Джордж Байрон - Лара
Последним вздохом вздыбивши бока,
Кровавую подпругу разорвав,
Лежит он в хаосе измятых трав,
А та рука, что управляла им
Движеньем слабым, но ещё живым,
За повод дёргает: ведь недалёк
Тот жажду разжигающий поток.
И губы опалённые дрожат
У всех, кто умирает, как солдат.
Горящий рот напрасно просит пить,
Чтоб губы для могилы охладить.
И руки ослабевшие скользят
По травам, уполщающим назад...
Воды достигнув из последних сил,
Почти что пьёт он, как вовек не пил -
Что ж медлит он? Но жажда вдруг прошла:
Смерть и её с собою унесла.
17.
Там, в стороне, под липою лежал
Тот, кто сраженье это развязал.
Ещё дышал, но был он обречён,
Струилась кровь, приблизив вечный сон,
А паж, с которым он неразделим,
Склонился на коленях перед ним,
И шарфом рану зажимал... на ней
Кровь с каждою конвульсией черней.
Дыханье всё слабей и под рукой
Кровь чуть сочится с той же роковой
Неотвратимостью... и вождь едва
Выдавливая из груди слова,
Сжимает руку смуглого пажа,
Её в своей, мертвеющей, держа.
Улыбкой горестной понять даёт,
Что боль ещё сильней от всех забот.
А паж давно не видит ничего -
Да... перед ним лишь влажный лоб того,
Чей взор, тускнея, унесёт во тьму
Весь свет, что на земле светил ему.
18.
Обшарил поле вражеский обход.
Что им победа, если вождь уйдёт?
Искать его. Склоняются над ним.
А он глядит с презреньем ледяным,
Что разом примирив его с судьбой,
Уводит прочь от ярости земной.
Подъехал Ото. Спешился. Глядит.
Проливший кровь его - в крови лежит.
Спросил: "Ну как?" Но не ответил тот.
Глядит и, кажется, не узнаёт.
Но что-то хочет Каледу сказать...
Все слышат речь, но слов не разобрать:
Чужой язык. Предсмертные слова,
В которых память давняя жива
О странах и о временах иных...
Один лишь Калед понимает их.
Его ответы в тишине слышны.
Вокруг стоят враги, изумлены.
Но их не видя, вождь и паж вдвоём
Беседуют о чём-то, о своём.
О той судьбе особенной своей,
Что недоступна для других людей.
19.
Значительность невнятных этих слов
По одному лишь тону голосов
Угадывалась... Калед говорил
Так, словно сам он ближе к смерти был,
Чем Лара. Бледных губ дрожащий звук
Исполнен был таких глубоких мук...
Но голос Лары ясен был и чист,
Пока его не стёр предсмертный свист,
И всё же выражение лица
Бесстрастно оставалось до конца.
Ни покаянию, ни доброте
Не отдал дань он. Лишь в минуты те,
Когда хрипел, в агонии дрожа,
Взгляд ласковый он бросил на пажа...
И вдруг к Востоку руку он простёр.
В тот миг луч солнца, озарив простор,
Блеснул меж туч. Что значил этот жест?
Иль память им двоим знакомых мест,
Людей, событий он на миг вернул?
Но Калед на Восток и не взглянул.
Он от рассвета отвернулся так,
Как будто с Ларой уходил во мрак.
Вождь был в сознаньи. Чьею-то рукой
Вдруг поднесён ему был крест святой
И чётки... не приняв даров святых,
Так нечестиво глянул он на них,
Так усмехнулся (Господи прости),
Что Калед взгляд не в силах отвести
От глаз его, не видящей рукой
Отбросил с отвращеньем крест святой,
Как будто умирать он помешал!
Как будто Лара вовсе и не знал,
Что жизнь иную обретут лишь те,
Кто веровал и умер во Христе.
20.
Дыханье Лары стало тяжелей,
И тьма густая не сползёт с очей.
Он руку, мёртвой сжатую рукой,
Кладёт на сердце - холод и покой.
Не верит Калед! "Бьётся, бьётся..." Нет!
Оставь безумец этот тщетный бред.
Нет Лары. И оставь свои мечты:
Лишь то, что было Ларой, видишь ты.
21.
Но Калед в прах вперяет пламень глаз,
Как будто дух высокий не угас.
Он равнодушно дал себя поднять,
Но взор от мертвеца не оторвать.
Подняв того, кто был уложен им,
Того, кто так недавно был живым,
Несут... И видит паж, как неживой,
Прах к праху - вождь поникнул головой.
