Дмитрий Быков - Новые и новейшие письма счастья (сборник)

Направьте вон свои стопы, покиньте сочный оковалок! Не будет пробок и толпы, гостей, туристов и мигалок, и небо будет нам видней, а то уже не видим света… Но что останется от ней, когда уедет все вот это? Когда из Питера в Москву верхушка красная слиняла – зане на Ленина тоску краса Пальмиры нагоняла, – конечно, сравнивать грешно, формально сходство никакого, но там осталось кое-что, когда не стало Совнаркома. Остался пусть полуживой, но лучший город полумира – с гранитом, всадником, Невой и гордым титулом «Пальмира». А после всех советских лет и взрыва местного гламура Москва – давно уже скелет; точней сказать, пустая шкура, угрюмый город без лица, на ноль наклеенная бирка, три концентрических кольца, внутри которых только дырка. Бабло и крышу убери, сними столичную подпругу, и что тут будет? – те же три ноля с высотками по кругу, гигантский памятник рублю, застою, понту и разбою…

Но я все это полюблю, когда узрю ее такою. Сегодня город мой разбух от алчных рыл и толп венозных, а тут в него вернется дух, в нем заструится прежний воздух, исчезнет мерзостная прыть… Не все же Питеру быть пусту. Вопрос, на что мы будем жить? – плевать. Начнем сажать капусту.

Античное Ода на отказ партии «Парнас» в регистрации

Из тьмы забвенья темно-серой античный миф дошел до нас – о том, как Зевс с упрямой Герой не регистрируют Парнас. Конечно, родственные узы, он тем же солнцем опален – но там сомнительные музы и несогласный Аполлон. Волна и берег, кровь и лимфа – и те поссорятся порой… Война Парнаса и Олимпа! Гора не сходится с горой! Пора певцам за ум приняться. Неладно в Греции и так. Не пустим гордого парнасца в пристойный свой ареопаг.

– Вы что, ума лишились, парни?! Я тоже бог, в конце концов! – воскликнул дерзко Феб опальный, кудряв и строен, как Немцов. – Вы утвердились на Олимпе, избравши свой, особый путь, вы до того к нему прилипли, что вас уже не сковырнуть, в густой коррупции коснея, вы там прогнили от и до, вы приковали Прометея и не простили по УДО, – за вас мне стыдно, боги, боги! Вы нагло грабите народ, связали Терпсихоре ноги, заткнули Мельпомене рот, поддались логике пацанской, изгнали истину как класс, и кроме, блин, войны Троянской, не стало ценностей у вас! Позор, позор тебе, Эллада! Один Гомер, – добавил Феб, – не видит этого распада, поскольку он давно ослеп. Пред всеми смертными раздеться – и то приличней, срам воздев-с! Я не хочу такого Зевса.

– Да я-то что? – ответил Зевс. – Давно узнала вся Эллада – я страж закона и труда. Зарегистрируйся как надо – и выбирайся хоть куда! Мы ваших планов не разрушим, у всех богов широкий вкус, но мы не верим мертвым душам. Вы заявили девять муз, а их на самом деле восемь, а кое-кто считает – шесть [34] … Не обижайтесь, мы попросим их персонально перечесть. Мы знаем Фебову манеру прикалываться от души. Он пишет: Талия, к примеру. Еще ты задницу впиши!

Не ждав подобного конфуза, стремясь в истерику не впасть, воскликнул Феб:

– Но это муза!

– Нет, это туловища часть. Об этом знает вся Европа, сходи хотя бы в интернет… Еще ты пишешь: Каллиопа. Такого слова тоже нет. Спроси хоть немца, хоть француза, хоть «Википедию» смотри… Мы, кстати, знаем группу «Муза» – так их там, знаешь, только три [35] …

– А знаешь что? Пошел ты в жопу! – воскликнул Феб, суров и прав, прижавши к сердцу Каллиопу и ниже талии обняв. – У нас бессмертие в запасе, а ты валяй, рабовладей… Мы обойдемся на Парнасе без регистрации твоей!

