Константин Симонов - Собрание сочинений. Том 1

Он говорит: "Мой сын, ты ветвь моя,

Листва живая старого ствола.

Я срублен был, но не смирился я.

Я был зарыт, но кровь во мне текла.

Месть радует лишь слабые сердца;

Я жил, добро поставив выше зла,

Не жди, мой сын, от своего отца,

Чтоб месть ему глаза заволокла.

Я не из тех, кто в бубны злобы бьет,

Кто, отстрадав, отвык людей любить.

Я умер, зная: нашей правде рот

Могильною землею не забить.

Я клятву дал гореть, а не чадить,

И вот живым из мертвых восстаю

И запрещаю в трауры рядить

Фамилию и карточку свою.

Скажи мне лучше, как живешь, мой сын,

С той злополучной ночи - тридцать лет?

В каких боях ты шел за мною вслед,

Подставив голову под снег седин?

Я не тщеславен, но тебе скажу,

Что я испытываю торжество,

Когда свой дух, свой голос нахожу

В дыханье века, в говоре его.

Век молод был, когда, костром горя,

Собою мы зажгли его, когда

Быть подданными бога и царя

Мы отказались раз и навсегда.

Я был три раза на краю земли,

Но я бежал. И в Грузию следы

За мной по снегу каждый раз вели.

Важа Пшавела говорил о вас,

Что сила гор есть в голосе людском.

Но и в молчанье тоже иной раз

Есть сила гор: ни слова ни о ком!

Три дня допросов: "Кто? Когда? И где?"

Три дня под пыткою, по грудь в воде,

Но я молчал, набравши в рот воды,

И не разжал его и на суде.

Ни пуль, ни ссылок, ни приговоров

Я не боялся. Знал: придет рассвет,

И будет он, как цвет знамен, багров,

Моих знамен у века будет цвет!

Я был одним из тысяч, кто восстал,

Кто, спотыкаясь, вел вас по следам,

Стать будущим мечтал я - и не стал.

Но прошлым сделать я себя не дам.

Я в крыльях внука моего живу,

В размахе их, в решимости его,

Сквозь жизнь и смерть свою я вас зову

Лететь, как я, но дальше моего.

Мой сын и внук! Я не умру, пока

Там, впереди, идут с моим огнем.

И это не бахвальство старика,

Не страх перед своим последним днем.

Тот день, не дрогнув, встретил я давно.

Но то, чем жил я, живо все равно.

И солнце всходит, и спешит вода,

И молодое пенится вино...

И раз на это время нам дано,

Сказав вам все, я вас спросить хотел:

Как среди ваших слов и ваших дел

В вас будущее с прошлым сплетено?"

"Как сплетено? Как ветер и огонь,

Как две руки, черпнувшие воды.

Как труд и праздник, как седок и конь,

Как ветвь и ствол, как листья и плоды,

Как хлеб и виноградная лоза,

Как ранний дождь и радуга - в глаза!

Все под одним здесь небом сплетено.

Оно не делится. Оно - одно.

Я не носил кольчуг. Я не тесал

Камней для древних башен и церквей.

Но, как щитом, прикрыв строкой своей,

Случалось, их от гибели спасал.

Смотри, отец, на эту ночь в окне;

Она грузинской живописью мне

Сегодня кажется: на сотни верст

Холсты ущелий с пригоршнями звезд,

Посеянных не божьей, а людской,

Своею собственной рукой.

Какая ночь! Какая благодать!

Как ты давно не видел этих гор!

Как смерти мы могли тебя отдать!

Так и не понимаю до сих пор,

Как вдруг я оказался сиротой.

Еще задолго до войны, до той,

Где мне пришлось под горький гул годов

Писать стихи для сирот и для вдов.

Я рад был, что их пели. Я мечтал

Дробить людское горе на куски,

Чтоб с каждой строчкой в небо улетал

Хотя б осколок чьей-нибудь тоски.

Когда-нибудь в космической пыли

Потомок наш, летя, как полубог,

Осколки наших песен и тревог

Найдет, как верных спутников Земли.

Пусть это будет мой последний час,

Я все равно хотел бы одного:

Чтобы всего дыханья моего

Хватило бы для века моего.

На вздох один. Всей грудью. Хоть бы раз!

Твой внук, мой сын, придет сюда сейчас.

Ты спрашивал меня, спроси его:

Как будущее с прошлым сплетено?

Внук как проверка для обоих нас:

Быть будущим с тобой нам не дано.

А он им будет. Каково оно?

Ты помнишь его мальчиком, отец.

Теперь он скульптор. Он упрямым стал,

Здесь в доме властвует его резец,

Он любит камень, дерево, металл,

Не любит гипса. Рад, что наконец

Век гипса кончился. Век каменный настал.

