал, прищурясь и наклонив голову.
– Хорошо, – с чувством сказал он и залпом опорожнил кубок, который сейчас же снова был наполнен услужливым Афанасием Семеновичем из бутылки, стоявшей под столом.
Но Шемяка больше не стал пить. Он поймал движение путников, повернувшихся было к дверям, и остановил их вопросом:
– Куда это? Ты, розовый, иди сюда, выпей.
Сразу десятком услужливых рук Ваня был выпихнут на середину сарая.
– Выпей, выпей, – повторял Шемяка настойчиво, заглядывая ему в глаза.
Ваня слегка побледнел и сжал губы.
– Не хочу вашего вина, – сказал он вдруг негромко, но твердо.
– Нет? Гнушаешься? – ласково продолжал Шемяка. – Ну, все равно! Видишь девок? Выбирай какую хочешь себе на ночь! Я скажу, любая пойдет.
Девки хихикнули <<?>>, а некоторые и оробели.
– Не надо мне и девок ваших, – как бы на что-то решившись, громче ответил Ваня.
– Да ты что, обалдел? – зашептал ему Афанасий Семенович, но притих от гневного жеста Шемяки.
– И девок не хочешь? Так, так! – задумчиво повторял инженер. – Чем же мне тебя подарить? Деньгами разве? – Он засунул пальцы в жилетный карман, нетерпеливо выбросил на пол несколько десятирублевых бумажек и наконец достал совсем новенькую, похрустывающую пятисотенную. – Вот, возьми. Избу новую поставишь, лошадь купишь. Не все в грязи-то жить, с хлеба на квас перебиваться. Или – ты человек молодой – в Москву поезжай, учиться, в люди выйдешь.
Среди мужиков пронесся завистливый ропот. Девки придвинулись ближе.
– И денег ваших не хочу! – просто крикнул уже совсем бледный Иван. – Ничего, ничего, потому что вы – диавол!
Толпа замерла.
– Что? – удивился Шемяка, как-то странно подмигнув.
Ваня в отчаянии оглянулся. Сзади стоял, слегка согнувшись, Митя и держал руку за голенищем. Это его ободрило.
– Потому что вы диавол, – повторил он медленно, словно не своим голосом.
И только в этот миг Мезенцов заметил, отчего так светло в сарае. Во все стропила, балки, притолоки были воткнуты церковные свечи – копеечные, пятикопеечные и толстые рублевые. Нагретый воск душистыми белыми слезами капал на грязный пол и спины крестьян. Видно было, что Афанасий Семенович не останавливался ни перед чем, чтобы угодить своему господину.
– А ведь верно! – вдруг крикнул Шемяка с просветлевшим лицом и ударил ладонью по столу. – Как это никто не догадался, ты один? Эй, вы, паршивцы, отвечайте, – обратился он к толпе, – дьявол я или нет?
– Точно так, батюшка Павел Александрович, дьявол, – низко кланяясь, загудели мужики.
– А вы, бабы, как думаете?
– Дьявол, батюшка, как есть дьявол!
– Ну, а Афанасий Семенович, значит, Вельзевул?
– Он самый, родимый, сразу видать.
Афанасий Семенович озирался сконфуженно и отирал пот с лысины. Шемяка засунул руку в карман и вытащил горсть полтинников и рублей, среди которых темнели и золотые.
– Подбирай уголечки. – И он швырнул деньги в мотнувшуюся толпу.
Митя воспользовался общим смятением, подхватил под руку Ваню, дернул за полу Мезенцова, и все трое оказались на воздухе. Луна уже зашла за тучу, и звезды казались особенно крупными и неподвижными.
– Переночуем в поле, – предложил Митя, – теперь тепло.
– Где мы были? – словно спросонья спросил Ваня, проведя ладонью по лицу.
– Где? – передразнил Митя. – Знать, в аду. Ты, растяпа, думал, что ад с печами да с котлом на манер бани, а он вот какой.
