Джордж Байрон - Шильонский узник
XXIII
Отважный смотрит: «Бил мой час —Зулейка! Скоро все свершится!Целуй меня в последний раз.Но близко наши, – к ним домчитсяПризывный звук, – узрят ониВ кустах багровые огни;Их мало… но чего страшиться!»Вдруг из пещеры он стрелой, —Чеканный пистолет хватает:Раздался выстрел вестовой, —И дева в горести немойБез слез от страха обмирает.«Не слышно… что ж!.. И приплывут,Но уж Селима не найдут.На выстрел мой бегут толпоюЗлодеи ближнею тропою.Так обнажись, отцовский меч!Ты не видал подобных сеч.О, друг! Прости! Чрез рощу тайноИди с надеждой во дворец.Тебе разгневанный отецПростит. Но, ах! Чтобы случайноСвинец вблизи не просвистал;Чтоб в очи не блеснул кинжал.Иди… Не бойся за Яфара;Пусть яд был дан его рукой,Пусть скажет: робок я душой;Не дам ему – не дам удара;Но их – я рад, готов разить;Меня ль убийцам устрашить!»
XXIV
И он, как вихрь, на склон прибрежныйСтремится, выхватив свой меч;Вот первый из толпы мятежной, —Его глава скатилась с плеч.Вот и другой; меч снова блещет, —И труп у ног его трепещет.Но уж он сам со всех сторонТолпою буйной окружен.Селим сечет их, колет, рубит;Достиг до волн береговых,И видит в море удалых.Ужели рок его погубит?К нему бесстрашные в бояхЛетят на белых парусах;О! Дуй сильнее, ветр попутный!Они спешат, – они гребут,И с лодки в море – и плывут,И сабли блещут в пене мутной;Их дикий взор, как жар, горит,С одежд, с кудрей вода бежит —Вскочили… вскрикнули… сразились;Кипит в саду шумящий бой;Но где ж Зулейки друг младой?Чьей кровью волны обагрились?
XXV
От вражьих стрел, от их мечейНеуязвленный, невредимый,Толпой неистовых теснимый,Уж он на взморье, меж друзей;Уж верная ладья манилаЕго к приветным островам;Уже рука его врагамУдар последний наносила,В тот самый миг… Увы! ЗачемТы медлишь, юноша несчастный!Что оглянулся на гарем,Где не видать тебе прекрасной!Ни тяжкий плен, ни смертный страх,Она одна, одна в очах,Он в ней живет – и в час напастиНадежда льстит безумной страсти;В тот миг свинец летит, свистит:«Вот как Яфар врагов казнит!»Чей слышен голос? Кто свершительУдара мести в тьме ночной?Кто злобною вблизи рукой,Кто метил выстрел роковой?Чей карабин?.. Он твой, губитель!Ты ядом брата отравил,Ты ж сироту его убил!..И хлещет кровь его струеюНад ясной влагою морскою, —И бурных волн прибрежных шумУносит ропот тайных дум.
XXVI
Уже рассвет, – клубятся тучи, —В туман одет небесный свод;Полночный бой у шумных водДавно замолк; но брег зыбучийЯвил с печальною зарейСледы тревоги боевой,Обломки сабли притупленной,И меч еще окровавленный.Заметно было на песке,Как буйные его топтали,Как руки, роясь, замирали, —И под кустом невдалекеКурился факел обгорелый.Вот опрокинутый челнокВолною брошен на песок,И епанча из ткани белойВ крови, пробитая свинцом,Висит на тростнике морском, —И быстрый плеск волны упорнойОтмыть не может крови черной;Но где же тот, с чьего плечаВ крови упала епанча?О! Если б сердце чье хотелоОплакать горестное тело, —Пускай его, пусть ищет там,Где море и кипит, и блещет,И под скалой Сигейской плещет,Стремясь к Лемносским берегам;Над ним морские птицы вьются,Уж хладный труп клевать несутся,И он бесчувственный плыветПо произволу бурных вод, —И, колыхаяся с волною,Качает юной головою.Всплывает, тонет и поройКак бы грозит еще рукой.И пусть клюют морские птицыЕго, лишенного гробницы;Иль дикий крик и клев страшнейТлетворных гробовых червей?Был друг один, был ангел милый,Прекрасный спутник прежних дней;Она одна душой унылойГрустила б над его могилой. —И столб с надгробною чалмойКропила верною слезой;Но светлый взор ее затмился, —И пламень жизни в ней погасТогда, как рок его свершился,Как бил ему последний час.