…Поблекла Зевсова харизма, всегда пугавшая врагов. Суровый век монотеизма подвинул греческих богов. История – подобье лифта: то вниз, то вверх, то фу, то фас, – и актуальнее Олимпа с годами сделался Парнас. Он символ воли и покоя для многочисленных певцов, юнцов, борцов и все такое.

Не регистрируйся, Немцов!

Жирное

От автора. В прошлом году, когда на Селигере на примере Никиты Итальянцева принялись бороться с полнотой – пустота традиционно ее ненавидит, – автор уже вступался за столь близкие ему права горизонтально ориентированных людей. Сегодня нетерпимость к инакометаболизму достигла критической черты, и после безобразной эскапады министра Нургалиева мы вынуждены вернуться к этой теме.

Вновь повеял реформы запах, вновь рыбалка в мутной воде: ликвидацией всех пузатых озаботились в МВД. Эта мера многих заденет. Я не верю, я долго жил. Неужель, как Ленина с денег, уберут с полиции жир? Умоляю вас ради Бога я: затопчите эти ростки! Это ж, собственно, то немногое, что смотрелось в них по-людски!

Никому не в радость полиция, не подарок – незваный коп, но уж лучше пусть круглолицая, с милой пухлостью рож и поп! Полагаю, что коп подобный возвращает душе уют. Если толстый, то, может, добрый. Может быть, не сразу убьют. Я хочу спросить Нургалиева: разве так защищают честь? С виду робот. А оголи его – тоже, может, живое есть?

И еще спрошу Нургалиева: в аттестации нет вреда, вот он, толстый, а удали его – и куда он пойдет тогда? Оказавшись в глубоком дауне и в критической полосе, что затеют? Пойдут куда они? Если в банды, вешайтесь все. Вы себя ощутите маленькими и обиженными слегка, если встретят с такими навыками вас в подъезде три толстяка.

И вообще, Россия, скажи мне – извини за вопрос под дых, – почему ты не любишь жирных, но приветствуешь голубых? В блоге высказал Коля Троицкий гей-параду скромное «нет», и куда он теперь устроится, получивши волчий билет? Мимолетно тоску развеяв, он сегодня и сам не рад. А ведь толстые лучше геев – и не ходят на жир-парад! Что ж, одно меньшинство в избытке, а другое – угнетено? Ведь и толстые любят пытки и подпольные казино!

Я хотел бы закончить тостом. Я хочу, для блага элит, Нургалиева видеть толстым, да и всех, кто сейчас рулит. Колобками в цивильном платьице, шаровиднее всех планет…

Был бы шанс, что они укатятся.

Богоданное

Духовной жаждой обуян, в пустыне мрачной я влачился, и шестиногий таракан на перепутье мне явился. Я был измучен, гол и бос, страдал от жара, тихо бредил – мне представлялся как бы Босх, осуществлялся типа Брейгель. В моих ушах гремел «Пророк», звуча размеренно и строго. Пред тараканом брел сурок, крича: «Идет посланник Бога!» Я замер, ужасом томим, при виде этой пантомимы. Ты ждал, что будет серафим? Теперь такие серафимы! «Ты обезумел, сукин сын, – я повторял почти в отключке. – Проект “Поэт и гражданин” совсем довел тебя до ручки!» – но бил небесный барабан, курился дым среди развалин, и был реален таракан, и был сурок при нем реален.

Перстами тяжкими, как сон, моих зениц коснулся он – и перед ними засияла картинка Первого канала. Исчезла низменная жесть, картины гнили и распада – я бросил видеть то, что есть, и начал видеть то, что надо. Ушей коснулся таракан – и их наполнил Петросян, и юмор нашего сортира, и обрезаний череда, а остальные звуки мира ушли неведомо куда. Я слышал неба содрогание, дыханье ночи, гулы дня – прикосновенье тараканье все отрубило от меня, и мир мой стал убог и сужен, и сам себе я стал не нужен, – но неизвестно почему я не был нужен и ему!

