Максим Горький - Русская поэзия начала ХХ века (Дооктябрьский период)
<1913>
Пропитущая песня
Летел орел за тучею,Вдогонку за гремучею,Он воздухи разреживал,А туч не опереживал.
Упал орел на застрехуКружала затрапезного,Повыглядел в оконницуСтановище кабацкое.
Он в пляс пошел-завихрился,Обжег метельным холодом,Нахвальщиков-кудрявичейПритулил на залавицы…
Ой, яра кровь орлиная,Повадка — поступь гульная,Да чарка злая, винная,Что песенка досюльная,
Не мимо канет-молвится.Глянь, пьяница-пропойщина,Мирская краснобайщина,Тебе ль попарщик сиз орел,Что с громом силой мерялся,С крыла дожди отряхивал,С зениц стожары-сполохи,
А он, за красоулеюПогнавшись, стал вороною,Каркуньей загумённою.
А и все-то она, ворона, грает,На весь свет растопорха пеняет:«Извели меня вороги-люди,Опризорили зависть да лихо,Разлучили с невестой-звездою,Подружили с вороньею гульбою,С загумённою, пьяною долей!»
<1913>
«Просинь — море, туча — кит…»
Просинь — море, туча — кит,А туман — лодейный парус.За окнищем мороситНе то сырь, не то стеклярус,
Двор — совиное крылоВесь в глазастом узорочье.Судомойня — не село,Брань — не щекоты сорочьи.
В городище, как во сне,Люди — тля, а избы — горы.Примерещилися мнеБеломорские просторы.
Гомон чаек, плеск весла,Вольный промысел ловецкий:На потух заря пошла,Чуден остров Соловецкий.
Водяник прядет кудель,Что волна, то пасмо пряжи…На извозчичью артельЯ готовлю харч говяжий.
Повернет небесный китХвост к теплу и водополью…Я, как невод, что лежитНа мели, изъеден солью.
Не придет за ним помор —Пододонный полонянник…Правят сумерки дозор,Как ночлег бездомный странник.
<1914>
«Пашни буры, межи зелены…»
Пашни буры, межи зелены,Спит за елями закат,Камней мшистые расщелиныВлагу вешнюю таят.
Хороша лесная родина:Глушь да поймища кругом!..Прослезилася смородина,Травный слушая псалом.
И не чую больше тела я,Сердце — всхожее зерно…Прилетайте, птицы белые,Клюйте ярое пшено!
Льются сумерки прозрачные,Кроют дали, изб коньки,И березки — свечи брачныеТеплят листья-огоньки.
<1914>
«Изба-богатырица…»
Изба-богатырица,Кокошник вырезной,Оконце, как глазница,Подведено сурьмой.
Кругом земля-землищаЛежит, пьяна дождем,И бора-старичищаПодоблачный шелом.
Из-под шелома строгоГрозится туча-бровь…К заветному порогуЯ припадаю вновь.
Седых веков наследство,Поклон вам, труд и пот!..Чу, песню малолетстваРодимая поет:
Спородила я сынка-богатыряПод потокою на сиверке,На холодном полузимнике,Чтобы дитятко по матери пошло,Не удушливато в летнее тепло,Под морозами не зябкое,На воде-луде не хлябкое!
Уж я вырастила сокола-сынкаЗа печным столбом на выводе,Чтоб не выглядел Старик-Журавик,Не ударил бы черемушкой,Не сдружил бы с горькой долюшкой!
<1914>
«Оттепель — баба хозяйка…»
Оттепель — баба хозяйка,Лог как белёная печь.Тучка — пшеничная сайкаХочет сытою истечь.
Стряпке все мало раствора,Лапти в муке до обор.К посоху дедушки-бораЖмется малютка-сугор:
«Дед, пробудися, я таю!Нет у шубейки полы».Дед же спросонок: «Знать к маюСмолью дохнули стволы».
«Дедушка, скоро ль сутёмкиКосу заре доплетут?.»Дед же: «Сыреют в котомке,Чай, и огниво и трут.
Нет по проселку проходу,Всюду раствор да блины…»В вешнюю полую водуДумы, как зори, ясны.
Ждешь, как вестей жаворо́нка,Ловишь лучи на бегу…Чу! Громыхает заслонкаВ теплом, разбухшем логу.
<1914–1915>
«Льнянокудрых тучен бег…»
Льнянокудрых тучен бег —Перед ведреным закатом.Детским телом пахнет снег,Затененный пнем горбатым.
Луч — крестильный образок —На валежину повешен,И ребячий голосокЗа кустами безутешен.
Под березой зыбки скрип,Ельник в маревных пеленках…Кто родился иль погибВ льнянокудрых сутемёнках?
И кому, склонясь, козуСтроит зорька-повитуха?..«Поспрошай куму-лозу», —Шепчет пихта, как старуха.
И лоза, рядясь в кудель,Тайну светлую открыла:«На заранке я АпрельВ снежной лужице крестила».
<1916>
НИКОЛАЙ АСЕЕВ[349]
Москве
Константину Локс[350]
И ты передо мной взметнулась,твердыня дремная Кремля, —железным гулом содрогнуласьтвоя священная земля.«Москва!» — и голос замирает,и слова выспреннего нет,взор опаленный озираетследы величественных бед;ты видела, моя столица,у этих древних алтарейцариц заплаканные лицаи лики темные царей;и я из дальнего изгнанья,где был и принят и любим,пришел склонить воспоминаньяперед безмолвием твоим…А ты несешь, как и когда-то,над шумом суетных шаговсоборов сумрачное златои бармы тяжкие снегов.И вижу — путь мой не случаен,как грянет в ночь Иван: «Прийди!»[351]О мать! — дитя твоих окраинтоскует на твоей груди.
1911
Звенчаль[352]
Тулумбасы[353], бей, бей,запороги, гей, гей!Запороги-вороги —головы не дороги.
Доломаны — быстрь, быстрь,похолоним Истрь[354], Истрь!Харалужье пановопереметим наново!
Чубовье раскрутим,разовьем хоругвь путем,а тугую сутемьраньше света разметем!
То ли не утеха ли,соловейко-солоду,то ли не порада ли,соловейко-солоду!
По грудям их ехали —по живому золоту,ехали, не падалипо глухому золоту!
Соловее, вей, вей,запороги, гей, гей!Запороги-вороги —головы не дороги.
1914
Объявление[355]
Я запретил бы «Продажу овса и сена»…Ведь это пахнет убийством Отца и Сына?А если сердце к тревогам улиц пребудет глухо,руби мне, грохот, руби мне глупое, глухое ухо!
Буквы сигают, как блохи,облепили беленькую страничку.Ум, имеющий привычку,притянул сухие крохи.
Странноприимный дом для ветра,или гостиницы весны —вот что должно рассыпать щедропо рынкам выросшей страны.
1915
Венгерская песнь[356]
Простоволосые ивыбросили руки в ручьи.Чайки кричали: «Чьи вы?»Мы отвечали: «Ничьи!»
Бьются Перун и Один,в прасини захрипев.Мы ж не имеем родинчайкам сложить припев.
Так развевайся над прочими,ветер, суровый утонченник,ты, разрывающий клочьямисотни любовей оконченных.
Но не умрут глаза —мир ими видели дважды мы, —крикнуть сумеют «назад!»смерти приспешнику каждому.
Там, где увяли ивы,где остывают ручьи,чаек, кричащих «чьи вы?»,мы обратим в ничьих.
1916
