Владимир Маяковский - Том 6. Стихотворения, поэмы 1924-1925
[1924]
Два Берлина*
Авто Курфюрстендам*-ом катая,удивляясь, раззеваю глаза —Германия совсем не такая,как была год назад.На первый взглядобщий вид:в Германии не скулят.Немец — сыт.Раньше доллар — лучище яркий,теперь «принимаем только марки».По городу немец шествует гордо,а раньше в испуге тек, как вода,от этой самой от марки твердойдаже улыбка как мрамор тверда.В сомненьи гляжу на сытые лица я.Зачем же тогда — что ни шаг — полиция!Слоняюсь и трусь по рабочему Норду*.Нужда худобой врывается в глаз.Толки: «Вольфы… покончили с голоду…Семьей… в коморке… открыли газ…»Поймут,поймут и глупые дети,Если здесь хоть версту пробрели,что должен отсюда родиться третий —третий родиться — Красный Берлин.Пробьется, какие рогатки ни выставь,прорвется сквозь штык, сквозь тюремный засов.Первая весть: за коммунистов*подано три миллиона голосов.
[1924]
Юбилейное*
Александр Сергеевич, разрешите представиться. Маяковский.Дайте руку! Вот грудная клетка. Слушайте, уже не стук, а стон;тревожусь я о нем, в щенка смирённом львенке.Я никогда не знал, что столько тысяч тоннв моей позорно легкомыслой головенке.Я тащу вас. Удивляетесь, конечно?Стиснул? Больно? Извините, дорогой.У меня, да и у вас, в запасе вечность.Что нам потерять часок-другой?!Будто бы вода — давайте мчать болтая,будто бы весна — свободно и раскованно!В небе вон луна такая молодая,что ее без спутников и выпускать рискованно.Я теперь свободен от любви и от плакатов.Шкурой ревности медведь лежит когтист.Можно убедиться, что земля поката, —сядь на собственные ягодицы и катись!Нет, не навяжусь в меланхолишке черной,да и разговаривать не хочется ни с кем.Только жабры рифм топырит учащённоу таких, как мы, на поэтическом песке.Вред — мечта, и бесполезно грезить,надо весть служебную нуду.Но бывает — жизнь встает в другом разрезе,и большое понимаешь через ерунду.Нами лирика в штыки неоднократно атакована,ищем речи точной и нагой.Но поэзия — пресволочнейшая штуковина:существует — и ни в зуб ногой.Например вот это — говорится или блеется?Синемордое*, в оранжевых усах,Навуходоносором* библейцем —«Коопсах».Дайте нам стаканы! знаю способ старыйв горе дуть винище, но смотрите — извыплывают Red и White Star’ы[1]с ворохом разнообразных виз.Мне приятно с вами, — рад, что вы у столика.Муза это ловко за язык вас тянет.Как это у вас говаривала Ольга?..Да не Ольга! из письма Онегина к Татьяне.— Дескать, муж у вас дурак и старый мерин,я люблю вас, будьте обязательно моя,я сейчас же утром должен быть уверен*,что с вами днем увижусь я. —Было всякое: и под окном стояние,пи́сьма, тряски нервное желе.Вот когда и горевать не в состоянии —это, Александр Сергеич, много тяжелей.Айда, Маяковский! Маячь на юг!Сердце рифмами вымучь —вот и любви пришел каюк,дорогой Владим Владимыч.Нет, не старость этому имя!Ту́шу вперед стремя́,я с удовольствием справлюсь с двоими,а разозлить — и с тремя.Говорят —я темой и-н-д-и-в-и-д-у-а-л-е-н!Entre nous[2]… чтоб цензор не нацикал.Передам вам — говорят — видалидаже двух влюбленных членов ВЦИКа.Вот — пустили сплетню, тешат душу ею.Александр Сергеич, да не слушайте ж вы их!Может я один действительно жалею,что сегодня нету вас в живых.Мне при жизни с вами сговориться б надо.Скоро вот и я умру и буду нем.После смерти нам стоять почти что рядом:вы на Пе, а я на эМ.Кто меж нами? с кем велите знаться?!Чересчур страна моя поэтами нища́.Между нами — вот беда — позатесался На́дсон*.Мы попросим, чтоб его куда-нибудь на Ща!А Некрасов Коля, сын покойного Алеши, —он и в карты, он и в стих, и так неплох на вид.Знаете его? вот он мужик хороший.Этот нам компания — пускай стоит.Что ж о современниках?!Не просчитались бы, за вас полсотни о́тдав.От зевоты скулы разворачивает аж!Дорогойченко*, Герасимов*, Кириллов*, Родов* —какой однаробразный* пейзаж!Ну Есенин, мужиковствующих свора.Смех! Коровою в перчатках лаечных.Раз послушаешь… но это ведь из хора!Балалаечник!Надо, чтоб поэт и в жизни был мастак.Мы крепки, как спирт в полтавском штофе.Ну, а что вот Безыменский?! Так…ничего… морковный кофе.Правда, есть у нас Асеев Колька.Этот может. Хватка у него моя.Но ведь надо заработать сколько!Маленькая, но семья.Были б живы — стали бы по Лефу* соредактор.Я бы и агитки вам доверить мог.Раз бы показал: — вот так-то, мол, и так-то…Вы б смогли — у вас хороший слог.Я дал бы вам жиркость и су́кна,в рекламу б выдал гумских дам*.(Я даже ямбом подсюсюкнул,чтоб только быть приятней вам.)Вам теперь пришлось бы бросить ямб картавый.Нынче наши перья — штык да зубья вил, —битвы революций посерьезнее «Полтавы»,и любовь пограндиознее онегинской любви.Бойтесь пушкинистов. Старомозгий Плюшкин,перышко держа, полезет с перержавленным.— Тоже, мол, у лефов появился Пушкин.Вот арап! а состязается — с Державиным…Я люблю вас, но живого, а не мумию.Навели хрестоматийный глянец.Вы по-моему́ при жизни — думаю —тоже бушевали. Африканец!Сукин сын Дантес*! Великосветский шкода.Мы б его спросили: — А ваши кто родители?Чем вы занимались до 17-го года? —Только этого Дантеса бы и видели.Впрочем, что ж болтанье! Спиритизма вроде.Так сказать, невольник чести*… пулею сражен…Их и по сегодня много ходит —всяческих охотников до наших жен.Хорошо у нас в Стране советов.Можно жить, работать можно дружно.Только вот поэтов, к сожаленью, нету —впрочем, может, это и не нужно.Ну, пора: рассвет лучища выкалил.Как бы милиционер разыскивать не стал.На Тверском бульваре* очень к вам привыкли.Ну, давайте, подсажу на пьедестал.Мне бы памятник при жизни полагается по чину.Заложил бы динамиту — ну-ка, дрызнь!Ненавижу всяческую мертвечину!Обожаю всяческую жизнь!
[1924]
