Максим Горький - Русская поэзия начала ХХ века (Дооктябрьский период)
«Ты в ветре, веткой пробующем…»
Ты в ветре, веткой пробующем,Не время ль птицам петь,Намокшая воробышкомСиреневая ветвь!
У капель — тяжесть запонок,И сад слепит, как плес,Обрызганный, закапанныйМильоном синих слез.
Моей тоскою вынянченИ от тебя в шипах,Он ожил ночью нынешней,Забормотал, запах.
Всю ночь в окошко торкался,И ставень дребезжал.Вдруг дух сырой прогорклостиПо платью пробежал.
Разбужен чудным перечнемТех прозвищ и времен,Обводит день теперешнийГлазами анемон.
Определение поэзии
Это — круто налившийся свист,Это — щёлканье сдавленных льдинок,Это — ночь, леденящая лист,Это — двух соловьев поединок.
Это — сладкий заглохший горох,Это — слезы вселенной в лопатках[365],Это — с пультов и флейт — Фигаро́Низвергается градом на грядку.
Все, что ночи так важно сыскатьНа глубоких купаленных доньях,И звезду донести до садкаНа трепещущих мокрых ладонях.
Площе досок в воде — духота.Небосвод завалился ольхою,Этим звездам к лицу б хохотать,Ан вселенная — место глухое.
Определение творчества
Разметав отвороты рубашки,Волосато, как торс у Бетховена,Накрывает ладонью, как шашки,Сон, и совесть, и ночь, и любовь оно.
B какую-то черную доведь[366],И — с тоскою какою-то бешеной —К преставлению света готовит,Конноборцем над пешками пешими.
А в саду, где из погреба, со льду,Звезды благоуханно разахались,Соловьем над лозою ИзольдыЗахлебнулась Тристанова захолодь.
B сады, и пруды, и ограды,И кипящее белыми воплямиМирозданье — лишь страсти разряды,Человеческим сердцем накопленной.
Еще более душный рассвет
Все утро голубь ворковалУ вас в окне.На желобах,Как рукава сырых рубах,Мертвели ветки.Накрапывало. НалегкеШли пыльным рынком тучи,Тоску на рыночном лотке,Боюсь, моюБаюча.Я умолял их перестать.Казалось — перестанут.Рассвет был сер, как спор в кустах,Как говор арестантов.
Я умолял приблизить час,Когда за окнами у васНагорным ледникомБушует умывальный тазИ песни колотой куски,Жар наспанной щеки и лобВ стекло горячее, как лед,На подзеркальник льет.Но высь за говором под стягИдущих тучНе слышала мольбыВ запорошенной тишине,Намокшей, как шинель,Как пыльный отзвук молотьбы,Как громкий спор в кустах.Я их просил —Не мучьте!Не спится.Но — моросило, и, топчась,Шли пыльным рынком тучи,Как рекруты, за хутор, поутру,Брели не час, не век,Как пленные австрийцы,Как тихий хрип,Как хрип:«Испить,Сестрица».
«Давай ронять слова…»
Мой друг, ты спросишь, кто велит,
Чтоб жглась юродивого речь?[367]
Давай ронять слова,Как сад — янтарь и цедру,Рассеянно и щедро,Едва, едва, едва.
Не надо толковать,Зачем так церемонноМареной[368] и лимономОбрызнута листва.
Кто иглы заслезилИ хлынул через жердиНа ноты, к этажеркеСквозь шлюзы жалюзи.
Кто коврик за дверьмиРябиной иссурьмил,Рядном сквозных, красивыхТрепещущих курсивов.
Ты спросишь, кто велит,Чтоб август был велик,Кому ничто не мелко,Кто погружен в отделку
Кленового листаИ с дней ЭкклезиастаНе покидал постаЗа теской алебастра?
Ты спросишь, кто велит,Чтоб губы астр и далийСентябрьские страдали?Чтоб мелкий лист ракитС седых кариатидСлетал на сырость плитОсенних госпита́лей?
