Уильям Вордсворт - Волшебный дом
Лирические баллады
Гуди Блейк и Гарри Джилл
Правдивая история
Какая хворь, какая силаИ дни, и месяцы подрядТак сотрясает Гарри Джилла,Что зубы у него стучат?У Гарри недостатка нетВ жилетах, шубах меховых.И все, во что больной одет,Согрело б и девятерых.
В апреле, в декабре, в июне,В жару ли, в дождь ли, в снегопад,Под солнцем или в полнолуньеУ Гарри зубы всё стучат!Все то же с Гарри круглый год —Твердит о нем и стар и млад:Днем, утром, ночи напролетУ Гарри зубы всё стучат!
Он молод был и крепко слаженДля ремесла гуртовщика:В его плечах косая сажень,Кровь с молоком – его щека.А Гуди Блейк стара была,И каждый вам поведать мог,В какой нужде она жила,Как темный дом ее убог.
За пряжею худые плечиНе распрямляла день и ночь.Увы, случалось и на свечиЕй было накопить невмочь.Стоял на хладной сторонеХолма ее промерзший дом.И уголь был в большой ценеВ селенье отдаленном том.
Нет близкой у нее подруги,Делить ей не с кем кров и снедь,И ей в нетопленой лачугеОдной придется умереть.Лишь ясной солнечной порой,С приходом летнего тепла,Подобно птичке полевой,Она бывает весела.
Когда ж затянет льдом потоки —Ей жизнь и вовсе невтерпеж.Так жжет ее мороз жестокий,Что кости пробирает дрожь!Когда так пусто и мертвоЕе жилище в поздний час, —О, догадайтесь, каковоОт стужи не смыкать ей глаз!
Ей счастье выпадало редко,Когда, вокруг чиня разбой,К ее избе сухие веткиИ щепки ветер гнал ночной.Не поминала и молва,Чтоб Гуди запасалась впрок.И дров хватало ей едваЛишь на один-другой денек.
Когда мороз пронзает жилыИ кости старые болят —Плетень садовый Гарри ДжиллаЕе притягивает взгляд.И вот, очаг покинув свой,Едва угаснет зимний день,Она озябшею рукойНащупывает тот плетень.
Но о прогулках Гуди старойДогадывался Гарри Джилл.Он мысленно грозил ей карой,Он Гуди подстеречь решил.Он шел выслеживать ееВ поля ночные, в снег, в метель,Оставив теплое жилье,Покинув жаркую постель.
И вот однажды за скирдоюТаился он, мороз кляня.Под яркой полною луноюХрустела мерзлая стерня.Вдруг шум он слышит и тотчасС холма спускается, как тень:Да это Гуди Блейк как разЯвилась разорять плетень!
Был Гарри рад ее усердью,Улыбкой злобною расцвел,И ждал, покуда – жердь за жердью —Она наполнит свой подол.Когда ж пошла она без силОбратно с ношею своей —Свирепо крикнул Гарри ДжиллИ преградил дорогу ей.
И он схватил ее рукою,Рукой тяжелой, как свинец,Рукою крепкою и злою,Вскричав: «Попалась, наконец!»Сияла полная луна.Поклажу наземь уронив,Взмолилась Господу она,В снегу колени преклонив.
Упав на снег, взмолилась ГудиИ руки к небу подняла:«Пускай он вечно мерзнуть будет!Господь, лиши его тепла!»Такой была ее мольба.Ее услышал Гарри Джилл —И в тот же миг от пят до лбаОзноб всего его пронзил.
Всю ночь трясло его, и утромЕго пронизывала дрожь.Лицом унылым, взором мутнымСтал на себя он не похож.Спастись от стужи не помогЕму извозчичий тулуп.И в двух согреться он не мог,И в трех был холоден, как труп.
Кафтаны, одеяла, шубы —Все бесполезно с этих пор.Стучат, стучат у Гарри зубы,Как на ветру оконный створ.Зимой и летом, в зной и в снегОни стучат, стучат, стучат!Он не согреется вовек! —Твердит о нем и стар и млад.
Он говорить ни с кем не хочет.В сиянье дня, в ночную тьмуОн только жалобно бормочет,Что очень холодно ему.Необычайный сей рассказЯ вам правдиво изложил.Да будут в памяти у васИ Гуди Блейк, и Гарри Джилл!
Строки, написанные неподалеку от дома и переданные моим мальчиком той, к кому обращены
Весенним первым теплым днемМиг новый прежнего чудесней.На дереве у входа в домМалиновка заводит песню.
Блаженством воздух напоенИ вся ожившая округа —От голых гор и голых кронДо зеленеющего луга.
