Сборник - Поэзия Серебряного века (Сборник)

В послевоенных стихах Луговского раскрылась бездна неизвестных возможностей поэта. Его мускулистый и крылатый стих отличается огромным масштабом мысли. В последних книгах звучит тревога поэта за судьбы мира и человеческой культуры.

Сегодня ночьюты приснилась мне…Не я тебя нянчил, не я тебя славил,Дух русского снега и русской природы,Такой непонятной и горькой усладыНе чувствовал я уже многие годы.Но ты мне приснилась,как детству – русалки,Как детству —коньки на прудах поседелых,Как детству —веселая бестолочь салок,Как детству —бессонные лица сиделок.Прощай, золотая,прощай, золотая!Ты легкими хлопьямивкось улетаешь.Меня закрываетот старых нападокПуховый платоктвоего снегопада.Молочница цедит мороз из бидона,Точильщик торгуется с черного хода.Ты снова приходишь,рассветный, бездонный,Дух русского снега и русской природы.Но мне ты присниласькак юности – парус,Как юности —нежные губы подруги,Как юности —шквал паровозного пара,Как юности —слава в серебряных трубах.Уйди, если можешь,прощай, если хочешь.Ты падаешь сеткойкрутящихся точек.Меня закрываетот старых нападокПуховый платоктвоего снегопада.На кухне, рыча, разгорается примус,И прачка приносит простынную одурь.Ты снова приходишь,необозримыйДух русского снега и русской природы.Но ты мне приснилась,как мужеству – отдых,Как мужеству —книг неживое соседство,Как мужеству —вождь, обходящий заводы,Как мужеству —пуля в спокойное сердце.Прощай, если веришь,забудь, если помнишь!Ты инеем застишьпейзаж заоконный.Меня закрываетот старых нападокПуховый платоктвоего снегопада.

Сегодня не будет поверки,Горнист не играет поход.Курсанты танцуют венгерку, —Идет девятнадцатый год.

В большом беломраморном залеКоптилки на сцене горят,Валторны о дальнем привале,О первой любви говорят.

На хорах[465] просторно и пусто,Лишь тени качают крылом,Столетние царские люстрыХолодным звенят хрусталем.

Комроты спускается сверху,Белесые гладит виски,Гремит курсовая венгерка,Роскошно стучат каблуки.

Летают и кружатся пары —Ребята в скрипучих ремняхИ девушки в кофточках старых,В чиненых тупых башмаках.

Оркестр духовой раздуваетОгромные медные рты.Полгода не ходят трамваи,На улицах склад темноты.

И холодно в зале суровом,И надо бы танец менять,Большим перемолвиться словом,Покрепче подругу обнять.

Ты что впереди увидала?Заснеженный черный перрон,Тревожные своды вокзала,Курсантский ночной эшелон.

Заветная ляжет дорогаНа юг и на север – вперед!Тревога, тревога, тревога!Россия курсантов зовет!

Навек улыбаются губыНавстречу любви и зиме.Поют беспечальные трубы,Литавры гудят в полутьме.

На хорах – декабрьское небо,Портретный и рамочный хлам;Четверку колючего хлебаПоделим с тобой пополам.

И шелест потертого бантаНавеки уносится прочь.Курсанты, курсанты, курсанты,Встречайте прощальную ночь!

Пока не качнулась манерка,[466]Пока не сыграли поход,Гремит курсовая венгерка…Идет – девятнадцатый год.

Обэриуты

Так называли себя представители литературной группы поэтов, писателей и деятелей культуры, организованной при Ленинградском Доме печати, директор которого Н. Баскаков довольно доброжелательно относился к представителям “левого” искусства. Этот термин произошел от сокращенного названия “Объединение реального искусства” (ОБЭРИУ), причем буква “у” была добавлена в аббревиатуру, как принято сейчас выражаться, “для прикола”, что как нельзя нагляднее демонстрирует суть творческого мировоззрения участников группы.

Датой образования ОБЭРИУ считается 24 января 1928 года, когда в Ленинградском Доме печати состоялся вечер “Три левых часа”. Именно на нем обэриуты впервые заявили об образовании группы, представляющей “отряд левого искусства”. В ОБЭРИУ вошли И. Бахтерев,[467] А. Введенский, Д. Хармс (Ювачёв), К. Вагинов (Вагенгейм), Н. Заболоцкий, писатель Б. Левин.[468] Хотя состав группы менялся: после ухода Вагинова к ней присоединились Ю. Владимиров[469] и Н. Тювелев.[470] К обэриутам были близки Н. Олейников, Е. Шварц,[471] а также художники К. Малевич и П. Филонов.

