Александр Кушнер - Вечерний свет
«А теперь он идет дорогой темной…»
Джону Малмстаду
А теперь он идет дорогой темнойВ ту страну, из которой нет возврата, —Было сказано с жалобою томнойПро воробышка, сдохшего когда-то.
Плачьте, музы! Но, может быть, дорогиТой не следует нам бояться слишком,Если даже воробышек убогийПроскакал раньше нас по ней вприпрыжку.
Проскакал — и назад не оглянулся,Тенью стал — и мы тоже станем тенью.Мне хотелось бы, чтобы улыбнулсяТот, кто будет читать стихотворенье.
«Англии жаль! Половина ее населенья…»
Англии жаль! Половина ее населеньяИстреблена в детективах. Приятное чтенье!Что ни роман, то убийство, одно или два.В Лондоне страшно. В провинции тоже спасеньяНет: перепачканы кровью цветы и трава.
Кофе не пейте: в нем ложечкой яд размешали.Чай? Откажитесь от чая или за окноВыплесните, только так, чтобы не увидали.И, разумеется, очень опасно вино.
Лучше всего поменять незаметно бокалы,Пить из чужого, подсунув хозяину свой.Очень опасны прогулки вдоль берега, скалы;Лестницы бойтесь, стоящей в саду, приставной.
Благотворительных ярмарок с пони и тиром,Старого парка в его заповедной красе.Может быть, всё это связано как-то с Шекспиром:В «Гамлете» все перебиты, отравлены все.
Епископ
Викторианская эпоха.Епископ — праздничный наряд —Но прорисован как-то плохо,Иль общий сумрак виноват?С батистовыми рукавами,Как важный сан его велит,Как будто недоволен нами,Высокомерен и сердит.
Но есть какая-то стыдливость,Неловкость в том, как он ладоньНа книге держит, — что случилось? —Как будто руку жжет огонь,Сомненье чудится, обида,Отсюда мглистость и туман;Или «Происхожденье видов»Прочел, тайком от прихожан?
«Как выточен, как выпучен…»
Как выточен, как выпучен,Похож на звероящераПузатый стол гостиничныйС его пустыми ящиками!
Пустоты деревянные,Бессмысленные полостиС расчетом на пространныеПотерянные повести.
О, если бы из ящикаИзвлечь чужую рукописьЗабытую, шуршащуюОт времени и сухости.
Назвался бы издателемШедевра неизвестногоИ удружил читателямСкупого века пресного.
«Таманью» или «Вертером»,Но с новой подоплекою,Любовное поветриеСвязав с тоской глубокою.
Пускай влечет рассказчикаСтол, внутренность рассохлая.Чур! Револьвера в ящикеНет, — только муха дохлая.
«Когда листва, как от погони…»
Когда листва, как от погони,Бежит и ходит ходуном,Как в фильме у АнтониониИ у Тарковского потом,Я отвести не в силах взгляда,Такая это мгла и свет,И даже фильмов мне не надо, —Важна листва, а не сюжет.
Когда б на каннском фестивале,Припомнив всю тоску и боль,Ей, буйной, премию давалиЗа ею сыгранную роль,Как это было б справедливо!Она б раскланялась, опятьФрагмент кипенья и надрываСумев так чудно показать.
«Тайны в Офелии нет никакой…»
Тайны в Офелии нет никакойИ в Дездемоне, по-моему, тоже.Только цветы, что всегда под рукой,И рукоделье, и жемчуг, быть может.
Девичья прелесть и женская стать.Утром так радужно в мире и сыро…Тайна — зачем она, где ее взять?Тайну придумали после Шекспира.
Песенка — да! Понимание — да!Или упрямство и непониманье,Только не тайна — мужская мечта,Вымысел праздный, любви оправданье.
Чтоб на вопрос: почему полюбилЭту Офелию, ту Дездемону,Нужный ответ у мечтателя был,Темный по смыслу, высокий по тону.
«Имя Осип — не лучшее имя…»
Имя Осип — не лучшее имя,Для лакея подходит оноИ никак не сравнится с другими:Вячеславу, должно быть, смешно,И Валерию тоже; лежать быДнем на барской постели тайком,Заезжая в трактиры, усадьбы,По паркету ходить босиком.