Сестра, из комнаты своей,Заботами пренебрегая,На воздух выйди поскорей,Почувствуй солнце, дорогая!
Простое платьице наденьИ не бери с собою чтенья.Я так хочу, чтоб в этот деньМы вдоволь насладились ленью.
Условностей привычный гнетС себя мы сбросим, и сегодняМы новых дней начнем отсчет,Как после даты новогодней.
Всему цветение суля,Любовь вселяется украдкойВ сердца, и влажная земляПронизана истомой сладкой.
Мгновенье может больше дать,Чем полстолетья рассуждений.Мы каждой по́рой благодатьВпитаем в этот день весенний.
Укладу новому храняВ сердцах своих повиновенье,Весь год из нынешнего дняМы будем черпать вдохновенье.
И сила этого вокругРаспространенного блаженстваПоможет нам с тобой, мой друг,Достичь любви и совершенства.
Так поскорее же наденьПростое платьице и чтеньяВ путь не бери – ведь в этот деньМы вдоволь насладимся ленью.
История для отцов, показывающая, как можно обучить искусству лжи
Красив и строен мальчик мой —Ему всего лишь пять.И нежной любящей душойОн ангелу под стать.
У дома нашего вдвоемМы с ним гуляли в ранний час,Беседуя о том о сем,Как принято у нас.
Я вспоминал прекрасный край,Наш домик прошлою весной,И берег Кильва, точно рай,Возник передо мной.
И столько счастья я сберег,Что, ощутив его опять,Я в этот день без боли могБылое вспоминать.
Одетый просто, без прикрас,Мой мальчик был пригож и мил.Я с ним, как прежде много раз,Беспечно говорил.
Ягнят был грациозен бегВ сиянье солнечного дня.«Наш Лисвин, как и Кильвский брег,Чудесен», – молвил я.
«Тебе милее здешний дом? —Спросил я малыша, —Иль тот, на берегу морском?Ответь, моя душа!»
«И где ты жить, в краю какомХотел бы больше, дай ответ:На Кильвском берегу морскомИль в Лисвине, мой свет?»
Глаза он поднял на меня,И взгляд был простодушья полн:«У моря жить хотел бы я,Вблизи зеленых волн».
«Но, милый Эдвард, отчего?Скажи, мой мальчик, почему?» —«Не знаю, – был ответ его, —И сам я не пойму…»
«Зачем же эту благодатьЛесов и солнечных луговТы безрассудно променятьНа Кильв морской готов?»
Но, отведя смущенный взгляд,Не отвечал он ничего.Я повторил пять раз подряд:«Скажи мне, отчего?»
Вдруг поднял голову малышИ, ярким блеском привлечен,Увидел на одной из крышСверкавший флюгер он.
И миг спустя его ответ,Столь долгожданный, был таков:«Все дело в том, что в Кильве нетВот этих петухов».
Я стать мудрей бы не мечтал,Когда, мой маленький дружок,Тому, что от тебя узнал,Сам научить бы мог.
Слабоумный мальчик
Уж смерклось. Ровный свет луныЛежит на рощах и лугу.Бог весть откуда гулкий кличПодруге шлет угрюмый сыч.Тоскливо в лунной тишине«Угу!» – плывет. – «Угу-у! Угу-у!»
Что так спешишь, что так дрожишь,Что не в себе ты, Бетти Фой?Зачем на пони водруженБедняжка слабоумный Джон,Сыночек горемычный твой?
Уж все в округе спят давно.Сними, сними его с седла!Он горд, он радостно мычит;Но, Бетти! он ли вдруг помчитСквозь сумрак вешний, как стрела?
Но Бетти знает лишь одно:В беде соседка, Сьюзен Гей;Она стара, она больна,Совсем одна живет она,И очень худо нынче ей.
А рядом ни души живой,Ни дома на версту вокруг.Кто вразумит их в эту ночь,Как старой Сьюзен им помочь,Чем облегчить ее недуг?
Они одни, темно кругом,И мужа Бетти дома нет:Он дровосек; в соседний долВчера он лес валить ушел.Что делать им? Кто даст ответ?
И Бетти пони своегоТогда выводит со двора.Конек тот всюду и везде —Что на кормежке, что в узде —Являл отменно смирный нрав.
Оседлан добрый пони вмиг,И – случай видан ли такой? —В дорогу Бетти снаряженБедняжка слабоумный Джон,Ее сыночек дорогой.
Вниз по долине, через мостПускай он в город мчит скорей.У церкви доктор там живет,Пускай его он позовет,А то помрет ведь Сьюзен Гей.