Ты спросишь, кто велит?— Всесильный бог деталей,Всесильный бог любви,Ягайлов и Ядвиг.[369]
Не знаю, решена льЗагадка зги загробной,Но жизнь, как тишинаОсенняя, — подробна.
Послесловье
Нет, не я вам печаль причинил.Я не стоил забвения родины.Это солнце горело на каплях чернил,Как в кистях запыленной смородины.
И в крови моих мыслей и писемЗавелась кошениль[370].Этот пурпур червца от меня независим.Нет, не я вам печаль причинил.
Это вечер из пыли лепился и, пышучи,Целовал вас, задохшися в охре, пыльцой.Это тени вам щупали пульс. Это, вышедшиЗа плетень, вы полям подставляли лицоИ пылали, плывя, по олифе калиток,Полумраком, золою и маком залитых.
Это — круглое лето, горев в ярлыкахПо прудам, как багаж солнцепеком заляпанных,Сургучом опечатало грудь бурлакаИ сожгло ваши платья и шляпы.
Это ваши ресницы слипалась от яркости,Это диск одичалый, рога истесавОб ограды, бодаясь, крушил палисад.Это — запад, карбункулом вам в волосаЗалетев и гудя, угасал в полчаса,Осыпая багрянец с малины и бархатцев.Нет, не я, это — вы, это ваша краса.
МАРИНА ЦВЕТАЕВА[371]
«Моим стихам, написанным так рано…»
Моим стихам, написанным так рано,Что и не знала я, что я — поэт,Сорвавшимся, как брызги из фонтана,Как искры из ранет,
Ворвавшимся, как маленькие черти,В святилище, где сон и фимиам,Моим стихам о юности и смерти,— Нечитанным стихам! —
Разбросанным в пыли по магазинам(Где их никто не брал и не берет!),Моим стихам, как драгоценным винам,Настанет свой черед.
Май 1913
Коктебель
«Идешь, на меня похожий…»[372]
Идешь, на меня похожий,Глаза устремляя вниз.Я их опускала — тоже!Прохожий, остановись!
Прочти — слепоты куринойИ маков набрав букет, —Что звали меня МаринойИ сколько мне было лет.
Не думай, что здесь — могила,Что я появлюсь, грозя…Я слишком сама любилаСмеяться, когда нельзя!
И кровь приливала к коже,И кудри мои вились…Я тоже была, прохожий!Прохожий, остановись!
Сорви себе стебель дикийИ ягоду ему вслед, —Кладбищенской земляникиКрупнее и слаще нет.
Но только не стой угрюмо,Главу опустив на грудь.Легко обо мне подумай,Легко обо мне забудь.
Как луч тебя освещает!Ты весь в золотой пыли…— И пусть тебя не смущаетМой голос из-под земли.
3 мая 1913
Коктебель
«Посадила яблоньку…»
Посадила яблоньку:Малым — забавоньку,Старому — младость,Садовнику — радость.
Приманила в горницуБелую горлицу:Вору — досада,Хозяйке — услада.
Породила доченьку —Синие оченьки,Гординку — голосом,Солнышко — волосом.
На горе — де́вицам,На горе — мо́лодцам.
23 января 1916
«Ты запрокидываешь голову…»[373]
Ты запрокидываешь голову —Затем, что ты гордец и враль.Какого спутника веселогоПривел мне нынешний февраль!
Позвякивая карбованцамиИ медленно пуская дым,Торжественными чужестранцамиПроходим городом родным.
Чьи руки бережные трогалиТвои ресницы, красота,Когда, и как, и кем, и много лиЦелованы твои уста —
Не спрашиваю. Дух мой алчущийПереборол сию мечту.В тебе божественного мальчика, —Десятилетнего я чту.
Помедлим у реки, полощущейЦветные бусы фонарей.Я доведу тебя до площади,Видавшей отроков-царей…
Мальчишескую боль высвистывайИ сердце зажимай в горсти…— Мой хладнокровный, мой неистовыйВольноотпущенник — прости!
18 февраля 1916
