Стихи: Русь замысловатая - Инна Ивановна Фидянина-Зубкова
Егор поволок дровишки.
Мимо бегут мальчишки.
Он и их, ни в чём неповинных, обложит!
— Ты, дед, чего? «Не положено
бегать без дела,
мать вашу, не углядела!
Вот, старику не поможете.
Держите вожжи-то.»
Егор ребятишек впряжёт.
А сам сзади плетётся и ржёт,
как конь молодой!
Дурной, дед Егор, дурной.
Как дед Макар на волка ходил
Охота — пуще неволи,
а на волка тем более.
Зарядил дед Макар двустволку
и вору под холку:
«Зачем тягал наших коз?» —
обидно Макару до слёз.
А как завалил волка, плачет
(старый он стал, не мальчик).
Хилый ты уж, Макар,
а волка дотянешь?
Ах ты, старый дурак,
верёвочку шаришь.
Забыл верёвку? Ну вот.
Чёрт твою память берёт!
Поезжай домой,
мужики матёрого заберут,
по лыжне дорогу найдут.
Ползёт дед домой,
себя проклинает.
Макар ругает себя и не знает,
что всё это пустяки.
Главное это то, что бабка печёт пироги
и внуков у него целая куча.
Да ты, Макар, сопки Горюхи круче!
Как я своих собачек искал
Какая сказочная погода,
полупрозрачная метель,
и от сибирского мороза
под носом и из глаз капель.
Мои собачки, как игрушки,
на белом крутятся снегу.
А у избу-избу-избушки
большая шапка на меху.
И дела нет моим собакам,
что надо чистить во дворе.
Они устроят снова драку:
кому быть первым в поводе?
Я глянул, дунул, за лопату!
Сегодня некуда езжать.
Не виноват я, что псам надо
бежать, бежать, бежать, бежать!
— Мы побежим, хозяин, ладно?
Ты только шибко не кряхти!
А ежели родная лайка
застрянет где-нибудь в пути,
так ты быстрее брось лопату,
на лыжи и иди искать.
Ведь, знаешь сам, не очень сладко,
в снегу глубоком погибать!
Матюкаюсь, чертыхаюсь,
но иду собак искать.
Что же это за такое,
вашу мать да перемать!
Вот дурацкая погода,
после бури не пойму,
где сейчас в каком сугробе
мне откапывать семью?
Я кричу, вокруг ни звука.
Снег опять пошёл стеной.
Всё, приехали. Проруха,
видно, ходит вслед за мной!
Разозлился не на шутку:
мне пора идти домой,
а не то моя старуха
поплетётся вслед за мной!
Где вы, где вы, мои лайки?
Вдруг услышал родной вой.
Вы не видели, я плакал
и кричал: «Снежок, домой!»
Потихоньку, понемножку
друг до друга добрались.
Обнимались, целовались.
Ну, подружечки, держись!
Дома печка, отогрелись,
я ругал псов, укорял.
Больше лайки не просили,
чтоб я их в пургу искал.
Старичочки
Старики, старики, старичочки,
на носу вы поправьте очечки
и закройте заумные книжки.
Бегают во дворах мальчишки.
А вы на улицу случайно спуститесь,
на лавку нечаянно опуститесь
и посмотрите немножко:
носятся, носятся крошки!
К вам подлетят и сядут:
— Деда, а гули лягут
на руку,
если насыпать крупу?
Рассмеётся старый и скажет:
— Голубь, конечно, ляжет,
но мёртвый только, —
и заплачет горько-прегорько.
Старики, старики, старичочки,
не держите вы дома очечки,
а гуляйте в парке почаще
или в какой-нибудь чаще,
где серый волчище рыщет,
который род людской чистит
от стариков, старичочков.
— Ах где же мои очечки? —
вздохнёт бабушка, дома останется.
Ну и правильно!
Дед Михей всё знает
Дед Михей, он всё понимает:
где-то молчит, а где-то моргает
или крякает, да кивает,
в общем, делает вид, что знает
про то, про сё и про это.
Его не видели лишь на комете!
А где деда Михея видали,
мы о том ничего не слыхали,
потому как он жил, не вылазил
из деревеньки Грязи
сто лет, и ходил в галошах.
Дед Михей нехороший
лишь весной становился:
жутко он матерился,
когда в грязи застревала телега,
и его лошадь не бегом
по пыльной дороге бежала,
а чуть ли в трясине лежала.
— Ничего, пёхом, пёхом и до Европы! —
опять Михей с голой жопой
о чём-то своём размечтался.
— Да чтоб ты взорвался! —
ругала его старуха
(промозолил супруг ей ухо).
А дед Михеюшка свистнет,
да так, что жёнушка пикнет,
полезет в погреб за самогоном.
И уже под наклоном
дедушка спать уляжется,
сказкою рот развяжется,
а завяжется стоном:
у радикулита он непрощённый.
Спит дед Михей и знает:
он и во сне мечтает.
Видишь, как мрачно молчит,
наверное, в рай летит!
Всё не так
У наших бабушек всё не так:
молоко разлилось по хате,
кошка сметану лопатит,
даже кастрюля перевернулась.
Не с той ноги ты проснулась!
Глянь, дед мёртвый пыхтит за забором.
Щас внуки припрутся, встанут дозором
у плиты и будут следить за блинами.
— Что-то сегодня с глазами…
Это солнце взошло и хлопочет,
хохочет, хохочет, так хочет
своей радиацией сжечь:
«Подкинь-ка, старая, в печь!»
Она дровишек в печурку подкинет,
тесто поставит и двинет
в магазин за крупой.
«Куда ты, дура, постой!» —
крикнет вскипающий чайник.
Рукой бабака махнёт, и встречайте
её на улице птицы:
гули, гули! И лица
у прохожих добреют:
— Мать зерна не жалеет!
Не жалеет она своей жизни.
Это не гули неправильно виснут
на её деревенском пальто,
а миллиард лет ещё
всё не так будет на планете,
как хотелось бы бабушкам, детям.
Бабка, дед, фонарь горящий
Ничего не говорила
бабка старая с печи,
только пряла да кудила,
и пекла пироги.
А во двор как выходила,
так бралась всё за топор,
да дрова легко рубила
с мёртвым дедом на спор!
А дед нейдёт домой,
хоть и спорит,
он поленницу душой
своей накроет,
и зарядит дождём
по крыше ветхой:
— Пойдём, старая, пойдём
за новой веткой!
И куда бы бабку душа
ни тянула,
она брала три рубля,
на рынок дула,
покупала новые галоши,
а в них хоть в поле, хоть в лес,
хоть на площадь!
А на площади
столб деревянный,
он, о господи,
сверху стеклянный,
и горит так ярко, как пламя!
— Не спалил бы село,
а то знаешь…
Зря ты старая рот
раскрыла,
ты б еще лет сто
печь топила,
а может быть, двести.
Вот замочек на двери повесить
тебе черти, что ли, мешают?
Дверь открытая стоит, а то знаешь…
Но бабка на столб всё смотрит.
А её дедушка мёртвый
пялится из фонаря,
говорит: «Вот он я!» —
и много чего другого,
даже с супругою спорит,
поспорит и в дом зовет.
Жена кряхтя, но идёт.
А дома печь и свеча
горят себе не спеша,
разговаривая друг с