Не нужно Джонни ни хлыста,Ни острых шпор, ни света дня.Лишь веткой остролиста онРазмахивает, возбужден,Над холкой своего коня.
Полна тревог, полна забот,Внушала долго сыну мать,Какой держать он должен путь,Где вправо, влево где свернуть,Как мест опасных избегать.
А самой главной из заботБыла: «Сынок, потом домой!Нигде не жди, нигде не стой,Позвал врача – и враз домой.Ты понял, Джон, разумник мой?»
И Джонни радостно в ответМычит, кивает, в путь готов,Уздечку дергает, спеша.И материнская душаОтвет тот поняла без слов.
Хоть Бетти впору их вернуть,Она сдержала свой порыв,Лошадке легкий дав шлепок.И вот уж тронулся конек,И Бетти вслед глядит, застыв.
Но только тронулся конек, —Бедняжка слабоумный Джон! —От счастья сам он стал не свой,Не шевельнет рукой-ногой,Уздечку еле держит он.
В руке поникшей остролистЗастыл недвижен; в вышинеНад лесом мартовским лунаНе так тиха, не так нема,Как этот мальчик на коне.
Все ликовало, пело в нем.Так с полверсты проехал он,Забыв и повод под рукой,И что наездник он лихой, —Он счастлив, счастлив, счастлив Джон!
А мать стояла у ворот,Собой горда, сынком горда,И все ему смотрела вслед:Уж так спокоен он в седле,Так выправка его тверда!
Его молчанье – добрый знак:Доедет, Бог его хранит.Вот он свернул направо в лес,Совсем из вида уж исчез,А Бетти все вослед глядит.
Вон песню замурчал свою,В тиши ночной она слышна —Журчит, как мельничный ручей.И конь под ним овцы смирней —И ночь уж Бетти не страшна.
Теперь – утешить Сьюзен Гей:В пути гонец их удалой.Кричат сычи, кричат в ночи,А Джонни «тру-тру-тру» мурчит —Беспечный всадник под луной.
И пони с Джонни заодно:Добрей конька в округе нет.Что б ни пришлось ему снести,Он будет так же добр и тих,Хоть проживи он тыщу лет.
Но он и мыслит! А уж тутШаг замедляется вдвойне.Он Джонни знает; но сейчасОн с толку сбит; на этот разВсе так там странно, на спине!
Так движутся они сквозь лес,По лунным тропам в лунный дол.У церкви доктор там живет,Его-то Джон и позовет,Чтоб к хворой Сьюзен он пришел.
А Бетти, сидя при больной,О Джонни все заводит речь:Что уж вот-вот вернется он,И как он храбр, и как умен, —Чтоб Сьюзен хоть чуть-чуть отвлечь.
И Бетти, сидя при больной,За ней заботливо следит:То хлеб, то ковш придвинет к ней —Как будто лишь о Сьюзен ГейСейчас душа у ней болит.
Но глянем глубже ей в глаза:От нас, бедняжке, ей не скрыть,Что счастьем, гордостью онаВ минуту эту так полна,Что всем готова их дарить.
И все же отчего поройОна глядит в окно тайком?То речь ведет – то смолкнет вдруг,Как будто ловит каждый звукВ лесу безмолвном за окном.
Все громче стонет Сьюзен Гей.А Бетти ей: «Сейчас, сейчас.Луна ясна, они в пути,Они вот-вот должны прийти.Уж на дворе десятый час».
Но стонет, стонет Сьюзен Гей.Вон и одиннадцать уж бьет.А Бетти все свое твердит:«Луна ясна, они в пути,Они появятся вот-вот».
Приблизился полночный час.Луна по-прежнему ясна,Льет на округу ровный свет.А доктора все нет и нет,И бедной Сьюзен не до сна.
А Бетти? Час назад онаБранилась в шутку: «Вот лентяй!Замешкался в пути, видать.Теперь ему несдобровать —Получит знатный нагоняй!»
Но час прошел, а Джонни нет;Теперь уж не до шуток ей.Его все нет. Что с ним стряслось?Он ждет там доктора небось.Забот так много у врачей.
Все громче стонет Сьюзен Гей.Что делать Бетти? Как ей быть?Бежать ли в лес сынка искать —Иль при больной сидеть и ждать?Кто ей подскажет, как ей быть?
Уж время за полночь давно,А доктор к Сьюзен не спешит.Плывет над лесом лунный свет,А Джонни нет, и пони нет,А Бетти все с больной сидит.
Да и больной не по себе —Не перечесть тут страхов всех.Вдруг утонул, пропал в пути,Вдруг и следов уж не найти?Какой на душу ляжет грех!
