Рабиндранат Тагор - ...Это не сон! (сборник)
Умеш был в отчаянии, но никак не мог придумать, чем успокоить Комолу. Наконец после продолжительного молчания он вдруг выпалил:
– Мать, от той рупии, что ты дала мне, осталось семь анн.
Запас слез у Комолы к тому времени иссяк, и при этом неожиданном заявлении слабая улыбка озарила ее лицо.
– Хорошо, оставь их себе! – ласково сказала Комола. – А теперь иди спать.
Месяц исчез за деревьями. Комола вернулась в каюту и легла. На этот раз ее утомленные глаза сразу же сомкнулись. Когда утреннее солнце постучалось в дверь ее каюты, оно застало Комолу погруженной в глубокий сон.
Глава 28
На следующее утро Комола чувствовала легкое недомогание. Все сегодня казалось ей вялым и тусклым: и лучи солнца, и поверхность реки. Даже прибрежные леса выглядели утомленными, словно путник после долгой дороги.
Когда Умеш явился помогать ей по хозяйству, она устало проговорила:
– Иди, Умеш, не надоедай мне сегодня.
Но Умеш был не из тех, от кого легко избавиться.
– Что ты, мать, – ответил он, – я пришел не надоедать тебе, а растирать специи.
– Уж не больна ли ты, Комола? – спросил утром Ромеш, заметив утомленный вид девушки.
Энергичным движением головы она дала понять юноше, что вопрос его неуместен, и молча ушла на кухню.
Ромеш понимал, что с каждым днем положение все усложняется и необходимо как можно скорее принять окончательное решение. Он решил, что необходимо объясниться с Хемнолини, тогда ему будет легче понять, в чем заключается его истинный долг.
И вот после долгих размышлений он сел за письмо к Хемнолини. Ромеш уже успел сочинить один вариант и разорвать его, как вдруг услышал: «Как ваше имя, господин?» – и, вздрогнув, поднял голову.
Перед ним стоял человек преклонного возраста. У него были седые усы и очень редкие волосы, надо лбом уже поблескивала лысина. Человек был несколько смущен тем, что отвлек Ромеша от письма, которым тот, казалось, был всецело поглощен.
Затем он снова заговорил:
– Вы брахман[73]? Здравствуйте. Я знаю, вас зовут Ромеш-бабу. Но в наших местах при знакомстве полагается спрашивать имя, это обычное проявление вежливости. Правда, теперь уже многим не нравится такой обычай. Если вы рассердились, отомстите мне: спросите, как меня зовут, и я назову вам свое имя, имя моего отца и даже могу сообщить, как звали моего деда.
– Гнев мой не настолько велик, – рассмеялся Ромеш, – и я буду удовлетворен, узнав одно ваше имя.
– Меня зовут Тройлокко Чоккроборти. Но здесь, на западе, я всем известен просто как «дядюшка». Вы, конечно, изучали историю? Бхарата был правителем древней Индии и назывался раджей Чоккроборти, так же и я, – «дядюшка Чоккроборти» всей западной области. Вы обязательно услышите обо мне, если будете путешествовать по западу. Кстати, куда вы направляетесь?
– Еще точно не решил, где остановимся.
– Не решили, куда ехать, а на пароход поспешили!
– Я слез с поезда в Гойялондо и увидел готовый к отплытию пароход. Я понял, что если буду медлить с решением, пароход уйдет без меня. Значит, я проявил быстроту там, где дело этого требовало.
– И превосходно, господин! Испытываешь почтение к таким людям, как вы. Мы с вами прямая противоположность. Я все решу заранее, а потом уже сажусь на пароход. Это потому, что мы по натуре люди очень робкие. Возможно ли? Вы едете, и сами не знаете куда? Вы с семьей?
Ромеш замешкался, не зная, отвечать ли ему утвердительно на этот вопрос. Тогда Чоккроборти сказал:
– Простите меня, ну конечно, вы едете с женой, это я уже знаю из весьма достоверных источников. Ваша жена готовит пищу вон в той каморке. Движимый голодом, я забрел туда в поисках кухни. «Не пугайся, мать, – сказал я ей, – я только дядюшка Чоккроборти из западной области. – Мне показалось, будто я встретил Аннапурну[74]. – Мать, – сказал я вашей жене, – владея кухней, ты не можешь отказать мне в пище, иначе я погибну». Она чуть улыбнулась, но так ласково, что я понял: все улажено, и мне больше не о чем беспокоиться. Знаете, перед тем как отправиться в путь, я всегда выбираю по календарю благоприятный день, но такая удача, как на этот раз, еще никогда не выпадала на мою долю. Вы заняты, я не буду мешать вам и, если позволите, пойду помогать вашей супруге. Пока есть мы, зачем ей утруждать свои нежные ручки? Нет, нет, пишите, вам незачем вставать. Я знаю, как с ней познакомиться. – С этими словами дядюшка Чоккроборти распрощался с Ромешем и отправился на кухню.
