Всеволод Рождественский - Стихотворения
Эварист Парни
420. ЭПИТАФИЯ («Лежит здесь сомневавшийся во всем…»)
Лежит здесь сомневавшийся во всем.Он сомневался в мирозданьеИ в собственном существованье,Но скукой был он одержим притом.Ему так надоели муки эти,Что поспешил преставиться он днесь,Чтобы на том увидеть свете,Насколько прав он был, что сомневался здесь.
Анонимы
421. «Тебя всегда я лишь хвалил…»
Тебя всегда я лишь хвалил,А ты меня всегда хулил.И надо ж быть греху такому:Не верят ни тому и ни другому!
422. О БЕДНОСТИ
Давно нет новых у меня чулок,Живот я должен стягивать потуже.Все говорят, что «бедность не порок»,А я скажу: она гораздо хуже!
423. «Расхвасталась пчела: „Я выше всех летаю…“»
Расхвасталась пчела: «Я выше всех летаю,По красоте, уму соперниц я не знаю.Всем будет смерть моя потерей роковой», —Но гибели ее и не заметил рой.
424. «Ты хочешь обрести в несчастьях утешенье?..»
«Ты хочешь обрести в несчастьях утешенье?Без денег, вижу я, ты мечешься, скорбя».— «А что же делать мне?» — «Запомни изреченье:Дай что-нибудь тому, кто победней тебя!»
425. «О свежести Филис так много говорят…»
О свежести Филис так много говорят.«Но сколько же ей лет?» — услышал я однаждыИ тотчас отвечал: «Об этом знает каждый:Ей восемнадцать днем, а ночью — пятьдесят».
426. «Друзей у нас не сосчитать…»
Друзей у нас не сосчитать,Но дыням все они подобны:Их сотню надо перебрать,Пока не сыщется съедобной.
427. ЭПИТАФИЯ («Лежит здесь Поль, чудак в особом роде…»)
Лежит здесь Поль, чудак в особом роде: Всю жизнь он оставался должником,И возвратил он долг своим концом Одной природе.
428. «Таинственно сверкающий покров…»
Таинственно сверкающий покровСкрыл надо мною бездны ледяные…Когда Земля есть лучший из миров, Чего же стоят остальные?
Бернар де ля Моннуа
429. ПОХВАЛА НЕСРАВНЕННОМУ МЕССИРУ ЛА-ПАЛИСС
Месье Ла-Палисс простерт,Пронзенный копьем чужим.Увы! Если б не был мертв,Он был бы еще живым!
Отважно он в бой скакал,Красив и молод. Увы!И шляпы он не снимал,Не обнажив головы.
Был повар его мастак,Готовя на много лиц,Но сделать не мог никакЯичницы без яиц.
Чтил рыцарь пиров закон —Стаканами пил вино,Когда ж его не пил он,Не убывало оно.
В горах тот замок стоял,Где этот жил нелюдим,Когда он время терял,То в город скакал за ним.
Он королю писалНа смертном одре своем.Письма бы не прочиталКороль, не узнав о нем.
Не тратил он ничего,Достаток его был мал.Будь золото у него,Он богачом бы стал.
И добрым он был всегда,И предков он память чтил.И в гнев впадал лишь тогда,Когда сам рассержен был.
Он вдоволь ел и пивал,Хоть пища была проста,Но масленицу справлялВсегда он раньше поста.
Вовек он лекарств не знал,Душой и телом здоров,Желудок освобождалБез помощи докторов.
И все дивились при том,Как был он в решеньях смел,Он мог бы продать свой дом,Когда бы его имел.
Любимый всем войском, онПогиб, сраженный копьем,Печальный день похоронПоследним его был днем.
Андре Шенье
430. ЮНАЯ ТАРЕНТИНКА
О чайки, длите плач! Вы, дочери морей,Фетиде милые, рыдайте всё грустней!
Она жила, Мирто, Тарента цвет невинный,Ладья ее несла к заливу Камарина;Там флейты, и венки, и пение стихаНа брачный звали пир под кровлей жениха.Уже ревнивый ключ, предвидя праздник скорый,В кедровом ларчике хранил ее уборы:Запястья, что должны украсить руки ей,И тонкие духи для золотых кудрей.Но в час, когда она к созвездьям взор стремила,У мачты дикий ветр, полощущий ветрила,Схватил ее; и вот — испугу отдана —Она, скользя, кричит, уже в волнах она.
Уже в волнах она, цветок Тарента нежный;Ей тело юное качает вал безбрежный.Фетида, вся в слезах, в пещере скал крутыхСпешит ее укрыть от всех чудовищ злых;Нерея дочери послушными рукамиВздымают девушку над бурными волнамиИ к берегу несут, чтоб в саркофаге ейПокоиться в стране зефира и зыбей,А издали уже, будя простор пустынный,Бегут к ней нимфы гор, холмов, ручьев, долиныИ, ударяя в грудь и косы распустив,Возносят горести исполненный призыв:«Увы! Ты к жениху не подойдешь, краснея,Тебя не облекут в одежды Гименея,Предплечья твоего уж не замкнет браслет,И на кудрях твоих повязки брачной нет!»