И лишь она сказала вслух —Шепнула: «Упаси господь!» —Как Бетти, словно враз решась,Рывком со стула поднялась,Себя не в силах побороть.
«Ах, Сьюзен, я пойду за ним!Пойду! уж ты не обессудь!Ведь он еще дитя, наш Джон,Да и головкой не силен.Теперь блуждает где-нибудь.
Пойду! Я мигом обернусь!Но коль совсем тебе невмочь,То я останусь, так и быть.Что дать тебе, чем пособить?О боже правый! Ну и ночь!» —
«Иди, голубушка, иди!Я потерплю, достанет сил».И Бетти птицей за порог,С молитвой Богу, чтоб помог,Чтоб Сьюзен Гей он охранил.
И вот спешит она сквозь лес,По лунным тропам в лунный дол…Но о пути о том рассказНе сократить ли мне сейчас?Лишь скуку б он на всех навел.
Все, все, что ловит жадный взор:И строй стволов, и вязь ветвей,И донный мрак, и лунный блик, —Все ей являет Джонни лик,Повсюду Джонни мнится ей.
Вот шаткий мост через ручей —И новой мукой мысль полна:Он слез с коня, вступил в затон —Достать луну тянулся он, —А в этом месте глубь без дна.
Вот на холме она; застыв,Глазами обегает дол.Но среди рощ, средь ивняка —Ни Джонни, ни его конька,Весь лунный дол и пуст и гол.
«Отцы святые! Может, он,Увлекшись чем, залез в дупло,Задохся там? Забрел, блажной,К цыганам, и его с собойБродяжье племя увело?
Иль этот пони, карла злой,Его к кикиморам завел?Иль в тот он замок нежилойПопал, где вьется духов рой,Погибель там свою нашел?»
Увы, в сердцах она упрекШлет и бедняжке Сьюзен Гей:Не захворай она не в срок,Он был бы с ней, ее сынок,Утехой до скончанья дней.
Сама от горя не своя,Она и доктора корит.Потом конька настал черед —Хоть нравом так уж кроток тот,Что мухе зла не причинит.
Вот домик докторский; онаБежит к дверям его в слезах.А за спиною город лег,Он так широк, в нем сто дорог —И тишь, как в небесах.
Стучится в докторскую дверь,Стучит, зовет и так и сяк.Тот высунулся из окна,Моргает, щурится со снаИ поправляет свой колпак.
«Где Джонни, доктор, мой сынок?» —«Ты что шумишь в столь поздний час?» —«Простите, сэр. Я Бетти Фой.Пропал сыночек бедный мой,Его видали вы не раз.
Он… слабоват чуток умом».А тот сердито ей в ответ:«Да что мне до его ума?В своем ли ты уме сама?»Хлоп ставней – и его уж нет.
«Ох, горе мне! Хоть помирай! —Запричитала Бетти Фой. —Где мне его теперь искать?Несчастней есть ли в мире мать?Пропал, пропал сыночек мой!»
Мутится ум – куда теперь,В тот темный дол? Безжизнен онИ пуст, куда ни посмотри.И бой часов – пробило три! —Звучит, как похоронный звон.
И вот – назад, в обратный путь.И диво ль, что в беде своей,Тоскою смертной сражена,Забыла доктора онаПослать к бедняжке Сьюзен Гей?
Вот снова поднялась на холм.Лишь дали мглистые кругом.Куда теперь? Да и невмочьУже бежать ей. Что за ночь!И ни одной души кругом.
Не слышен в чуткой тишинеНи конский шаг, ни глас людской.Лишь можно слышать – но не ей! —Как меж полей бежит ручей,Как травы всходят над землей.
Перекликаясь в синей мгле,Все стонут, ухают сычи.Так души тех, что влюблены,Но злой судьбой разлучены,Друг другу знак дают в ночи.
Вот пруд. И Бетти перед нимОстановилась, вся дрожит:Так тянет вниз ее вода!О смертный грех! И от прудаОна в смятенье прочь бежит.
И села наземь наконец,И плачет, плачет в три ручья.Теперь уж молит и конька:«Ты привези домой сынка,Скотинка добрая моя!
Уж я ль не холила тебя?Не лучший ли тебе овесВ кормушку клала? Верно, тыСам заплутал средь темнотыИ в дальний лес его увез?»
И птицею взметнулась вновь —Стенать и мешкать ей не след!Коль пруд ее на смертный грехЧуть не навел, то мыслей техСейчас уж и в помине нет.
Теперь, читатель, не пора льНам взор на Джонни обратить?Я медлю – дар мне тот ли дан?Какой волнующий романЯ в рифмы должен перелить!