Томясь тягучим пустолетьем, я думал, робкий ученик, что он довольствуется этим, – но он к устам моим приник, ногами бешено затопав, к восторгу злобного сурка, – и мне вложил язык эзопов взамен родного языка. Настал конец моих исканий, моих мечтаний и сатир. К картине мира тараканьей я применился – и затих. Он хохотал, меня измуча. Настала глухота паучья – через «Пророка», как тамтам, звучал забытый Мандельштам, цитата вроде из «Ламарка», который вовсе ни при чем… Но тут мне стало вовсе жарко, и он мне грудь рассек мечом.

Я замер, сдерживая ругань. Какого черта, наконец? Не то чтоб там таился уголь – но хоть не камень, не свинец! О да, я стал глупей и суше, но не утратил хоть стыда! Коль он вложил такое в уши – чего ж он сунет мне туда?

Он ничего туда не сунул – о милосердия зарок! Он посмотрел туда и плюнул. И расхихикался сурок. И вот под взглядом, под которым могли бы выцвести цветы, – я содрогался под напором неумолимой пустоты, она росла, она воняла, она мне душу заполняла и в мозг вонзалась сотней жал…

Как труп в пустыне я лежал.

– Ползи! – инсект промолвил строго и сверху лапу возложил. – Ты понял? Я посланник Бога. Другого ты не заслужил. Вы утомили старикана, вы распустились тут внизу – и вам послали таракана. Ползи, пророк!

И я ползу.

Чадолюбивое

Как много стало педофилов! Как расплодились, черт возьми! Уже их ежедневный вылов достиг шести… семи… восьми! Они ворвались батальоном (я продаю, за что купил). Уже и в фонде пенсионном, глядишь, таился педофил! Он был вчера публично пойман, спасибо доблестным ментам; геронтофила я бы понял – но педофил откуда там?! Уже глава Совфеда Торшин проникся, судя по глазам. Когда он был на «Эхе» спрошен про бойню в Осло, то сказал: «Повсюду дьявольские силы. Сплотимся против их клешней! У нас тут, скажем, педофилы, и непонятно, что страшней». Как из бездонного колодца, они попрыгали на свет. Мой бог, откуда что берется? Пока не борются – их нет. Но власть, отвлекшись от распилов, вдруг озаботилась борьбой, взяла мишенью педофилов – и педофилом стал любой! Давным-давно, во время оно, пересажали миллион, назначив главным злом шпиона, – и каждый третий стал шпион; акын слагал Ежову оду – воитель наш, защитник наш! Там столько не было народу, как севших тут за шпионаж. Хрущев-то был еще из лучших, хотя и карлик по уму, – но померещился валютчик угрозой главною ему, и он прицелился, как лучник, а с ним гэбэшная орда, – и каждый третий стал валютчик (и тунеядец иногда). Российский метод знаем все мы: заходит о маньяке речь, когда от истинной проблемы вниманье надобно отвлечь. У нас и так сейчас нечисто, и жизнь довольно дорога, – врагом избрали экстремиста, и как их стало до фига! Так скрутят каждого, пожалуй, к какому благу ни стремись; уже и я, тишайший малый, потенциальный экстремист, – и кстати, борзописцам милым, ловящим, так сказать, струю, меня представить педофилом нетрудно: я преподаю. Зачем бы? В школе мало платят, труды учительства тяжки, и неужели мне не хватит того, что платят за стишки?! Разграниченье очень тонко – я тут и книжек прикупил: любой, кто смотрит на ребенка, – потенциальный педофил. Такие темы хоть нечисты, но живо отвлекут страну (как полагают экстремисты, давно идущую ко дну).