<1940>431. «Всё есть в моих стихах; внимай же им, прилежным…»
Всё есть в моих стихах; внимай же им, прилежным;Камилла, голос мой и гибким стал и нежным.Ручьи, и соловьи, и грозди на холмах,И музы, и весна — всё есть в моих стихах.Здесь поцелуй любви средь легких строк вздыхает,Ручей здесь под холмом смеется и сверкает,Звеня свободною и чистою волнойИ золотом горя и неба синевой.А волны ветерка среди листвы дрожащейПроходят по стихам, как бы вечерней чащей.И роз и миртов в них есть тонкий аромат,Тех роз, что в летний день дыханьем полнят сад,И тех, что так легко семнадцатой весноюКоснулись щек твоих окраскою живою.
<1940>432. «И я бы мог любить. Ужель я жду напрасно!..»
И я бы мог любить. Ужель я жду напрасно!Как ей коварной быть, когда она прекрасна?Как сердцу моему, готовому любить,Бежать от красоты, способной покорить?Здесь всё вокруг меня вздыхает, любит, дышит, —Ужель Венеры власть душа уж не услышит?Не скажет: «я люблю!» Мне ль не узнать во сне,Как с лаской милая склоняется ко мне;И в час, когда плывут желанья, сновиденьяОт солнечных лучей в истоме пробужденья,Блуждая сонною, блаженною рукой,Мне ль не услышать вдруг, что здесь она, со мной.
<1940>ИЗ ПОЭЗИИ XIX–XX ВЕКОВ
Альфред де Виньи
433. СМЕРТЬ ВОЛКА
1Под красною луной бежали тучи мимо,Как на пожарище седые клубы дыма,До горизонта лес шел черною стеной.Шагали молча мы в траве, еще сырой,В густом кустарнике и вересковой чаще,Как вдруг под соснами с вершиною шумящей,У камня круглого, который в мох одет,Нам ясно виден стал когтистый волчий след.Остановив шаги и задержав дыханье,Мы обратились в слух. А на лесной полянеБезмолвно было всё — лишь в сумраке глухомСкрипучий флюгер пел заржавленным крылом.То ветер верхом шел и, не касаясь пашен,Крылами задевал верхушки старых башен.Локтями опершись на ребра черных скал,В лесу здесь каждый дуб, казалось нам, дремал.И тихо было всё кругом. Старик лесничийСпокойно, как велит охотничий обычай,Чтоб разобрать следы, почти на землю лег.Он, по лесу бродить привыкший без дорог,Сказал уверенно, что здесь трусил сторонкойС волчицей старый волк, а с ними два волчонкаИ что следы когтей приметливо свежи.Тогда мы вынули широкие ножиИ, пряча ружей блеск по правилам разведки,Пошли, минуя пни и раздвигая ветки.Вдруг что-то впереди остановило нас,И я увидел сам горящих пару глазИ четырех теней заметил очертанья,В луне средь вереска плясавших на поляне,—Как резвые щенки, что скачут на дворе,Когда хозяин к их подходит конуре.Но, увлеченные своей игрой счастливой,Волчата прыгали, играли молчаливо,Как бы не чувствуя, что в двух шагах от нихТаится человек, их враг в лесах густых.На страже волк стоял. Волчица под сосноюКазалась статуей из мрамора живою,Что в Риме некогда считалась божествомИ Рема с Ромулом вскормила молоком.Волк рядом с нею лег среди полянки белой,Вонзая сталь когтей в песок окоченелый.Он будто понимал, что здесь со всех сторонОтрезан путь ему и сам он окружен.Когда же пес к нему рванулся, злобно лая,За горло волк его схватил, не разжимаяЖелезных челюстей, хотя был тотчас онЛитыми пулями почти изрешечен.Ножи ему бока, как клещи, разрывали,Скрестившись в глубине, с холодным лязгом стали,А волк, прижавший пса, давил его сильней,Пока тот не издох в зажиме челюстей.Ножи, по рукоять вонзенные, дрожали,Был полон волчий взор презренья и печали,Хлестала кровь ручьем на вытоптанный луг,А ружья всё тесней свой замыкали круг.С нас взгляда не сводя, презрительный и гордый,Зализывая кровь, струящуюся с морды,Зверь молча, исчерпав запас последних сил,Закрыл глаза свои и навсегда застыл…
2Облокотясь на сталь двустволки разряженной,Не мог решиться я, печальный и смущенный,Прикончить пулею скорее мать волчат,Которая ждала, не опуская взгляд,И только потому не защищала друга,Что надо было ей спасать детей из кругаИ, уведя в леса, как любящая мать,Учить их дальше жить и стойко голодать,И не вступать с людьми вовеки в договоры,Чтоб рабства избежать, не превратиться в своруТех ненавистных псов, что гонят пред собойСтаринный волчий род из заросли родной.
3Увы! — подумал я, — как жалок ты от векаНосящий гордое названье человека!Как жить, как умирать средь горя и потерь,Ни стона не издав, нас дикий учит зверь.Ни слез, ни жалобы в минуту расставаньяНе стоит этот мир. Достойнее — молчанье!Как понимаю, волк, я твой предсмертный взор!Он в сердце мне вошел, он жив в нем до сих пор.Он словно говорит: найди, коль можешь, силыБыть полным мужества и стойким до могилыИ в твердости своей дойти до высоты,Как я, которого жестоко гонишь ты.Стонать, рыдать, молить — смешно и бесполезно.Свой неизбежный путь ведя над темной бездной,Иди, куда влечет тебя судьба твоя,И, стона не издав, в свой час умри, как я!
<1956>Виктор Гюго