Паж не рванулся и не зарыдал:
Стоял. Смотрел. И мертвенно молчал.
И волосы вороньего крыла
Его рука, застынув, не рвала.
И вдруг упал. Упал без чувств, без сил,
Мертвей того, кого он так любил.
Он так любил? Нет, никогда такой
Любви не спрятаться в груди мужской.
И тут раскрылся до конца секрет:
Лишь расстегнули на груди колет -
Очнулся паж и холодно глядит:
Что ей теперь честь, женственность и стыд?
22.
Не в склепе родовом под грузом плит,
А в поле, там, где умер, Лара спит.
И сон его глубокий стережёт
Холм земляной, а не старинный свод.
Отступнику молитва не нужна.
Оплакала его одна она,
Чьё горе неутешное грозней,
Чем скорбь страны о гибели вождей.
Напрасно учиняли ей допрос:
Она молчала, не страшась угроз,
Не отвечала как и отчего,
Всё в мире позабыла для того,
Кому все сожаленья не нужны.
Над волею сердец мы не вольны.
Наверно, с ней он нежен был с одной.
Глубокий дух от взоров скрыть стеной.
Его любовь не для досужих глаз,
И сердца гром неразличим для нас.
Так необычны звенья цепи той,
Сковавшей дух его с её душой.
Она не хочет даже намекнуть.
И все мертвы, кто знал хоть что-нибудь.
23.
Кто хоронил, те видели на нём
Рубца от ран, оставленных мечом.
Да, кроме этой раны роковой -
Другие, давний след войны другой.
В каких бы он ни странствовал краях,
Но лето жизни он провёл в боях,
Позор иль славу он себе снискал?
Одно лишь ясно: кровь он проливал.
А Эзелин, что знал ту жизнь вождя,
Исчез, как видно, тоже смерть найдя.
24.
В ту ночь (как рассказал один вассал)
Через долину крепостной шагал.
Двурогой Цинтии неверный свет
В тумане меркнул. Близился рассвет.
Крестьянин рано встал дров нарубить,
Чтоб утром, их продав, еды купить.
Так, лесом вдоль потока он шагал
(Поток владенья Лары разделял
И земли Ото). Вдруг в лесу густом
Раздался топот. К берегу верхом
Примчался кто-то, и с луки седла
Свисала ноша, видно тяжела,
Завёрнутая в плащ. Крестьянин вдруг
Тревогу ощутил, почти испуг:
"Нечисто, видно, дело..." Как тут быть?
И скрывшись, стал за всадником следить.
Тот, осадив коня на берегу,
С размаху бросил ношу вниз в реку
И, быстро оглядевшись, подождал.
Всё было тихо. Всадник зашагал
Вниз по теченью - что ж, речная гладь
Порой о многом может рассказать.
И, вздрогнув, он остановился вдруг
И начал камни собирать вокруг.
Дождями зимними принесены
На берегу валялись валуны.
И, выбрав те, какие покрупней,
В поток он бросил несколько камней,
Как бы во что-то целясь. Крепостной,
Подкравшись разглядел, как под Луной
Блеснуло что-то, словно грудь всплыла,
И, вроде бы, на ней звезда была,
Но толком разглядеть он не успел:
Тяжёлый камень в воду полетел,
И тело утонуло, а потом
Всплыло - вода красна была кругом -
И утонуло вновь. А всадник ждал,
Пока последний круг с воды сбежал,
Потом вернулся и вскочил в седло,
И прочь его, как вихрем, унесло.
Крестьянин не видал его лица
(Он в маске был), а облик мертвеца
Не разглядел со страху, но когда
И вправду на груди была звезда,
Знак рыцарский, - то в замке меж гостей
Пропавший Эзелин являлся с ней
В тот самый вечер перед той зарёй.
Коль то был он - дай Бог ему покой.
Труп в море унесло, но всяк хранит
Надежду, что не Ларой он убит.
25.
Что ж - Калед, Лара, Эзелин? Их нет.
Могил их безымянных стёрся след.
Кто мог бы женщину заставить вдруг
Уйти из рощи, где скончался друг?
Но горе душу изломало ей:
Она не плачет, нет - в беде своей
Она молчит. Но кто-то раз рискнул
Её прогнать - взор яростно сверкнул,
Как у тигрицы, если вдруг она,
Детёнышей внезапно лишена.
Когда же люди не мешали ей -
Бродила, сторонилась всех людей,
Беседуя с тенями... ум больной
