Велимир Хлебников - Творения
<1911>
40. Сон лихача
Зачем я сломилТело и крылоЛетевшей бабурки*?Плачет селоНад могилой девчурки.
<1911>
41. "Как два согнутые кинжала…"
Как два согнутые кинжала,Вонзились в небо тополя,И, как усопшая, лежалаКругом широкая земля.Брошен в сумрак и тоску,Белый дворец стоит одинок.И вот к золотому спуска песку,Шумя, пристает одинокий челнок.И дева пройдет при встрече,Объемлема власами своими,И руки положит на плечи,И, смеясь, произносится имя.И она его для нежного досугаУводит, в багряный одетого руб*,А утром скатывает в море подругаЕго счастливый заколотый труп.
<1911>
42. "Очи Оки…"
Очи ОкиБлещут вдали.
<1911–1912>
43. "Наш кочень очень озабочен…"
Наш кочень* очень озабочен:Нож отточен, точен очень!
<1911–1912>
44. "Когда над полем зеленеет…"
Когда над полем зеленеетСтеклянный вечер, след зари,И небо, бледное вдали,Вблизи задумчиво синеет,Когда широкая золаУгасшего кострищаНад входом в звездное кладбищеОгня ворота возвела, —Тогда на белую свечу,Мчась по текучему лучу,Летит без воли мотылек.Он грудью пламени коснется,В волне огнистой окунется,Гляди, гляди, и мертвый лег.
1911–1912
45. "Снежно-могучая краса…"
Снежно-могучая красаС красивым сном широких глаз,Твоя полночная косаПредстала мне в безумный час.Как обольстителен и черенСплетенный радостью венок,Его оставил, верно, ворон,В полете долгом одинок.И стана белый этот снегНе для того ли строго пышен,Чтоб человеку человекБыл звук миров, был песнью слышен.
1911–1912
46. Ирония встреч
Ты высокомерно улыбнуласьНа робкий приступ слов осадыИ ты пошла, не оглянулась,Полна задумчивой досады.Да! Дерзко королеву просить склонитьБлеск гордых губ.Теперь я встретился. Угодно изменитьСудьбе тебя: ты изучала старый труп.
<1912>
47. "Зеленый леший — бух лесиный…"
Зеленый леший — бух* лесиныйТочил свирель,Качались дикие осины,Стенала благостная ель.Лесным пахучим медомПомазал кончик дняИ, руку протянув, мне лед дал,Обманывая меня.И глаз его — тоски сосулек —Я не выносил упорный взгляд:В них что-то просит, что-то сулитВ упор представшего меня.Вздымались руки-грабли,Качалася кудельИ тела стан в морщинах дряблый,И синяя видель.Я был ненароком, спеша,Мои млады лета,И, хитро подмигнув, лешакТолкнул меня: «Туда?»
<1912?>
48. "Когда умирают кони, дышат…"
Когда умирают кони — дышат,Когда умирают травы — сохнут,Когда умирают солнца — они гаснут,Когда умирают люди — поют песни.
<1912>
49. "Закон качелей велит…"
Закон качелей велитИметь обувь то широкую, то узкую.Времени то ночью, то днем,А владыками земли быть то носорогу, то человеку.
<1912>
50. "Сон — то сосед снега весной…"
Сон — то сосед снега* весной,То левое непрочное правительство в какой-то думе.Коса то украшает темя, спускаясь на плечи, то косит траву.Мера то полна овса, то волхвует словом.
<1912>
51. "Когда рога оленя подымаются над зеленью…"
Когда рога оленя подымаются над зеленью,Они кажутся засохшее дерево.Когда сердце н<о>чери* обнажено в словах,Бают: он безумен.
<1912>
52. Па-люди
Птица, стремясь ввысь,Летит к небу,Панна, стремясь ввысь,Носит высокие каблуки.Когда у меня нет обуви,Я иду на рынок и покупаю ее.Когда у кого-нибудь нет носу,Он покупает воску.Когда у народа нет души,Он идет к соседнемуИ за плату приобретает ее —Он, лишенный души!..
<1912>
53. "Я победил: теперь вести…"
Я победил: теперь вестиНароды серые я буду.В ресницах, вера, заблести,Вера, помощница чуду.Куда? Отвечу без торговли:Из той осоки*, чем я выше,Народ, как дом, лишенный кровли,Воздвигнет стены в меру крыши.
Лето 1912
54. "Гонимый — кем, почем я знаю?.."
Гонимый — кем, почем я знаю?Вопросом: поцелуев в жизни сколько?Румынкой*, дочерью Дуная,Иль песнью лет про прелесть польки*, —Бегу в леса, ушелья, пропастиИ там живу сквозь птичий гам.Как снежный сноп, сияют лопастиКрыла, сверкавшего врагам.Судеб виднеются колесаС ужасным сонным людям свистом.И я, как камень неба, нессяПутем не нашим и огнистым.Люди изумленно изменяли лица,Когда я падал у зари.Одни просили удалиться,А те молили: «Озари».Над юга степью, где волыКачают черные рога,Туда, на север, где стволыПоют, как с струнами дуга,С венком из молний белый чёртЛетел, крутя власы бородки:Он слышит вой власатых мордИ слышит бой в сквородки.Он говорил: «Я белый ворон, я одинок,Но все — и черную сомнений ношу,И белой молнии венок —Я за один лишь призрак брошу:Взлететь в страну из серебра,Стать звонким вестником добра».У колодца расколотьсяТак хотела бы вода,Чтоб в болотце с позолотцейОтразились повода.Мчась, как узкая змея,Так хотела бы струя,Так хотела бы водицаУбегать и расходиться,Чтоб, ценой работы добыты,Зеленее стали чеботы*,Черноглазые, ея.Шепот, ропот, неги стон,Краска темная стыда,Окна, избы с трех сторон,Воют сытые стада.В коромысле есть цветочек,А на речке синей челн.«На, возьми другой платочек,Кошелек мой туго полн».—«Кто он, кто он, что он хочет?Руки дики и грубы!Надо мною ли хохочетБлизко тятькиной избы?Или? Или я отвечуЧернооку молодцу, —О, сомнений быстрых вече, —Что пожалуюсь отцу?Ах, юдоль моя гореть!»Но зачем устами ищемПыль, гонимую кладбищем,Знойным пламенем стереть?И в этот миг к пределам горшимЛетел я, сумрачный, как коршун.Воззреньем старческим глядя на вид земных шумих,Тогда в тот миг увидел их.
<1912>
55. Из песен гайдамаков
«С нависня* пан летит, бывало, горинож*,В заморских чеботах мелькают ноги,А пани, над собой увидев нож,На землю падает, целует ноги.Из хлябей вынырнет усатый пан моржом,Чтоб простонать: «Santa Maria!»*Мы ж, хлопцы, весело заржемИ топим камнями в глубинах Чартория*.Панов сплавляем по рекам,Л дочери ходили по рукам.Была веселая пора,И с ставкою большою шла игра.Пани нам служит как прачка-наймитка,А пан плывет, и ему на лицо садится кигитка*».— Нет, старче, то негоже:Парча отстоит от рогожи.
<1912>
56. Числа
Я всматриваюсь в вас, о, числа,И вы мне видитесь одетыми в звери, в их шкурах,Рукой опирающимися на вырванные дубы.Вы даруете единство между змееобразным движениемХребта вселенной и пляской коромысла*,Вы позволяете понимать века, как быстрого хохота зубы.Мои сейчас вещеобразно* разверзлися зеницыУзнать, что будет Я, когда делимое его — единица.
<1912>
