Александр Рославлев - В башне

Что-то страшное будет.

Достоевский. «Бесы».

Помню, грабили усадьбу,Ворвались в притихший дом,Воя, звал набат на свадьбуСмерти с красным петухом.

Полню парня без рубахи,Чьи-то бранные слова,Хриплый стон, топор… и с плахиТупо ткнулась голова.

Не забыть ее качаньяНа рожке блеснувших вилИ мгновенного молчаньяКак бы вскрывшихся могил.

О безумье! Мне казалось,Что я где-то вдалеке.Помню, девочка смеяласьС куклой в крошечной руке.

Жгли, и грабили усадьбу,И трещал, и падал дом,Воя, звал набат на свадьбуСмерти с красным петухом.

Белый ворон

Не обманет сон вчерашний.Белый ворон, знаем мы,Прокричит опять над башнейНашей пасмурной тюрьмы.

Прокричит и дрогнут своды,Упадут замки дверей,И мы с песнею свободыВстретим солнце новых дней.

Может быть, нас много ляжетВместе с стражей у ворот,Но, кто выйдет, тот им скажешьИ, ликуя, поведет.

Будут выстрелы и смены,Явность каждого лица,И затмятся в дыме стеныКоролевского дворца.

Не обманет сон вчерашний.Белый ворон, знаем мы,Прокричит опять над башнейНашей пасмурной тюрьмы.

В дороге

Стелется дым, колеса стучать, стучать…Все дальше, дальше, в небо и степь,Колеса стучать, стучать…И лязгает цепь.

Означился месяц молочным серпом,Вечер темнее, месяц яснее,Гонится столб за столбом,И рельсы, как змеи.

Город, каменный лжец, всех предельных предел,Да, я не быль твоим, город, проклятый мной;Я о крыльях мечтал, я, как птица, хотелСлиться вольной душой с этой ширью степной.

Вчерашнее страшно и кажется сном:Бледные ручки… «тятя, не надо»…Дьявол с кровавым пятном…И люди как стадо.

Стелется дым, колеса стучат, стучат,Все дальше, дальше, в небо и степь,Колеса стучат, стучат,И лязгает цепь.

Свобода

Есть слово, гордое, из ярких слов.Оно, как солнце в пирный час восхода,На всех наречьях и для всех веков.

В устах раба, когда он вождь народа,А самовластник — стал рабом раба,Оно, как смех, оно звучит «свобода».

Теперь в стране кровавая алчба;Везде неправые суды и казни.И без конца гроба, гроба, гроба…

Кто духом слаб, исполнился боязни,Кто духом тверд, отмщенье затаил.И что ни час лик злобы безобразней.

Недолго ждать. Избыток темных силНайдет русло и хлынет кровометом.И заблистает в тучах Азраил.

Что столько лет на нас лежало гнетом,Все с головою «зверя» отпадет;Но да не будет новому оплотом!

Есть зверь страшней, есть тяжелее гнет,Самозамкнутость и влеченье стада,Где сытость — все, и человек, как скот.

О, если так, в знак нового распадаЯ знамя черное высоко подниму,И возглашу: «свободы им не надо,

Все кто со мной, гоните стадо в тьму!»

В ПРИРОДЕ

Земля

Из комнат, где без лжи немыслим разговор,От полустертых лиц в табачной мгле,Усталый, я бежал на солнечный просторК земле.

Ступает грузный вол, ушами шевеля,Как серебро блестя, врезается сошник.И хочется всю жизнь излить в победный крик:«Земля»!

Всегда со всеми и всегда один.Всегда во всем и от всего вдали.Там был я пасынок, — а здесь я сынЗемли.

«Как хорошо и больно быть поэтом!..»

Как хорошо и больно быть поэтом!Стоял бы здесь веками, недвижим,Следил бы облака, пронизанные светом,Над морем голубым.