XXVII
Над Геллеспонтом вопль и стоны!Унылы мужи, плачут жены;Звезда любви, Яфара дочьПоследняя семьи надменной!Спешил – скакал и день, и ночь,Но опоздал твой обрученный;Не зреть ему красы твоей,Не для его она очей.И Вульвулла к нему пороюНесется с вестью гробовою.Плач громкий на твоем крыльцеПодруг бледнеющих в лице;Рабов безмолвных вид печальный, —Корана песни погребальнойПротяжный хор – стенанья, вой, —Ему расскажут жребий твой.Селима падшим ты не зрела;Когда в ночи на страшный бойТвой друг пошел, ты обомлела;Он был надеждой светлых дней.Любовью, радостью твоей.Ты видишь – смерть неизбежима;Уж не спасти тебе Селима!И сердце кровью облилось,Впоследнее затрепетало,Вдруг дикий вопль… разорвалосьИ разом биться перестало.И тихо все – все тихо стало.Мир сердцу твоему! И мирНад девственной твоей могилой!Ты счастлива – любви кумирТебя пленял мечтою милой;Один удар тебя сразил;Он вдруг мечты твои убил,Но веры к ним не погубил.Ты жизнь так радостно встречала;Ты не боялась, ты не зналаРазлуки, ссоры роковой,Стесненной гордости позора,И злобы с тайной клеветой,И мрачной совести укора,Ни язвы той… О! Черных дней,Ночей ужасных плод унылыйБезумства дикого страшней.Она, как червь – жилец могилы,Не утихает, не уснет;И этот червь в душе гнездится,Не терпит света, тьмы страшится;Он сердце точит, сердце рветИ все мертвит, а сам не мрет.Беда тебе! Свершитель злодеянья!Напрасно ты главу опепелил,И слезы льешь в одежде покаянья!Кто Абдалу – Селима, кто убил?Ты назвал дочь невестою Османа…Та, чья краса пленила б и султана,Отрада, честь твоих преклонных лет…О! Рви власы, злодей! Ее уж нет,И нет тебя, уж нет, звезда младая!Родимых волн и прелесть и любовь,Твой блеск погас, его затмила кровь.Злодей, страшись, та кровь была родная;Терзайся век, ищи ее везде:«Где дочь моя?» И отзыв скажет: где?
XXVIII
В долине меж кустов блистая,Могильных камней виден ряд;И кипарисы там шумят,Не вянет зелень их густая;Но ветви, темные листыПечальны, как любовь младаяБез упованья и мечты.В долине той есть холм унылый,Одет муравчатым ковром,И роза белая на немОдна над тихою могилойЦветет, – но так нежна, бледна,Как бы тоской посажена.Она сама грустит, томится,И чуть повеет ветерок, —Уже и страшно за цветок.Но что ж! И бурный вихрь промчится,И грянет гром, и дождь польет,А роза все цветет, цветет;И если кто грозы вреднееЕе сорвет, – свежей, милееОна с румяною зарейОпять над мягкой муравой.Иль гений тайный, но чудесныйКропит ее росой небесной,И пестун розы молодой?Меж дев Эллады слух несется,Что роза не цветок земной,Когда ни дождь, ни ветр, ни зной,Ничто до розы не коснется;Не нужен ей весенний луч,Не страшен мрак осенних туч, —Над нею птичка, гость эфирный,Незримая в долине мирной,Поет одна в тиши ночей,И райской арфы сладкогласнойДивней напев ее прекрасный;То не иранский соловей;Такой живой, сердечной мукиЕго не выражают звуки. —Зайдет ли кто, – уж он всю ночьОт птички не отходит прочь,И слушает в раздумье пенье,И плачет, и в душе волненье, —Как бы в груди проснулась вновьТоской убитая любовь.Но так отрадно слезы льются,Часы так сладостно несутся,И так не тягостна печаль,Что сердцу горестному жаль,Как вдруг пленительное дивоРасцвет огнистый прекратит,И невидимка замолчит.Иным в тоске мечталось живо,Но кто жестокий упрекнет,Что в песне жалкой и любимойПочти всегда певец незримойЗулейки имя намекнет?Над ней тот кипарис надгробный,Где влажный звук, словам подобный,Звенит и тает в тьме ночной;Тот мягкий дерн над девой чистой,Где вдруг расцвел цветок душистыйНеувядаемой красой.Здесь был вечернею зареюМогильный мрамор положен;Наутро камня нет, – и онУжели смертного рукоюНа дальний берег унесен?И нам гласит рассказ восточный:Когда сраженный злобой мощной,Селим был шумною волнойЛишен святыни гробовой;Тогда вблизи крутого скатаНа взморье камень был найден, —И этот камень наречен:«Подушкой мертвого пирата»,На нем пловцы в полночной тьмеВидают голову в чалме!А роза все не увядает,Томится, снова расцветает,Прекрасна и бледна под чистою росой,Как щеки красоты при вести роковой.
1813
