Рабиндранат Тагор - ...Это не сон! (сборник)
– Что случилось, милая, почему ты плачешь?
– Зачем ты так нехорошо поступила? Зачем позвала его? – проговорила Комола укоризненно.
Не только другому – самой Комоле трудно было понять причину столь сильного и внезапного порыва отчаяния. Никто не знал, что затаенное горе давно лежало у нее на сердце. Сегодня Комола целый день находилась в созданном ею мире грез. Если бы Ромеш вошел в этот мир осторожно, все кончилось бы благополучно. Но когда она узнала, что его привели к ней, все ее мечты рассеялись. Вновь воскресли изгладившиеся было воспоминания о его попытках оставить ее на праздники в школе, о его равнодушии во время поездки на пароходе. После приезда в Газипур Комола очень быстро поняла, что прийти к любимой по собственному желанию – это одно, а явиться по ее зову – совсем иное.
Но Шойлодже трудно было разобраться во всем этом. Ей и в голову не могло прийти, что между Ромешем и Комолой была какая-нибудь серьезная преграда. Она нежно привлекла Комолу к себе на грудь и спросила:
– Сестра, может быть, Ромеш-бабу сказал тебе какую-нибудь грубость или рассердился, что мой муж позвал его? Почему же ты не сказала ему, что это я виновата?
– Нет, нет, он ничего не говорил. Но зачем ты его позвала?
– Я нехорошо поступила, сестра, прости, – проговорила расстроенная Шойлоджа.
Комола привстала и горячо обняла ее.
– Иди, милая, – сказала она, – иди скорее, а то Бипин-бабу рассердится.
Ромеш долго сидел один, строчки журнала расплывались перед его невидящими глазами. Наконец он отбросил журнал прочь, поднялся и решительно проговорил:
– Довольно, так больше продолжаться не может. Завтра же я поеду в Калькутту и улажу все дела. Я должен наконец признать Комолу своей женой, так как вина моя перед ней с каждым днем увеличивается.
Сознание долга вдруг с такой силой пробудилось в Ромеше, что победило все его сомнения и колебания.
Глава 33
Ромеш решил, что покончит со всеми делами в Калькутте и вернется, даже не заглянув в Колутолу. Он поселился в Дорджипаре. Дела отнимали у него совсем немного времени, и остаток дня девать было некуда. Но Ромеш пребывал в постоянном страхе, что может встретить кого-нибудь из своих знакомых, и потому старался появляться на улице как можно реже.
Стоило Ромешу вернуться в Калькутту, как он сразу же почувствовал в себе перемену. В пустынном краю, в обстановке невозмутимого покоя, Комола, свежая и юная, казалась ему красавицей, но здесь, в городе, ее очарование рассеялось. Напрасно у себя в Дорджипаре Ромеш, вызвав в своем воображении ее образ, пытался созерцать его влюбленными глазами, – сердце его молчало. Комола снова стала казаться ему простой, невежественной девочкой.
Чем больше сдерживаешь себя, тем меньше это удается. Сколько ни твердил себе Ромеш, что должен изгнать Хемнолини из своего сердца, она день и ночь стояла перед его глазами. Решение забыть ее лишь помогло ему удержать образ Хемнолини в памяти.
Если бы Ромеш немного поторопился, он мог бы давно кончить все дела и вернуться в Газипур. Но и маленькие дела, если с ними долго возиться, могут принять угрожающие размеры. Наконец со всеми хлопотами было покончено.
На следующий день Ромеш решил выехать по делам в Аллахабад, а оттуда направиться прямо в Газипур. До сих пор он был тверд в принятом решении. Но выдержка должна вознаграждаться. Что плохого, если перед отъездом он тайком заглянет в Колутолу?
И вот, перед тем как отправиться туда, он сел писать письмо. В нем он пространно излагал всю историю своих отношений с Комолой. Сообщал и о том, что по возвращении в Газипур ему не останется ничего другого, как сделать несчастную девушку своей женой. Таким образом, прежде чем навсегда расстаться с Хемнолини, он в прощальном письме раскрыл ей истину. Запечатав письмо, он не поставил на конверте ни адреса, ни имени. Ромеш знал, что слуги Онноды-бабу любят его. Симпатии их объяснялись очень просто. Ромеш относился со вниманием ко всем, кто окружал Хемнолини, и никогда не забывал одарять слуг деньгами или одеждой. Ромеш решил, когда стемнеет, подойти к дому в Колутоле и хоть издали взглянуть на Хемнолини, а затем попросить кого-нибудь из слуг передать ей письмо. Так он порвет навсегда со своей прежней привязанностью.
Вечером Ромеш, задыхаясь от волнения, робко направился в знакомый переулок. Подойдя к дому, он нашел двери запертыми, а все окна плотно затворенными. Дом стоял пустой и темный. Но Ромеш все же постучал. На его стук вышел слуга.