Быть может, он с конем – как знать? —Скитается меж горных скал,С небесной вровень синевой,Чтоб, с тверди сняв, принесть домойЗвезду, которую искал?
Или, к хвосту конька лицомРазворотясь, в себя ушелИ, думой чудною пленен,Нем и недвижен едет он,Как всадник-призрак, через дол?
Иль он охотник, дик и смел,Гроза баранов, бич овец!Вот тот лужок – неделек пять,И вам его уж не узнать:Дотла опустошен, вконец!
Иль демон он, исчадье зла,Весь пламя с головы до пят;Как вихрь он мчит, взметая прах,Трусливым душам всем на страх,Что перед дьяволом дрожат!
О Музы! Дале вас молю —Ваш давний верный ученик:Как, в меру дара моего,Мне воссоздать хоть часть того,Что испытал он, что постиг?
Но, Музы! Это ль мне ответ?Ответ на всю мою любовь?Вы отвернулись от меня,Ни вдохновенья, ни огняДарить мне не хотите вновь!
Что ж… Кто вон там, в тени ветвей,Где водопад взрывает тишь,Застыл, как праздный пилигрим?Беспечный всадник, а под нимПасется мирно конь-малыш.
На волю своего конькаЕздок, видать, отдался весь.Что ночь ему и что луна?Все как в романе – суть ясна:Ведь это Джонни! Он и есть!
И пони с ним, приятель наш.А что ж бедняжка Бетти Фой?У ней на сердце все мрачней:Шум водопада слышен ей,Но Джонни – где же он, родной?
Глянь, кто у пони на спине!Прочь все тревоги, Бетти Фой!Смахни слезу, раздвинь кусты —Кого вдали там видишь ты?То он, сыночек твой родной!
Ну что ж к нему ты не спешишь?Стоишь – застыла, Бетти Фой?Не леший он, не призрак он,Ведь это твой бедняжка Джон,Сыночек неразумный твой!
И руки вскинула она —Зашлась от радости – стрелойМетнулась – чуть не сбила с ногЛошадку: «Джонни, мой сынок,Голубчик ненаглядный мой!»
А Джонни радостно мычит,Потом залился смехом вдруг —Лукавым, ласковым – как знать?Но с жадностью впивает матьИз уст родных малейший звук.
Вкруг пони мечется она,То к морде, то к хвосту спешит;Все в ней поет – а на глазаНет-нет и набежит слезаИ там печально так дрожит.
Но Джонни цел! Она егоЦелует, гладит то и знай,И вся сияет, и слегкаСынка стыдится и конька —Но радость бьет в ней через край!
И пони шлепает она,И теребит, и шутит с ним.А пони, может, тоже рад,Но на восторги скуповат,И вид его невозмутим.
«А доктор – Бог с ним, мой родной!Бог с ним! Ты сделал все, что мог!» —И за узду конька взялаИ прочь от места отвела,Где пенился поток.
А звезды уж почти сошлиС небес, и над холмом лунаБледнее полотна. В кустахУж слышно шевеленье птах,Хоть песнь еще и не слышна.
Бредут они лесной тропой,И каждый думой полн своей.Но кто спешит навстречу им,Заботой раннею гоним?Она, старушка Сьюзен Гей!
Она о Джонни не моглаЗабыть средь всех жестоких мук:Куда, болезный, он пропал?Все ближе страх к ней подступал,И – отступал недуг.
В тревоге неотвязной ейЧего-чего не мнилось вдруг!И билась мысль, метался умВ смятенном вихре этих дум —И отступал недуг.
«Нет, муки этой мне не снесть!» —И вот, не тратя лишних слов,Она все силы напрягла,С постели встала – и пошла,Как бы на властный зов.
И вот бежит, все в ней дрожит —Найти б их только удалось!И вдруг вдали своих друзейЗавидела – и сердце в нейОт радости зашлось!
Бредут они домой сквозь лес,И не перестает звучатьСычей погудка под луной.С нее рассказ я начал свой —Уж ею и кончать.
Спросить решилась мать гонца:«Так что ж ты не вернулся в срок?Где ночкой темной ты плутал,Что ты видал, что ты слыхал?Скажи нам все как есть, сынок!»
А он, конечно, в эту ночьНе раз слыхал сычиный зов,И в небесах луну видал —В подлунном мире он блуждалНе зря аж целых семь часов.
И вот доподлинный ответ,Что Бетти дал ее посол.Он все сказал, как на духу:«Петух – он пел: ку-гу-у! ку-гу-у!От солнышка – ух, холод шел!»Все рассказал наш молодец —И тут истории конец.
Терновник