Как чуждо мне здесь все, чем жил еще вчера:Муть ресторанная, столбцы газет,Свет электрический и пьяная играС кричащей улицей, игра на «да» и «нет».

Держусь за выступ царственной скалы,Вознесшей к солнцу недоступный гребень.Дорога вниз свивается кольцом,Мажары скрип, хрустит под нею щебень,

Ступают, нехотя, угрюмые волы,Кричит погонщик с бронзовым лицом.

Как чуждо мне здесь все, чем жил еще вчера.Когда рука в руке, и к груди никнет грудь,Рассвет и жесткое привычное: «Пора»И шепот страстный: «Нет, еще побудь».

Да, хорошо и больно быть поэтом!Стоял бы здесь веками, недвижим,Следил бы облака, пронизанные светом,Над морем голубым.

На закате

Один в затаенности хмурых палатУ ниши, склонясь на ступени,В раздумьи слежу я багряный закатИ черные, ждущие тени.

В тиши этих мертвенных штор и ковров,Где все пережитостью свято,Лишь маятник мной заведенных часовСтучит, как стучал он когда-то.

Подернувши блеск, паутина и пыльПокоят давнишний порядок,И чудится смутно-влекущая быль,Тревожное царство загадок.

В одно из ушедших друг в друга зеркал,Замкнувшихся прямо и строго,Луч длинный, как золото, ярко упал,И стало их огненно много.

Край солнца все меньше, прощально горитУсталое море заката.Ждут тени и маятник гулко стучит,Стучит, как стучал он когда-то.

У окна

Падает снег на застывшую грязь.Деревце гнется, поля за полями,Хочется что-то сказать мне, смеясь,Что-то сказать, что не скажешь словами.

Чудится, ангелы блещут венками,Вяжут из роз бесконечную вязь.Нет это снег, это снег над полями,Снег устилает застывшую грязь.

Осеннее

Засижены стекла,Пол террасы блестит,Парусина намоклаИ, вздуваясь, дрожит.

По бокам брызжет кадкаИ бурлить в желобке.Каждый лист, как заплатка,На размытом песке.

Вой ветра недужный;Ветер просится в дом;На клумбе ненужнойЖдет неубранный гном.

Там зачем-то две палкиУ дорожки торчат;Камнем падают галки,Безнадежно кричат.

Плаксиво и мутноЗанавесилась даль;Душа бесприютнаИ душе себя жаль.

Баба

Солнце ярко, небо чисто,Зелень бархат-мурава,От черемухи душистойЗакружилась голова.

«Ох ни так, ни сяк, не легче,Как дурманом валить с ног;Обними меня покрепче,Поцелуй меня, милок».

Словно змеи черны косы,Белы груди жгут огнем.«Тише, едут»… и колесаПромелькнули за плетнем.

Жарь ли птица, сердце ль билось,День ли, ночь ли, не понять«Ох я, баба, уморилась,Ловок парень целовать».

Смят платок ее цветистый,Запотели рукава.От черемухи душистойЗакружилась голова.

Дева гор

Бледнел закат и с моря облака,Теснясь, ползли в темневшее ущелье,Сидел я на скале, была тоска.

Рукою чуткой бередил свирель яИ мнилось мне, из слез дневных низал,Из звуков слез, для ночи ожерелье.

Внимали сосны, скалы, тени скал,И дева гор, следившая украдкой.То здесь, то там венок ее мелькал.

Свирель звала: повей мне грезой сладкой,Златые звезды тихо засвети,Дай быть душе самой себе загадкой.

Свирель звала и, медля на пути,Сходила ночь, скрывая отдаленья.Вдруг дева мне с улыбкой: «Не грусти».

Тогда разбил свирель я о каменья.О если б мог я снова пережитьМгновенье это, вечность за мгновенье!

Жить, жить и жить, высоким солнцем быть!А дева гор мне издали со смехом:«Свирель разбил, а душу не разбить».

Я проклинал и повторялся эхом.

У моря