Антология - Поэзия Латинской Америки
Шествие
Лентой увядших цветов —о, как бескровны их лица! —меж разноцветных домовшествие плавно змеится.
Шелест упругих шелковцвета зари и печали,встретят ночных пришлецовмглою повитые дали.
Тяжек их шаг и суров,в страхе распахнуты очи,мертвых ли сумрачный зовманит их вновь и морочит?
Ночи густеет покров,тает людей вереница…Ждут их, как песни без слов,инков державных гробницы.
АЛЬБЕРТО УРЕТА[237]
Перевод М. Квятковской
Уснуло время…
В часах уснуло время. Ни однойневерной ноты нет в гармонии напевной,исторгнутой в ночи болезненной луной,чей свет — как музыка, как стон тоски душевной.
Все спит в печальной спальне одинокой.Жизнь застывает. Миг перерастает в вечность.Мы растворяемся в недвижности глубокой,и мнится, сон души уходит в бесконечность.
Баллада о морской розе
Стрелки твои означают тридцать две дороги,одни уводят на землю, другие — в простор морской.Скажи мне, роза ветров,нет ли еще одной?
Стрелки твои означают тридцать две дороги,одни уводят на землю, другие — в простор морской.Скажи мне, роза ветров,нет ли новой, совсем иной?
Роза ветров, укажи мне, укажи мне мою дорогу,и пусть ни на суше, ни в море не будет ее примет.Дай в никуда мне дорогу, неприкаянных странников, роза,а лучше всего такую, откуда возврата нет.
Не бойся, если несчастье…
Не бойся, если несчастье тебя клеймом отмечает —таится завязь улыбки в исходе любой беды;самые темные воды звезду на себе качают,и нет приветливей света, чем свет печальной звезды.
Оставь земле свое бремя, познай затишье покоя,рожденное скрытой скорбью средь мрака и немоты, —тогда над своей душою ты сядешь, как над рекою,и будешь следить, как мимо плывут и жизнь и мечты.
И вечером, может быть, ночью, пробьет твой час сокровенный,когда должна воротиться душа к иным берегам,и все, что было с тобою, мелькнет чередой мгновенной, —
тогда поцелуй прощальный пошли вослед этим снам,если увидишь призрак, любимый и незабвенный,летящий тебе навстречу, наперерез волнам…
СЕСАР ВАЛЬЕХО[238]
Хлеб наш
Перевод Юнны Мориц
Проглочен завтрак… Влажное кладбищедо облаков пропахло кровью ближних.Зима, дома… Ползущая телега,похожая на существо живоеи скованное голодом в мороз.
Хочу стучать во все дома подряди спрашивать бог весть о ком и послеувидеть бедняков и положитьв ладони каждого горячий хлеб —и плакать.И грабить виноградники обжордвумя святыми сильными руками,которые однажды на рассветенавек освободились от креста.Не поднимайтесь по утрам, ресницы!О господи, наш каждодневный хлебнам даждь!..
Все кости у меня — чужие;а чьи они, я их украл, быть может!Я в этот мир пришел забрать, быть может,все то, что должен был забрать другой.Я думаю, что, если б не родился,другой бедняк согрелся б этим кофе!Я — жалкий вор… Куда деваться мне?
И в этот час, когда земля так пахнетмогилой, нищетой и так печальна,хочу стучать во все дома подряд,и бог весть у кого просить прощенья,и печь ему горячие хлеба —вот здесь, в огне пылающего сердца.
Под тополями
Перевод А. Гелескула
Как трубадуры в стенах каземата,деревья смолкли в роще тополиной,и зажурчал библейскою долинойречитатив кочующего стада.
Седой пастух согнулся под овчиной,завороженный муками заката, —и две звезды уснули, как ягнята,в печали глаз, пасхальной и пустынной.
Поет сиротство шелестом погостов,и колокольчик тает за лугами,стихая все осеннее, все глуше…
Заткала синева железный остов,и в ней, тускнея мертвыми зрачками,хоронит пес пустынный вой пастуший.
На рассвете
Перевод А. Гелескула
И сливался с ней, настолько с ней сливался!..Как ребенок, по тропинкам полудиким,по изгибам заповедным и упругимуходил я в нежный холод земляники —в ее утренние греческие руки.
А потом она повязывала галстукзаговорными цыганскими узлами,и опять я видел камень угловатый,косолапую скамейку и окно,пели мельничные крылья циферблатаи кружились и наматывали самиобе жизни на одно веретено.
Ночи милые, не знавшие утрат,я вспоминаю вас задумчиво и сиро.Стеклярус сладостей, мишурный виноград,слезами брызнувшийв могильной ступке мира!..
Платки для слез?Вот самые красивые —узоры звезд, небесная канва:зеленые,сиреневые,синие,пропитанные сердцем кружева.
И если ткань от желчи станет черной,легко коснется горькой головыбессмертной нежности покров нерукотворный —ветхозаветные ладони синевы.
Брачное ложе вечности
Перевод П. Грушко
Любовь сильна лишь за чертою жизни!Большим зрачком становится могила,в чьей глуби воскресает и томитсятоска любви, как в чаше, где застыливека веков и черные зарницы.
В миг поцелуя набухают губы,как нечто обреченное пролиться,и в судорожном трепете касаньяуста устам любимым дарят правожить этой жизнью, полной угасанья.
И если это так — сладка могила,где все в конце концов соединятсяв пучине, как ее ни назови.И темнота сладка — здесь место встречивсемирное свидание любви.
Дождь
Перевод И. Чежеговой
В Лиме… В Лиме хлещет ливень,мутной тоской отзываясь в крови.Смертной отравой вливается ливеньсквозь пробоину в крыше твоей любви.
Не притворяйся спящей, любимая…Солги… И взглядом меня позови.Все человечье — необратимо:я решил уравненье твоей любви.
Осколками геммы вонзается сновав меня твое подневольное слово,твое колдовское, неверное — «да»…
Но падает, падает ливень дробныйна лежащий меж нами камень надгробный,под которым тобой я забыт навсегда.
Вечные кости
Перевод А. Гелескула
Господь, я жизнь оплачиваю болью,твой хлеб тяжел и божий день немил.Но этот сгусток мыслящего прахана горсти слез замешан не тобою,и ты, господь, Марий не хоронил.
Господь, господь, родись ты человеком,тогда б ты вырос в подлинного бога,но как ни бьемся, веря и терпя, —ты ни при чем, тебе всегда неплохо.Страдаем мы — чтоб выстрадать тебя.
И в этой тьме, где глаз я не сведус огня свечи, как смертник на помосте,зажги, господь, последнюю звезду —и вновь метнем заигранные кости!Садись, игрок, — и с первого броскаслепая власть бестрепетной десницыпусть обратит два траурных очкав орбиты смерти — топкие глазницы…
И эта ночь — конец твоей игры.И не в нее ли, злую, как ненастье,летит земля сквозь сонные мирыигральной костью, брошенной на счастье, —заиграна уже до круглоты,летит, чтобы в последнее мгновеньеостановиться в недрах пустоты,внезапной пустоты исчезновенья!
Поэт своей любимой
