Александр Житинский - Плывун

1972

Иисус

Все печальнее речиИ суровее взгляд,Но сыны человечьиНе о том говорят.Как мне сделать понятнейЭту музыку сфер?Вам бы все позанятней,Про любовь, например.Я ль страстей не имею,На две трети земной?Но немею, немеюПред любовью иной.Продолжение рода —Это ль главное, друг?С вечным зовом: Свобода! —Продолжается дух.Не желаю лукавитьИ грозить вам судом.Только бы не оставитьНичего на потом.

1972

«Все совершится только здесь…»

Все совершится только здесь.Умрешь ты полностью и весь.Твоя душа ни в ад, ни в райНе попадет, и не мечтай.Все совершится только тут,За эти несколько минут,В общенье с этими людьми.Меня ты правильно пойми.С так называемым ТворцомЛегко казаться мудрецом,Хотя, по правде, — нет его.Короче — нету ничего.И все-таки: Творец… душа…А жизнь сложна и хороша,Полна предчувствий и причуд,Хоть завершится только тут.

1972

«В электричке стоящий в проходе…»

В электричке стоящий в проходе,Изучающий жизнь на бегу,Что я знаю об этом народе?Чем помочь его мыслям могу?Не представить, к примеру, как сложенЭтот розовый пенсионер,Но меж нами контакт невозможенПо причине хороших манер.Не узнать, почему эти двоеТак устало в окошко глядят.Что у них там случилось такое?Размышленье? Размолвка? Разлад?Не понять даже самую малостьИз увиденных мною окрест:И ребенка невинную шалость,И стареющей женщины жест.И поэтому в силу привычкиГоворю, как могу, о себе:— Пассажиры, — прошу, — электрички!Хоть в моей разберитесь судьбе.Я такой же случайный прохожий,Представитель трудящихся масс.Вот ладонь. Наши линии схожи.Вот стихи. Они тоже про вас.И, внимая им на поворотеИ в пространстве чертя полукруг,Может быть, вы себя узнаетеИ себе удивляетесь вдруг.

1972

«Казалось бы, уже забыл…»

Казалось бы, уже забылТебя за давностью утраты.Умерен юношеский пылИ стерлись имена и даты.Казалось бы, ты далеко,Мы знать не знаем друг о друге.Но вот поди ж ты, как легкоПодняться вновь душевной вьюге!Девчонка, школьница, как ты —И некрасива, и красива,Твои далекие чертыСлучайным взглядом воскресила.Она взглянула, как тогда.Не знаю, что уж ей казалось?Моя давнишняя бедаЕе, по счастью, не касалась.Искала, может быть, ответ,Косясь и с кем-то там толкуя?..Но я-то прожил столько лет.Но я-то видел в ней другую.

1972

Записка

Напишу ему: «Здравствуй, потомок!Ты прости, что твой пра-пра-прадедБыл по вашим понятьям подонокИ к тому же никчёмный поэт.Ты прости ему бедную лиру,И обман, и притворство его.Он хотел лишь понравиться мируИ повсюду играл своего.Среди русских считался он русским,Средь евреев казался еврей,Среди женщин был чуточку грустнымИ веселым средь старых друзей.В этом не было даже расчету,А скорее, позор да беда.Но по самому строгому счетуБыл чужим он везде и всегда.Поносили его и венчали,Улыбался он, скромен и мил.„В многой мудрости много печали“,—Повторять он частенько любил.Утомясь от борьбы постепенно,Стал он тих и покорен судьбе.Ну, а если сказать откровенно,—Он мечтал быть понятным тебе.Ты прости ему эту записку,Заготовленную наперед…Знаю я: наша встреча не близко.Холод времени пальцы сведет».