Как мы с тобою, этот мальчик наш

Готов схватиться с жизнью баш на баш.

Он любит правду в камне и в строке.

Работать - яростно. Жить - налегке.

Волнуюсь за него, жду по ночам.

И спорю с ним. Порой - по мелочам,

Но чаще из-за времени. Оно

Летит, не возвращая нам ни дня.

Но он, как я когда-то, все равно

Не верит в это, слушая меня...

Здесь, по земле, хожу я столько лет,

Успел с ней вместе столько испытать,

Что и деревья у дорог нет-нет

Да и сойдутся вслед мне поболтать.

Здесь песенки мои поет народ,

Порой не зная, что их автор тут.

Ну что ж, так лучше, чем наоборот:

Кто автор - знают, песен - не поют.

Отец, для песен я огонь добыл

Не с неба - из твоих земных глубин.

Ты первым словом моих песен был,

А их последним словом стал мой сын.

Ты, он и я - мы в них живем втроем.

Втроем? Как нож, повернутый в душе,

Вновь слышу я ту ночь, притихший дом

И голоса на нашем этаже.

А позже - вниз знакомой палки стук,

Твой затихающий, усталый шаг

И скрип дверей внизу - последний звук

Последней каплей ужаса в ушах...

Нет, я не плачу. Разве это зло

В слезах утопишь? Есть иной вопрос:

Как это быть могло? Как быть могло?..

И он - страшнее океана слез.

Я приговор убийце твоему

Читал. Он справедлив. И я готов

Не возвращаться каждый день к нему,

Ко всем его ста тысячам листов.

Ты прав, отец, что промолчал в ответ,

Целую мудрые глаза твои.

Есть, кроме павших, целый белый свет,

Есть люди, небо, грозы, соловьи,

Есть жизнь, которая далась с трудом

И стала продолжением твоей,

И есть твой внук. Помедлив у дверей,

Сейчас он третьим входит в этот дом.

Так вышло в эту ночь, что все втроем

Вдруг мы собрались в зеркале одном:

Мой сын, и я, и старый твой портрет,

Висящий на стене над очагом.

Озарены мерцающим огнем,

С минуту вместе в зеркале живем.

Но зеркало не память, а стекло.

Шаг в сторону - и нас как смыло в нем.

Хоть помню я и помнит этот дом.

На этих стульях вон за тем столом

Действительно сидели мы втроем.

Дед был седой, почти как я сейчас,

Я - молодой, почти как сын сейчас.

А сын... А сыну было только пять,

И он хотел скорей мужчиной стать.

Как жить - его давно я не учу.

Он стал мужчиной, у него свой нрав.

А если все же спорю, то хочу,

Чтоб он - не я - оказывался прав.

Мой сын, я верю: честно жизнь твоя

Пройдет, ты не ударишь в грязь лицом.

Где б ни был ты, везде с тобою я.

Так и должно у сына быть с отцом.

Я тоже понял в этот час ночной,

Что мой отец все эти тридцать лет

Слыхал все мои "да" и мои "нет"

И шел незримо за моей спиной.

Пусть ветер дует в грудь нам всем троим,

Мы порознь ничего не будем брать!

Тяжел ли, легок - век наш неделим,

И натрое его не разодрать.

А ты, читатель, не сочти за грех,

Что я люблю свой дом и свой очаг.

Огонь - как руки дружбы на плечах,

Я верю в то, что он согреет всех.

Пусть это маленький огонь, но мой.

Мой сын и мой отец, мой дом, мой век.

Мои стихи и ты, мой гость ночной,

Не сват, не брат, а просто Человек".

Я, как и прежде, только в жизнь верю,

Мне солнце всех ночных теней ближе;

Зачем же вдруг раскрылись в смерть двери,

Зачем же мертвым вновь тебя вижу?

Все в том же памятном для нас зале,

Как бог войны, от рук войны павший,

Лежишь, слезами земляков залит,

Лежишь - моложе нас. А был - старше!

Лежишь, сложивши на груди руки,

Сжав рот, не выдав до конца боли.

Стареют дети. И растут внуки.

Как много лет прошло с того боя...

Устало сдвинуты твои брови,

И полководцам на войне трудно.

Как много пролито на ней крови,

И каждый день ее - как день Судный.

Он был суров - так о тебе скажут,

И беспощаден был в борьбе - скажут,

Он шел наперекор судьбе - скажут,

В бою не думал о себе - скажут.

А ты не слышишь голосов этих,

А ты - как будто на войне не был,

Среди всех нас, один на всем свете,

Лежишь, закрытые глаза - в небо.

Народа своего сын смелый,

Народа своего сын милый,

Ты - там, мы - тут, и никакой силой

Нам снова дух твой не вселить в тело.