Борис Слуцкий - Том 3. Стихотворения, 11972–1977
МЫ В ЭДИНБУРГЕ
Стюард в шотландском ресторанеглядит с приличных расстояний:— Им снова не хватает хлеба,им снова принести воды.О небо, до чего нелепы,хоть симпатичны, не горды.
Он, заработавший в неделюна пять рубашек, клуба член,он — прихожанин, джентльмен,глядит:— Глаза бы не глядели,поля они готовы съесть,моря они готовы выпить. —Но что-то в них такое есть,что во всю жизнь ему не выжить.
И призадумался стюард,как в том же городе шотландскомкороль задумался Стюартперед судьбы зловещей лаской,задумался и понимаети, как ни нелегки труды,хлеба́ немедля вынимаети, главное, несет воды.
ТЕМП
В общем, некогда было болеть,выздоравливать же — тем более.Неустанная, как балет,утомительная, как пятиборье,жизнь летела, как под откос,по путям, ей одной известным,а зачем и куда — вопроспредставляется неуместным.
Ветер, словно от поездов,пролетающих без остановки,дул в течение этих годови давал свои установки.
Как однажды налетел,так с тех пор и не прекращался,и быстрей всех небесных телшар земной на оси вращался.
Слово «темп» было ясно всем,даже тем, кто слабы и мелки.И не мерили раз по семь —сразу резали без примерки.
Задавался темп — из Москвы,расходился же он кругами,не прислушивался, если высомневались или ругали.
Потому что вы все равно,как опилки в магнитном поле,были в воле его давно,в беспощадной магнитной воле.
Был аврал работ и торжеств.Торопыги устроили спешку.Торопливый ораторский жестмир неспешно сдвигал, как пешку.
Торопливо оркестр играл,настроение вызвать силясь.Это был похоронный аврал:речи скомкано произносились.
С этих пор, на всю жизнь впереднакопилась во мне и осталась —ничего ее не берет, —окончательная усталость.
«Отцы еще молодые…»
Отцы еще молодыеи матери молодые,а вы вернулись мертвымииз бесконечной ледыни,
и вековечной зимоюваш водомет закован:снова требует жертвынебо у рода людского.
Мало вышло вам времени.Много вышло пространства.Стала для вас последнейпервая ваша трасса.
Лучшие звезды спорят,вашими именами,чтобы именоватьсяи красоваться пред нами.
И молодые материплачут о вашем полете,и отцы молодыеподдерживают их под локти.
И все мальчишки Союзакулаки сжимаюти вашего долга узына себя принимают.
«Кто еще только маленький…»
Кто еще только маленький,кто уже молодой,кто еще молодой,кто уже моложавый,кто уже вовсе седой и ржавый,выбеленный,вымотанныйбедой.
Ручьи вливаются в речки,речки — в реки.Реки вливаются в океаны-моряв то время, как старые древние грекиюным древним грекам завидуют и не зря.
Дед, на людной улице ведущий за руку внука,объясняет внуку, но его наукастарше, даже, наверно, древнее,но не вернее,
чем веселое и счастливоезнание молодежи,и внук, послушав,говорит: «Ну и что же?»
«В общем, сколько мешков с бедою…»
В общем, сколько мешков с бедоюи тудою стаскал и сюдою,сколько горя поразмыкалбедолага, горемыка.
А теперь он вышел на пенсию,прекратились его трудыи с веселою пьяною песнеюи туды идет и сюды.То к соседу — на беседу,то к соседке —в ее беседку.
А соседка — его сверстницаи на пенсии уже давно,кулинарка, толстуха, сплетница,посетительница кино.
Как цистерну пива — с розливана углу начнут продавать,он становится нетерпеливо,чтобы реплики подавать,и с соседями повидаться,и за очередью наблюдать,и потом, пену сбив, наслаждаться,всю утробу свою наслаждать.
«Мне-то дело какое до Марьи Стюарт!..»
— Мне-то дело какое до Марьи Стюарт!Это все беллетристика или театр, —под окном разоряется Марья иная. —Я в подробностях эту трагедию знаю.
Впрочем, если билетик вручит ей местком,одарит лицедеев участьем и лаской,и поймет все, что Шиллер чесал языком,и всплакнет над судьбой королевы шотландской.
Меж Марией и Марьейналадится связьи окрепнет,единожды установясь.
ПЛЕБЕЙСКИЕ ГЕНЕАЛОГИИ
Дед Петра Великого — ведом.Также ведом мой собственный дед.Кто был прадед Петра? Филарет!Мой же прадед истории светомне разыскан и не осиян.Из дворян? Из мещан? Из крестьян?Догадаться можно примерно,доказать же точно и верно,сколько ни потрачу труда,не смогу никогда.
Надо было спросить отца,как его отца было отчество.Только после его концауглубляться в это не хочется.
Твердо помнящий, сколько живу,всех царей из дома Романовых,изо всех четырех своих прадедовни единого не назову.
Мы, плебеи всея Руси,как ни требуй, сколь ни проси,далее колена четвертогони живого не помним, ни мертвого.
Дед — он лично со мной говорил,даже книжку мне подарил,книжку, а до этого дудочкуи еще однажды — удочку.Хорошо бы пройти по следу:кто жевсе жепредшествовал деду?
А покуда мы сами — предки!Тьма — до нас.Рассветает сейчас!И древнее, чем древние греки,наши предки все — для нас.
«Старухи, как черепахи…»
Старухи, как черепахи,на солнышке греют бока.Раскинулись на солнцепекеи радуются, покасолнышку не жалко:лишний луч не в счет —мегеру или весталкувсе равно припечет,колдунью или шалуньюравно огреет лучом.А солнышку не жалко.Все ему нипочем.
А я в богатстве и бедностикак солнышко быть учусьи равнодушной щедростиу него учусь.Ленивой терпеливостии благородству чувств,безжалостной справедливостия у него учусь.
«Трагедии редко выходят на сцену…»
Трагедии редко выходят на сцену,а те, кто выходит, знает ценусебе. Это Гамлет или корольЛир, и актер, их текст докладывающий,обычно мастер, душу вкладывающийв заглавную, в коронную роль.
Меня занимают иные драмы,в которых величия нет ни грамма,которые произносит простак,хорошей роли не получившийи рюмкой боли свои полечивший,не царь, не бог, а просто так.
Не тысячесвечовая рампа —настольная трехрублевая лампа,не публика премьер, а женауслышит сетования пространные,трагические, комические, странные.Жена, жена, она одна.
Как в подворотне снимают шубу:без шуму, товарищи, без шуму.Как морду, граждане, в подъезде бьют.Покуда фонари приваривают,тихонько помалкивать уговаривают,бьют и передохнуть не дают.
Зажатые стоны, замятые вопли,которые, словно камни, утоплив стоячей, мутной, болотной воде,я достаю со дна болотного,со дна окончательного и холодного,и высказаться предоставляю беде.
СУДЬБА