1972

«Мертвые, мертвые, совершенно мертвые люди…»

Мертвые, мертвые,Совершенно мертвые людиПьют, смеются похабному анекдоту.Мертвые женщины носят мертвые грудиТак, словно выполняют общественную работу.Когда же я умер? Какую смертную датуПрикажете выгравировать на блестящей табличке?Мертвый мой голос, точно завернутый в вату,Не имена называет теперь, а клички.Мертвые лица склонились ко мне с участьем.Мертвым надеждам не суждено сбыться.Как?         Вот это и называется счастьем?И ради этого стоит на миг продлиться?

1972

«Обращаюсь к читателю…»

Обращаюсь к читателю,А читателя нет.Предан скоросшивателюМой словесный портрет.В тонких линиях абрисаНевесомый почти,Он — посланье без адреса,Кто-нибудь, да прочти!Не прошу снисхожденияЗа мое ремесло.Все мои заблуждения —Незаметное зло.Мой потомок с беспечностьюИх осудит, смеясь.Вот и будет мне с вечностьюДолгожданная связь.

1972

«Даты жизни целой…»

Даты жизни целойВ строчки уложу.Вот еще незрелыйВам рукой машу.В горделивой позе,Точно чемпион,Неподвластный прозеНынешних времен.Вот уже умнееИ печальней взгляд.Что со мною? Старею.Возраст виноват.Кое-что усвоилИз простых манер.Понял, что́ я стоилРаньше, например.Вот совсем уж скучный,Умудренный весь,Неблагополучный,Утерявший спесь,Слабый, виноватыйНапрочь, навсегда.Вот такие даты.Месяцы. Года.

1972

«Долго совести до Бога добираться…»

Долго совести до Бога добираться.Долго сор мести и долго завираться.Долго книжные осваивать науки.Всем мы ближние, но в этом столько муки!Долго, долго драться с собственною тенью.Чувство долга — многолетнее растенье.Долго повести печатать на бумаге.Чувство совести нуждается в отваге.

1972

Некоторые итоги

Я вспомнил всех, кого я не любил(Их оказалось на поверку мало):Приятеля, с которым водку пил,Его жену, что всё на свете знала,Ученого соседа моего,Известного поэта одного,А может, двух… Учительницу пенья,Редактора на радио, комуВысказывал в письме я точку зренья,Неясную тогда мне самому.Я вспомнил всех, кого я не любил,И оказалось: я покладист был.Я вспомнил всё, к чему был равнодушен(Я не скажу, что вовсе нетерпим).Успех у женщин? Он, конечно, нужен,Но вот хлопот не оберешься с ним.Тщеславие меня не подгонялоИ зависти я, вроде бы, не знал.Не требовал от ближних пьедестала,И то сказать: к чему мне пьедестал?Всё выходило так, что я не воин,Хотя в себе уверен и спокоен.Я вспомнил всё. А то, что позабыл,Фантазией расчетливо восполнил.Я вспомнил всех, но я тебя не вспомнил.Не потому, что тоже не любил,А потому, что страсти не в почете,Спокойствие оплачено ценойДостаточной, и при таком расчетеТебе одной известно, что со мной.

1972

«Эти письма порви поскорей…»

Эти письма порви поскорей,Раскроши их на малые долькиИ развей за окошком… но толькоНи о чем, ни о чем не жалей.Всё, что было когда-то милейИ любого подарка дороже,Выбрось в форточку разом… и всё жеНи о чем, ни о чем не жалей.И вина напоследок налей,Пригуби из бокала немногоИ забудь меня, но… ради Бога,Ни о чем, ни о чем на жалей!

1974

«Печку на ночь затопили…»

Печку на ночь затопили,Принесли вязанку дров,Стол накрыли, чай попили,Разогрели чаем кровь.Все дневные огорченьяИ превратности судьбыБез особого мученьяВылетели из трубы.Только влажный шепот садаИ бормочущая печь —Вот и всё, что было надо,Чтобы выпрямилась речь.Чтобы тайные изломыНашей жизни суетнойСтали вовсе незнакомыИ ходили стороной.

1976