Имя Осип — нелепое имя.Щи хлебать бы да есть пироги,А не далями грезить морскими,С левой встав на рассвете ноги,Что за жизнь, что за мука порою,А в театре опять «Ревизор»,Ах, уплыть бы с царями под Трою,Чтобы пена смочила вихор!
«Осип Эмильевич, два-три заскока…»
Осип Эмильевич, два-три заскока,Несколько чудных, как тень, недомолвокВ ваших стихах погубили так многоДуш среди здешних березок и елок.
Если б вы знали, какую смекалку,Хитрость и ловкость они проявилиВ шатких стихах, то схватили бы палку,С лестницы черной их мигом спустили.
То, что нашёптано черною мукой,Лестничным страхом, дверною пружиной,Стало сегодня, во-первых, наукой,А во-вторых, яйцекладкой мушиной.
Умные дурни, ученые дуры.Вы, смысловик с голубыми белками,Упоминательной клавиатурыИм бы велели не трогать руками.
Музыка, мусор, муслин, замутненьеМысли, маслины, Москва на медали —Вот их ассоциативные звенья.Осип Эмильевич, как вы отстали!
Вы и не знали, что вы герметичны,И синкретичны, и интроспективны.Вас раскусили, поймали с поличнымВ цепком Воронеже, мерзлом и дымном.
«Я люблю тиранию рифмы — она добиться…»
Я люблю тиранию рифмы — она добитьсяЗаставляет внезапного смысла и совершенства,И воистину райская вдруг залетает птица,И оказывается, есть на земле блаженство.
Как несчастен без этого был бы я принужденья,Без преграды, препятствия и дорогой подсказки,И не знал бы, чего не хватает мне: утешенья?Удивленья? Смятенья? Негаданной встречи? Встряски?
Это русский язык с его гулкими падежами,Суффиксами и легкой побежкою ударений,Но не будем вдаваться в подробности; между нами,Дар есть дар, только дар, а язык наш придумал гений.
«Минерва спит, не спит ее сова…»
Л. Столовичу
Минерва спит, не спит ее сова,Всё видит, слышит темными ночами,Все шорохи, все вздохи, все слова,Сверкая раскаленными очами,Ни шепот не пропустит, ни смешокИ утром всё Минерве перескажет,А та на голове ее пушокПригладит и к руке своей привяжет.
Минерва покровительствует тем,Кто пишет, выступает на подмостках,Создателям поэм и теорем,Участье принимая в их набросках,В их формулы вникая и рядыСозвучий, поощряя мысль и чувство.Сама она не любит темноты,Но есть сова: тьма тоже часть искусства!
«Хорошо стихи хранятся…»
Хорошо стихи хранятсяВ кипарисовом ларце,Не желтеют, не пылятсяИ с посмертной породнятсяСлавой в сумрачном венце.
А еще из кипарисаСрублен был другой ларец.Мимо мелей, мимо мыса,Не нужна въездная виза, —Мертвый в нем лежал певец.
В парусах томился ветер,Средиземная ленца,Мрачный север на примете.Как нас мучат оба этиКипарисовых ларца!
Зимние звезды
Когда писать поэту не о чемИ западает звукоряд,Как стрелку переводит стрелочник,Он устремляет к звездам взгляд,И эта тема бесконечная,К нему на выручку придя,Слепит, как платье подвенечное,Переливаясь и блестя.
Неважно, летние ли, зимние,Пожалуй, зимние верней, —И оживает ПолигимнияВ красе невянущей своей,Хотя ползут по складкам трещины,Побиты торс и голова,Но гимны вечные и вещиеНаходят новые слова.
Итак, зима. Итак, свечение.Итак, продлен ангажементНа труд земной и осмыслениеПоследних тайн, — такой момент, —Сменив простое, как мычание,На неподъемное почти…А звезды зимние в отчаяньеНужней, чем летние, — учти.
«Воробью, залетевшему в церковь, что надо в ней?..»
