Том 2. Лошадь Паллада - Борис Бета
Залаял, белея, помчался от берега.
Ваших, кудрявых, коротких и легких волос
Касалась вечерняя свежесть. Я бережно
Вел Вас навстречу луне
По дачной осенней и поздней дороге.
Звенел
Ваш голос в безлюдьи, при лунной тревоге. –
И снова
Томленье скитаний, пространства, пьяненья и одиночества
Детски уснуло…
И мне захотелось пророчества.
II.
Представьте, что мы собрались
На лавочке той у ворот – говорить о войне, о Сереже, о прошлом, о Боге, –
Ваш голос: «Борис,
Давайте-ка, Бога не трогать!»
И право. Пусть мирно висит в изголовьи кровати,
Пусть мирно лежит на груди на цепочке,
Пусть помнится вместе с Жар-Птицей Святое Распятье
И свечку Казанской поставить вдруг хочется, –
От тех туркестанских Кирков,
Где были в мешок меховой вы младенцем зашиты,
До этих поспешных скитальческих буйных годов,
Такая простая и добрая всюду защита!
И верится мне: непременно увижу, услышу:
Быть может, и там, в Ушаковском, в аллее, под липами,
А может, под тентом кофейни в бульварном ущелье Буль-Миша,
А может, на Курском вокзале меж суетою и криками
Ваш оклик заставит остановиться…
Усадьба*
Еще на родине моей
Цветет ковыль.
Отважен океан степной
На много миль.
И наплывают острова:
Над ржами – крест.
Воспоминания – трава
Растет окрест.
На выгоне такая грусть;
Трава и скот,
Щавель пощипывает гусь,
А небосвод!..
А небосвод огромен там, –
О, небеса!
Покой лишь этим небесам
И чудеса.
Чувствительней закатов нет
Страны родной
И нету яростней комет
Перед войной.
И нет безлюднее путей
И уже нет,
И… вдруг под крышею ветвей
Кабриолет.
Приплясывая, пятит конь,
У девы страх.
Но серафический огонь
В ее глазах…
Так едет из столицы франт,
Умен и глуп.
Влюбляется в лиловый бант
И в строгость губ.
И приезжает кушать чай,
Везет визит.
Давно терраса при свечах,
А он сидит.
Тут просят гостя ночевать.
С свечой ведут –
Какая странная кровать,
Какой уют!
Как много запахов идет
И столько звезд –
Да, кажется, весь дом плывет
В кругу берез!..
Встает и ходит босиком,
Глядит портрет,
Беседует со стариком,
А сна все нет.
А вот и пламенный восход
Стену зажег,
Шумит усадебный народ,
Гость позевнул и лег.
Шанхай.
Ноябрь 1924 год
Сердце*
Широких улиц и акаций белых, –
Английских зданий плющ и тишина
И вывеска, начищенная мелом, –
Окрестность сновидением видна.
Прохладны пароходные конторы,
Над ними флаги ветер с моря рвет,
А с бухты, где виднеются просторы,
Могучий голос медленно зовет!
Трамваи, огибающие скверы,
И статуя на площади живой,
Проходит это мимо ясной веры,
Что важен мир разительно-иной.
Гляди, мой друг, за огражденье мола,
Гляди за колокольню маяков,
На профиль океанского престола,
На очерки далеких облаков.
И нас с тобой обманывали чувства:
Та женщина единственной была,
Тревожа воплощением искусства
Ах, сладко целовала и лгала.
Туман спускался на дороги наши –
Так облачность любовная сильна
И карий взгляд какой-нибудь Наташи
Поил траву губительного сна.
Ветра вдали смыкались, как ограда,
Скрывали волю томные леса,
И было больше ничего не надо –
Лишь губы милой да ее глаза…
Но оживала, просыпалась скука,
Она оглядывалась, как гроза, –
Ты размыкал неискренние руки
И не гляделся в лживые глаза.
Прохладны пароходные конторы,
Высокий флаг свернет и развернет
Высокий и упрямый ветер с моря
И зов протяжный с пристани несет.
4.6.24 г. Rakatan
«Разбудит, радует…»*
. . . . . . . . день
Разбудит, радует; тревожит
Блаженства, созерцательности лень,
И светлый мир еще дороже.
Прищуря веки, вижу паруса,
Прохладный цвет морских просторов.
И расцветают девичьи глаза
На отдувающихся шторах.
Где в мыльных прядях прядала волна
Там < штилем? > паруса смиряет –
Отменны блеск, отменны цвет; она,
И брызги в соль лишь претворяет!
Бейрут май <1>926
Кочегар Борис Бета Буткевич
Баллада о чужом небе*
Такие голубые дни,
Что озаряются и ночи…
На этом свете мы одни,
Нам мчит автомобиль что мочи,
А за решетками дерев
Проносятся огни узилищ,
И, взгляды к небесам воздев,
Глядим мы на Звезду-страшилище.
Такая зоркая звезда,
Недобрый глаз в лучах угрюмых, –
Припоминаю час, когда,
Скрываясь в облаковых дюнах,
Жестокости бессонный глаз
Глядел на наши поцелуи.
Да… В небе пепельном погас
Стихающею аллилуйей…
Но мне милы твои глаза
И электрическая бледность,
Их кажет новая гроза
(Мелькнет и открывает бедность).
И бьется пульсами мотор,
Кричит, остерегая жизни,
И снова прокричит в упор:
– Эй, потерявшие отчизну!
Тебя я провожу домой.
Ты входишь за решетку к пальмам.
Останусь я один с собой,
И с небом, будто бы печальным.
Накатан улицы асфальт.
Маркиз
