Наум Коржавин - На скосе века

* * *

Я питомец киевского ветра,Младший из компании ребят,Что теперь на сотни километровВ одиночку под землёй лежат.

Никогда ни в чём я не был лживымНи во сне, ни даже наяву.Говорю вам, что ребята живы,Потому что я ещё живу.

Ведь меня пока не износило —Пусть наш век практичен и суров —И, как в нашем детстве, ходит в жилахС южным солнцем смешанная кровь.

Та, что бушевала в людном сквере,Где, забыв о бомбах и беде,Немцами расстрелянный ГальперинМне читал стихи о тамаде.

Под обстрелом в придорожной лункеЗалегли бойцы за грудой шпал.Там в последний раз поднялся Люмкис,И блеснул очками, и упал.

И сказать по правде, я не знаю,Где, когда, в какой из страшных битв,Над Смоленском или над БреслауШура Коваленко с неба сбит.

За спиной года и километры,Но, как прежде — с головы до пятЯ питомец киевского ветра,Младший из компании ребят.

* * *

Платону Набокову

Нам портит каждый удачный шагВнутренних слов месть…Раз говоришь, что пропала душа,Значит, она есть.Мы оба уходим в тревожное «прочь!»Путь наш — по небесам.Никто никому не придёт помочь,Каждый бредёт сам.И нам не надо судьбы иной,Не изменить ничего,И то, что у каждого за спиной,Давит его одного.И нам, конечно, дружить нельзя.Каждый из нас таков,Но мы замечательные друзья —Каторжники стихов.Мы можем лишь на расстоянье дружитьДружбой больших планет,А если и мы не имеем души —Тогда её вовсе нет.

Н. Глазкову

Нас отпускали с разных предприятийИ почитали для себя же счастьем.Подхватывали райвоенкоматыИ прогоняли воинские части.К хорошим строчкам строчки подбираяИ занимаясь в жизни только ими,Вполне возможно, были мы лентяи,Но сволочами — всё-таки другие.

Отступление

Шли да шли. И шли, казалось, годы.Шли, забыв, что ночью можно спать.Матерились, не найдя подводы,На которой можно отступать.Шли да шли дорогой непривычной,Вымощенной топотом солдат,Да срывали безнадёжно вишни, —Всё равно тем вишням пропадать.Да тащили за собой орудьяПо грязи и кручам, вверх и вниз.Русские, всегда земные люди,Без загробной веры в коммунизм.Шли да шли, чтоб отдохнуть и драться,Отстоять себя — страну и жизнь…И ещё за то, чтоб — лет чрез двадцатьВновь поверить в этот коммунизм.

Солдат в электричке

Кто-то что-то говорит,Где купить и как продать.А солдат сидит и спит,Потому что он солдат.Потому что на виноДенег нету у него.Ну а больше всё равноОн не купит ничего.Только штатской жизни ширьВсё ж касается его…Он вернётся в этот мирИли сгинет за него.

* * *

Юле Друниной

Кем только я не был!          И всё между прочим,И всё утопало в каких-то химерах…Я был фрезеровщиком, чернорабочим,Я был контролёром           на точных размерах.Но кем бы я ни был,          я был как калека.И где б ни ступал я          шагами своими,Меня называли улыбчато:             «Швейка»,Так, словно бы «Швейк» — это женское имя.Кем только я ни был…            Но дело не в этом,А в том,     что не мог превратиться в кого-то.И где б я ни был,        оставался поэтомНа горе своим       современным работам.Пока я мотался,       и мне было плохо,И вяз на простуженном            ноющем слове,

Товарищи шли       по великой эпохе,Свои биографии        делая кровью.Я тоже не видел         ни счастья,              ни блага.Родная моя!       Ведь по мне это видно…Но вот   у тебя на груди —            «За отвагу»,И мне как мальчишке          становится стыдно.

* * *

В этой комнате, в которой мы с тобой,Чёрный вечер превратился в голубой.

А на лестнице, где мы с тобой стоим,Оседает на карнизах светлый дым.

Почему ты лишь набросила пальто?Если б ты его надела, было б что?

Что-то было бы не так… Но почему?Это вещи, недоступные уму.

Лучше я приду к тебе опять.Будем снова мы на лестнице стоять.

Чёрный вечер снова станет голубым.И осядет на карнизах светлый дым.

Мужество молчанья

Когда, что нужно, сказано в начале,А нового пока не написать,Оно приходит — мужество молчанья,Велит слова на ветер не бросать.

Мы отдыха не просим, а напротив —Нам стоит крови каждый перерыв…И у поэта вечно где-то бродитПока что неосознанный мотив.

И если он звучит немного тише,Не взял за горло и не бросил в дрожь,Не тронь пера. Ведь если ты напишешь —Напишешь дрянь, и сам её порвёшь.

Как дразнится бессилием сознанье,И тяжело смотреть в глаза друзьям…Нет! Это вправду мужество — молчаньеВ те дни, когда ещё сказать нельзя.

Эвакуация

Война не вошла ещё в быт в эти числа.Скрипели платформы в далёкую тьму.И каждый беженец был как призрак —В угольной копоти и в дыму.Движение в безвесть…           Дороги капризны…Дороги — гнетут…         Но стоят вечера,И манят, и манят намёками жизни,Что брошена нами         всего лишь вчера.Ещё не смело моих детских мечтанийДыханьем войны        с духотой поездов…Я жадно читал в расписаньях               названьяДалёких, курортных, морских городов.И жадно завидовал артбригаде,Когда, подвезя её,          встал тяжелоРядом   на станции в ПавлоградеВстречный воинский эшелон.Я помню порыв       восхищённой веры,Когда подошли       к другим и ко мнес поезда      сдержанные офицерыИ стали расспрашивать нас о войне.Давно это было.        В чаду это было…Но сцену запомнил я           как наизусть.Тогда я в них видел          одну только силу.Теперь вспоминаю          их скрытую грусть.Но я ведь не знал,         как огромно лихо,Которое пало       на плечи нам,И как это страшно —           неразбериха,Когда ты в неё       попадаешь сам.Я верил, что близко уже             до развязки.Я верил…     А ждали всех этих людейГоречь трагедии в Первомайске,Разгром… Окружение…             Гибель друзей.Мне век не забыть этой душной дороги,Солдат запылённых,         что едут на юг…И вечно мне видеть,           как, грустный и строгий,У нашей платформы          стоит политрук.И снова всплывает          седое от пылиС глазами внимательными лицо…Он веровал в Правду.          И знал её силу.И верить в неё       научил бойцов.А когда его полк        под огнём металсяИ руки вверх      поднимал в дыму,Я знаю:    ни в чём он          не поколебался.Но очень больно         было ему.Да, очень…      Давно позади эти бедыИ мир на земле        воцарился давно,Но ту его боль       даже счастью Победы

Во мне до сих пор         перекрыть не дано.Ведь в злой безысходности              давнего боя,В руках,     поднимавшихся вверх тяжело,Вся боль нашей веры,          вся суть нашей боли —Всё то, что вело нас.          И что довело.

Якобинец