Стебель травы. Антология переводов поэзии и прозы - Антология
Не будем враждовать сердцами,
Коль испугаюсь – покарай
Всеми свинцовыми дождями.
Пусть я должник. Не в этом суть.
Душой дороже, чем деньгами.
Если отчаюсь – позабудь
Всеми моими сыновьями.
«Во рту человека…»
Во рту человека
вулкан зашнурованный.
Заботливо отглаженные крылья
висят в шкафу
на гвоздике.
Стебли молчания
от пола до горла, до нёба.
Во рту человека
всё тот же
восход и закат солнца,
всё тот же
пейзаж зашнурованный.
Иногда в нем
заблещет молния.
А потом снова
глубокий
глубокий
вздох.
Крылья на гвоздике,
Изрядно поношенные,
Мышами изъеденные —
укладываем под дверь
и вытираем ноги.
Зачем нам летать, если стены, потолок,
воздух разрисованы крыльями?
Навзничь лежим на полу,
демонстрируем пальцем —
кому,
когда,
какие и как
приглянулись.
«В час ранний рождения солнца…»
В час ранний рождения солнца
деревья, прижатые к стенам,
боятся лестниц,
далёкие руки любимой
тоже страдают.
В час ранний рождения солнца,
ноги взбивают пыль,
над кирпичной вазой
седое дитя дыма
тянет вверх шею.
Крону моей памяти
полну-полнёхоньку гнёзд,
полную птичьего щебета
армада лестниц окружила.
Крона во мне болит
вокруг,
вокруг,
руки любимой щемят
далеко,
далеко,
в час ранний рождения солнца.
Перевод с украинского С. Лазо
Из английской поэзии
Мервин Пик
Из книги «Звуки и призраки»
К МАВ
Не заметить тебе
Легконогой газели,
И походку и стать
Без труда перенявшей
У тебя.
Не расслышать тебе
Эхо дальних копытец,
В каждом пульсе тугом
Белоснежного тела,
Твоего.
Ты замрёшь на ходу,
Постоишь, обернёшься,
И увижу газель
Я в серебряной роще
Твоей.
1937
Со мной повсюду призраки-вояки
Со мной повсюду призраки-вояки.
Веду их под конвоем по садам,
Чуланам и пакгаузам. Веду
Холмами лихоманки.
Дрожит асфальт вечерних площадей,
Дрожит прослойка чувственного праха,
Крысиный ход и ласковый ковёр,
Когда на марш
Выходим мы в победную погоду.
Жилище их – куда как небольшое:
Кентавр и ангел, лютостью равны,
На лестнице приветствуют друг друга.
А руки манит кровь.
Я – мыслящее древо,
Лелеющее трещину в стволе,
Покуда слабоумная луна
Преследует
Безмозглого барана.
Какой алхимик трещину заклеит
И две несовместимости сплотит?
Апрельский ангел, стражник непреклонный,
В одной из половин моих живёт.
В другой – язычник, яростный насмешник,
Неукротимый в топоте копыт.
Что вместе их удерживает? – Кожа
Хозяина и мускулов набор.
Не взять мне эти силы под контроль.
Мой мозг – непроходимое болото.
Во мне кипит гражданская война.
И обезумел в черепной коробке
Верховный судия.
И в пытку превратилась ностальгия
По летним дням.
Иду на схематических ногах,
Свисают руки до средины бёдер.
До самой ватерлинии осел
Корабль, перевозя двойное карго.
В одной из половин его – любовь,
Другая половина —
Сама гуляет по морю и топчет
Кишащий паразитами прибой.
1941
Разрушенье
Над городом глумится разрушенье:
Вовеки не затянутся землёй
Осклабленные трещины асфальта
В груди дорог, дворов и площадей.
Их город прикрывает одеялом
Всю ночь, в теченье тягостного сна,
Но утро настаёт и – прочь покровы.
В телах домов – немыслимые раны,
Наполненные жуткой пустотой:
Сквозь рёбра арматуры видно небо,
Где – ни планеты, только банды звёзд
Мёртворождённых рыщут и рыдают:
Слетают с теневого языка
Названья ледяные их и всё, что
В полёте жутком слышали они.
Опустошенья видимое эхо —
Воронки, – вновь заполниться должны.
Но их одолевает меньший голод,
Чем тот, что в крепостной стене любви
Терзает ужасающие бреши.
Осень 1941
«Измена!» – крикнул пальцев хор
Художник пальцы приучил
По воле тайных сил
К бумаге прикреплять
Тень разума графитом карандашным.
О дереве теперь вся их печаль —
Они сжимают сталь
И чувствуют свинец,
В стволе застывший в ожиданье страшном.
Без глотки пальцам не взроптать.
Где звук запястью взять?
Безвольным червяком
Несчастный указательный поник.
Но тишине наперекор:
«Измена!» – крикнул пальцев хор
И отозвался в плоть:
В державный мозг вонзился смелый крик.
1941
Братство немоты
Мы застываем в вековом досуге
И оплетаем звеньями кольчуги
Весь шар земной, и в братство немоты
Вступаем я и ты.
В безмолвии Смерть восклицает: Чу!
Лежим плечом к холодному плечу,
Осознавая зыбкость бытия
И что навеки здесь и ты и я.
1940
Из книги «Стеклодувы»
Калибан
Насколько Калибан – суть Калибан,
Настолько он – суть он. А я сполна
Изведал зависть в день, когда он сам
Явился на свои похорона.
То «верь» глаза твердили, то «не верь».
Но я его обличье разгадал:
Во тьме кромешной крался златозверь