Тогда же увидел свет первый (и последний) манифест нового литературного объединения,[472] в котором декларировался отказ от традиционных форм поэзии, излагались взгляды обэриутов на различные виды искусства. Там же было заявлено, что эстетические предпочтения членов группы находятся в сфере авангардного искусства.

Следует добавить, что еще до появления в литературе обэриутов возникло неофициальное литературно-философское содружество, участники которого – Введенский, Хармс и Л. Липавский – называли себя “чинарями”.

“Слово “чинарь” придумано А. И. Введенским, – пишет друг обэриутов, литературовед Яков Друскин. – Произведено оно, я думаю, от слова “чин”; имеется в виду, конечно, не официальный чин, а духовный ранг. С 1925 до 1926 или 1927 года Введенский подписывал свои стихи: “Чинарь авторитет бессмыслицы”, Даниил Иванович Хармс называл себя “чинарем-взиральником”…”.[473]

“Чинари” писали в авангардистском духе, присущий им “нигилизм” носил юмористический характер. Они были противниками официоза и литературной приглаженности. Но первые эксперименты “чинарей” с рифмой и ритмом, а главное – со смыслами слов имели успех лишь в узком дружеском кругу. Их опусы не только не печатали, но и подвергали насмешкам и освистанию на выступлениях. Один из таких скандалов едва не закончился плачевно, когда ведущая ленинградская газета опубликовала разгромную статью о происшествии, омрачившем собрание литературного кружка Высших курсов искусствоведения.[474] В ней было подчеркнуто, что поэты не просто нахулиганили, но и оскорбили советское (!) высшее учебное заведение… К счастью, в тот раз инцидент не получил никакого продолжения.

После этого, решив расширить свой состав, “чинари” образовали литературную группу, которую первоначально хотели назвать “Академия левых классиков”. Но в результате получилось то, что получилось, – ОБЭРИУ.

Обэриуты попытались в конце 1920-х годов вернуться к некоторым традициям русского модернизма, в частности, футуризма, обогатив их гротескностью и алогизмом. Они культивировали поэтику абсурда, предвосхитив европейскую литературу абсурда по крайней мере на два десятилетия.

Поэтика обэриутов основывалась на понимании ими слова “реальность”. В Декларации ОБЭРИУ говорилось: “Может быть, вы будете утверждать, что наши сюжеты “нереальны” и “не-логичны”? А кто сказал, что “житейская” логика обязательна для искусства? Мы поражаемся красотой нарисованной женщины, несмотря на то, что, вопреки анатомической логике, художник вывернул лопатку своей героине и отвел ее в сторону. У искусства своя логика, и она не разрушает предмет, но помогает его познать”.

“Истинное искусство, – писал Хармс, – стоит в ряду первой реальности, оно создает мир и является его первым отражением”.[475] В таком понимании искусства обэриуты являлись “наследниками” футуристов, которые также утверждали, что искусство существует вне быта и пользы.

С футуристами соотносится обэриутская эксцентричность и парадоксальность, а также антиэстетический эпатаж, который в полной мере проявлялся во время публичных выступлений.

Выступления “обэриутов” проходили повсеместно: в Кружке друзей камерной музыки, в студенческих общежитиях, в воинских частях, в клубах, в театрах и даже в тюрьме. В зале развешивались плакаты с абсурдистскими надписями: “Искусство – это шкап”, “Мы не пироги”, а в концертах почему-то участвовали фокусник и балерина.

Желая положить конец выступлениям обэриутов, ленинградская молодежная газета “Смена” поместила статью с подзаголовком “Об одной вылазке литературных хулиганов”, в которой прямо говорилось, что “литературные хулиганы” (т. е. обэриуты) ничем не отличаются от классового врага. Автор заметки (некто Л. Нильвич) воспроизводит, по всей вероятности, фрагменты реальной дискуссии, имевшей место во время выступления обэриутов в студенческой аудитории: “…Владимиров[476] с неподражаемой наглостью назвал собравшихся дикарями, которые, попав в европейский город, увидели там автомобиль… Левин заявил, что их “пока” (!) не понимают, но что они единственные представители (!) действительно нового искусства, которые строят большое здание. – Для кого строите? – спросили его. – Для всей России, – последовал классический ответ…”.[477]