– Какой аромат доносится отсюда, – проговорил он, входя, – не пробуя, можно угадать, что это будет тушеная рыба с овощами. А я приготовлю тебе кислый тамариндовый[75] соус. Те, кто не жил на знойном западе, не умеют его как следует приготовить. Ты, наверно, думаешь, что старик просто так говорит, ведь тут нет тамаринда. Но раз я здесь, пусть это тебя не тревожит. Имей лишь терпение, я все достану.
Он принес обернутый в бумагу глиняный горшочек с маринадом.
– Из того, что я приготовлю, возьми, сколько тебе надо на сегодня, а остальное поставь, пусть побродит дня четыре. Потом попробуешь и окажешь: «Дядюшка хоть и хвастун, а соус все же приготовил на славу». Пойди, мать, умойся, уже поздно. А со стряпней я сам справлюсь. Да ты не бойся, у меня есть опыт в этом деле. Моя жена все время хворает, так я ей постоянно готовлю тамариндовый соус для возбуждения аппетита. Ты, я вижу, смеешься над стариком, но все это правда, я не шучу!
– Ну, так вы и меня поучите готовить ваш соус, – сказала Комола.
– Погоди, вот нетерпеливая! Разве знания даются так легко? Если я нарушу чары науки, обучив тебя всему в один день, богиня Сарасвати разгневается. Сначала тебе придется несколько дней поухаживать за стариком! Я не заставлю тебя задумываться над тем, как мне угодить, – сам все объясню; больше всего я люблю побаловать себя паном, но мне не нравится, когда орех попадается нерастолченным. Как видишь, покорить меня нелегко, но ты уже почти добилась этого своим улыбающимся личиком. А это кто такой? Как тебя зовут?
Умеш молчал. Он был сердит, так как увидел в старике своего соперника, желающего завоевать сердце Комолы. Девушка ответила за него:
– Его зовут Умеш.
– Очень славный мальчик, – заметил старик. – Он из тех, чье сердце сразу не завоюешь. Но ты увидишь, мы с ним поладим. Не теряй времени, мать, мне надо поскорее покончить со стряпней.
Общество старика заполнило ту пустоту, которую ощущала Комола в своей жизни, да и Ромеш с его появлением стал чувствовать себя как-то спокойнее.
Была огромная разница между теперешним поведением Ромеша и той свободной непринужденностью отношений, которые установились между ними в первое время, когда Ромеш считал Комолу своей женой. И эта перемена не могла не ранить сердце девушки. Теперь же, с появлением Чоккроборти, Ромеш надеялся, что старик сумеет хоть немного отвлечь мысли Комолы от него и тогда он, Ромеш, попытается исцелить раны собственного сердца.
Подойдя к каюте Ромеша, Комола остановилась у дверей. Она собиралась провести с Чоккроборти эти томительные и свободные полуденные часы, но тот, увидев ее, воскликнул:
– Нет, нет, мать! Это никуда не годится, так нельзя! – Комола не поняла, что не понравилось старику, удивилась и встревоженно взглянула на него. – Да вот обувь! – ответил дядюшка. – Это, конечно, ваше влияние, Ромеш-бабу, но что ни говори, а вы нехорошо поступаете. Родную землю оскверняет прикосновение подошв. Как вы думаете, если бы Рама обул Ситу в доусоновскую обувь, смог бы Лакшман провести четырнадцать лет в ее обществе? Никогда! Ромеш-бабу смеется, слушая меня, и в душе недоволен мною. Но я скажу: неправильно вы поступаете, Ромеш-бабу! Ну кто же, едва заслышав гудок, бросается на пароход очертя голову, совершенно не задумываясь над тем, куда ехать.
– А почему, дядюшка, вы не подскажете нам, где высадиться, – рассмеялся Ромеш. – Ваш совет, надеюсь, будет полезнее пароходного гудка!
– Однако рассудительность ваша, я вижу, растет с каждой минутой, вы ведь меня едва знаете! Ну хорошо, высаживайтесь в Газипуре. Хочешь в Газипур, дорогая? Там плантации роз, и там живет вот этот твой старый почитатель.
Ромеш вопросительно посмотрел на Комолу, и она тотчас кивнула головой в знак согласия.
После этого Чоккроборти и Умеш устроили совещание в каюте смущенной Комолы, а Ромеш, тяжело вздохнув, остался на палубе. Был полдень. Накаленный солнцем пароход тихо покачивался на волнах. Перед глазами Ромеша, сменяясь, как во сне, проплывали мирные, освещенные осенним солнцем пейзажи: рисовое поле, пристань с привязанными к ней лодками, песчаная отмель, деревенский хлев. То сверкнет на солнце железная крыша лавки, то вдруг покажется группа путников, ожидающих паром в тени старого баньяна[76].
В ласкающей тишине осеннего полдня до слуха Ромеша временами доносился из соседней каюты нежный и веселый смех Комолы. Этот смех болью отзывался в его сердце. Как прекрасен и в то же время далек от него этот мир! Какой страшный удар отсек его искалеченную жизнь от всей этой красоты!
