Стебель травы. Антология переводов поэзии и прозы - Антология
или делая вид, что с интересом следим
за полётом какой-то весёлой птички,
только бы не слышать оживлённый спор:
«Берём Табби!» – «Нет, Тичь!»
Обычно выбирали меня, лучшую из двух чурок,
а невыбранная Тичь ковыляла
в задние ряды другой команды.
В одиннадцать лет мы разошлись по разным школам.
Со временем я научилась отыгрываться,
подкалывая хоккеистов, не умеющих правильно писать.
Тичь Миллер умерла в двенадцать лет.
Перевод с английского Н. Крофтс
Из австралийской поэзии
А. Д. Хоуп
Счастье королей
В чем счастье королей? Читать, смеясь,
В памфлетах сплетни о своей гордыне,
Небрежным словом повергая в грязь
Могучий род, иль древнюю твердыню;
Поить кураж утративших врагов
Вином былых побед до спазмы рвотной,
И кистью гениальных мастеров
Нагих метресс бессмертить на полотнах;
Навязывать министрам-подлецам
Свою игру – порой на грани фола;
Селить шпионов в праведных сердцах,
И на корню вытаптывать крамолу;
Горстями злато сыпать в закрома,
Сдавать детей на воспитанье гнидам,
И так грешить, чтобы сошла с ума
От зависти продажная фемида.
А в старости, пока дурная рать
Наследников дерётся за корону,
С высокой башни взглядом пожирать
Полночный город, жадно и влюблённо,
И над бессонной россыпью огней
Вздыхать, у чёрной бездны на краю:
«То демон мой, ворочаясь во сне,
Свою провидит гибель – и мою».
Смерть птицы
В свой час приходит время каждой птице
Услышать зов полуденных широт,
Воскресшим сердцем к югу устремиться
И совершить последний перелёт.
Из года в год Любовь путём знакомым
Её влекла надежней, чем магнит,
За разом раз срывая прочь из дома
На край земли, где новый дом манит —
И вот он, юг! Есть время отогреться,
И свить гнездо и выкормить птенцов,
Но память вновь тоскою полнит сердце,
И призраков сжимается кольцо,
В песках мерцают миражи упрямо,
И пальмы тень напоминает тис,
По раскаленным фризам древних храмов
Скользит прохладный вересковый бриз;
День ото дня влекущий шёпот крепнет,
Настойчиво, отчаянно зовёт,
И вот, отринув страхи и запреты,
Она опять пускается в полёт,
Ничтожной точкой в синей бездне тая:
Растеряна, покинута, хрупка,
Изгнанница в галдящей пёстрой стае,
Песчинка во враждебных облаках.
Ей мнится дом в дали неразличимой,
Все ближе цель, и вдруг – потерян след.
Внезапно, непонятно, беспричинно
Навеки гаснет путеводный свет.
Где, где маяк? В пространстве непривычном
Громады рек, холмов, лесов, полей
Ошеломляют скудный разум птичий
Безбрежной необъятностью своей,
И ветры жадно тело рвут на части,
И тьма с востока простирает длань,
И Мать Земля безмолвно и бесстрастно
Приемлет смерти крохотную дань.
Ε questo il nido in che la mia fenice?[5]
Будь я той пальмой, где совьёт устало
Твоя любовь гнездо из листьев пряных,
Я факелом бы вспыхнул небывалым,
Чтоб феникс мог из пламени воспрянуть,
Хоть пеплом стану сам, и мой побег
Не прорастёт вовек.
Но пусть не так, и пусть феллах бесстрастный
Мой ствол к зиме изрубит на поленья —
Знай, вспыхнут и они – с такой всевластной
Животворящей жаждой обновленья,
Что разглядит он в тлеющих углях
Бессмертных крыльев взмах.
Прометей освобождённый
Упорен, непокорен, укреплён
Сознаньем правоты, измучен раной,
Мятежный пленник вдруг увидел странный
Слепящий свет, что шёл со всех сторон;
И в тот же миг к нему на скальный склон
Слетел Гермес и расковал титана:
«Ужель проснулась совесть у тирана? —
Спросил герой, – Иль Зевс утратил трон?»
«Кронида мудрость велика вдвойне:
Он так решил, – крылатый бог ответил, —
Пускай идёт: нет горше мук на свете,
Чем вечно помнить о своей вине,
Что гибель принесла твоим же детям,
Себя спалившим в краденом огне!»
Муза
Она – Арахна. В яростной гордыне
Она плетёт узоры по ночам
Из нерва обнажённого. Богиня
Сияньем гневного луча
Терзает сеть, ревнуя понапрасну
К ажурному изделью паука,
Ткачихи ядовитой и прекрасной.
Она – как Ариадна, что глядела
Вслед уходящим чёрным парусам;
А принцу-негодяю что за дело:
Он всё забыл: он мог и сам
Найти к спасенью путь… и ей осталось
Покорно лечь под пьяного божка
Да помнить о былом – какая малость.
Она – как Пенелопа: распускает
Всю ночь надежды сердца своего;
Пока воображенье иссякает
И давит горькое вдовство;
И ясно ей, в её усердье слёзном,
Что боги всё считают на века,
И что успех приходит слишком поздно.
Из окна последнего вагона
Полусумрак вагонный, билет, поцелуй на прощанье,
Оживленный перрон, в темноту отплывающий плавно,
Хоровод привокзальных огней; я один, с целым фунтом в кармане,
И колеса стучат: «может быть, может быть»… Это было так славно…
Мне хватало «вчера» и «сегодня», и было плевать,
Что сидел я спиной против хода, и нитью белесой
Из нутра своего, из зрачков, как паук, день за днём
я отматывал вспять,
Отправляя «сейчас» в никуда и в восторг приходя от процесса.
Под хмельное крещендо лихих телеграфных столбов
Мы взрезали холмы, рассыпая по склонам отары,