– Шукхон, ты? – спросил Ромеш.
– Да, я, господин, – послышался ответ.
– А где твой хозяин?
– Они с госпожой отправились на запад, подышать свежим воздухом.
– Куда именно?
– Не знаю, господин.
– А еще кто-нибудь поехал с ними?
– Нолин-бабу.
– Какой это Нолин-бабу?
– Этого я не могу сказать.
Из дальнейших расспросов Ромешу все же удалось выяснить, что Нолин-бабу – молодой человек, который последнее время часто бывал у них в доме. Но, несмотря на то, что Ромеш как будто отказался от надежды на любовь Хемнолини, этот Нолин-бабу почему-то не вызвал в нем особой симпатии.
– Как чувствует себя твоя хозяйка?
– О, она в полном здоровье.
Слуга Шукхон надеялся, что это приятное известие успокоит и обрадует Ромеша. Но одному всевышнему известно, как он заблуждался!
– Я хотел бы подняться наверх, – сказал Ромеш.
Слуга взял тусклую коптящую керосиновую лампу и повел его вверх по лестнице. Ромеш, как привидение, бродил по комнатам, – иногда садился на знакомый диван или в кресло. Вещи, мебель – все было как раньше, но что за Нолин-бабу появился здесь? Природа не терпит пустоты! Вот оконная ниша, в которой однажды стояли рядом Ромеш и Хемнолини, и лишь заходящее осеннее солнце присутствовало при безмолвном соединении двух сердец. Оно и впредь будет заглядывать в эту нишу. Но если кто-то другой пожелает когда-нибудь возродить эту картину и вместе с Хемнолини будет стоять в оконной нише, – неужели прошлое не воздвигнет между ними стены и, приложив палец к губам, не разлучит их? В сердце Ромеша проснулась уязвленная гордость. На следующий день он, не заехав в Аллахабад, отправился прямо в Газипур.
Глава 34
Ромеш провел в Калькутте около месяца. Для Комолы это был не такой уж малый срок. В ее жизнь ворвался стремительный поток перемен. Как заря в одно мгновенье расцветает яркими лучами утреннего солнца, так за короткое время женственность Комолы, пробудившаяся от сна, пышно распустилась. Неизвестно, сколько бы ей пришлось ждать этого пробуждения, если бы не дружба с Шойлоджей, свет и тепло любви которой согревали сердце Комолы.
Тем временем, видя, что Ромеш задерживается, и уступая настойчивым просьбам Шойлоджи, дядя снял для Ромеша и Комолы домик, стоявший на окраине города, у самого берега Ганги. Он отправил туда некоторые вещи, чтобы придать жилищу более уютный вид, и нанял слуг.
Когда после длительного отсутствия Ромеш вернулся в Газипур, им с Комолой уже незачем было оставаться в доме Чоккроборти. С этого дня Комола вступила во владение своим собственным хозяйством.
Вокруг их бунгало оказалось достаточно земли для того, чтобы развести сад. К дому вела тенистая аллея из высоких деревьев сису. Мелкая по-зимнему Ганга далеко отошла от берега, поэтому между домом и рекой оказалась илистая отмель. Это своеобразное поле крестьяне засеяли пшеницей, а кое-где устроили бахчи для дынь и арбузов. У южной, обращенной к Ганге, стены дома росло огромное дерево ним, под которым был устроен легкий настил.
Дом долго пустовал, и участок был совершенно заброшен: деревьев в саду почти не осталось, а комнаты имели запущенный вид. Но это запустение особенно нравилось Комоле. В восторге от того, что она наконец будет хозяйкой в своем собственном доме, Комола все в нем находила прекрасным. Она уже заранее обдумала, что будет в каждой из комнат и где какие деревья посадить в саду.
Посоветовавшись с дядей, она распланировала участок так, чтобы ни один клочок земли не пропал зря. Она сама следила за установкой очага в кухне и производила в кладовой все необходимые поправки. Жизнерадостность в Комоле била ключом. Целый день в доме не прекращались чистка, мытье, уборка. Ничто не ускользало от ее заботливого взгляда.
Лишь в домашнем труде женская красота раскрывается во всем своем многообразии и обаянии. Теперь, когда Ромеш наблюдал Комолу за этими хлопотами, она казалась ему птицей, выпущенной из клетки. И Ромеш со все возрастающим изумлением и восхищением любовался ее сияющим лицом, ловкими движениями. До сих пор ему не приходилось видеть Комолу в этой стихии, теперь же новая роль, роль хозяйки, придавала ее красоте какое-то величие.
– Что ты делаешь, Комола? Ты устанешь! – сказал он, подходя к ней.
Комола на мгновенье оторвалась от работы, подняла голову и, улыбнувшись Ромешу своей милой улыбкой, проговорила:
