Джордж Байрон - Лара
XV
Ведя, бодря, везде являясь вдруг,Где враг теснит или слабеет друг,Рубился Лара, хоть уже терялНадежды те, что сам другим внушал.Все знали: бегство бесполезно. Тот,Кто дрогнул, снова кинулся вперед,С надеждою воскресшею глядя,Как враг бежит под натиском вождя:То окружен своими, то один,Врезался Лара в строй чужих дружинИли скликал своих… Проложен путь?Да, кажется! Он руку вздел — махнуть,Дать знак! — Но что пернатый шлем поник?Стрела взвилась и грудь пронзила вмиг!Жест роковой удару бок открыл,И гордый знак оборван Смертью был.Победный возглас замер на губах;Безжизненно упал победный взмах;Еще рука сжимает рукоять,Хоть левая, не в силах управлять,Роняет повод. Паж перехватилИ Лару, без сознания и силПрипавшего к луке, стремит вперед:Быть может, конь из боя унесет.А бой кипит, и все склубились так,Что о сраженном и не помнит враг.
XVI
День видит смерть и агонию. ВкругБез шлемов головы, клоки кольчуг;Простерся конь среди кровавых трав,Подпругу смертным вздохом разорвав;А рядом тот не вовсе охладел,Кто шпорою и поводом владел.Иной упал вблизи ручья, а тотЖурчит, дразня сожженный жаждой рот.Любой — палящей жаждою объят,Кто обречен погибнуть как солдат,И тщетно губы молят об однойПредсмертной капле — охладить их зной!В порыве конвульсивном ног и рукИной прополз чрез обагренный луг,Остаток сил истратив, — и достиг,И над волной, чтобы испить, поник;Он ловит свежесть, блеск ее и свет…Чего ж он медлит?.. Жажды больше нет!Она исчезла — неутолена;Та агония — кончилась она!
XVII
Под липою, вдали от битвы той,В которой был вождем он и душой,Сраженный воин, чуть дыша, лежал:То Лара кровью — жизнью истекал.С ним Калед был, один лишь Калед. Он,Став на колени, к ране преклонен,Платком сдержать пытался алый сок,Что с каждым вздрогом все темнее тек.Дыханье стало реже; кровь густойСочилась каплей, — столь же роковой.Слов нет, — и Лара жестом знать дает,Что боль сильнее от его забот.Ему сжав руку из последних сил,Улыбкой грустной он благодарилПажа, кто все забыл, — и страх и плен,И влажный лоб лишь видит у колен,Да бледный лик, да взор, одетый мглой,Где для него вмещен весь свет земной.
XVIII
По полю рыщет вражеский обход:Что им триумф, коль Лара ускользнет?Он здесь! Схватить? Бесцельно: вождь сражен.И все ж глядит на них с презреньем он,Тем примирясь с печальною судьбой,Коль смерть от злобы защитит земной.Подъехал Ото, спрыгнул и глядит,Как враг, его повергший, сам лежит;Спросил: что с ним. Тот промолчал и взорОтвел, как бы забыв его, в простор,И Каледа позвал. Беседа ихСлышна, но непонятна для других.Он говорит на языке чужом,Что странно ожил перед смертью в нем.Шла речь о прошлом, — о каком? — В тот мигОдин лишь Калед тайный смысл постиг;Он отвечал беззвучно, а кругомСтояли в изумлении немом:Казалось, даже в этот час ониЗабыли все, былые вспомня дни,И обсуждают свой особый рок,Чью тайну разгадать никто не мог.
XIX
Чуть слышный, длился разговор; лишь тонДавал понять, насколько важен он;Прерывно голос Каледа звучал;Казалось, он, не Лара, умирал:Столь слаб, невнятен, столь исполнен мукС недвижных бледных губ срывался звук;Но голос Лары все признать могли б,Пока в него не влился смертный хрип.Но что прочесть в его лице? ОноБесстрастно было, твердо и темно;Лишь агонию ощутив, дрожа,Он нежным взором подарил пажа.Когда же тот и отвечать не мог,То Лара показал вдруг на Восток;То ль он ввыси дневной завидел луч(В тот миг пробилось солнце из-за туч);То ль случай был; то ль внутренним очамПредстало нечто, виденное там.Казалось, паж не понял, — глянул вбок,Как если б ненавидел он ВостокИ блеск дневной, и отвернулся прочьГлядеть, как Лару облекала ночь.Тот был в сознанье, — лучше б, коль не так:Крест кто-то поднял, всепрощенья знак,И четки Ларе протянул, спеша,Которых жаждет в смертный час душа,Но тот не мог (прости ему господь!)Презрительной усмешки побороть.И Калед молча, не спуская глазС черт Лары, где последний просвет гас,Вдруг исказись, отбросил, не отвел,От умиравшего святой символ,Как если б тот ему смутил покой:Пути не знал он к жизни сверхземной,Не знал, что уготовается таЛишь твердо верующим во Христа.
XX
Со свистом дышит грудь, напряжена;Взор темная покрыла пелена;Свело все тело, и — уже мертваС колен пажа скатилась голова.Тот руку, Ларой сжатую, кладетНа грудь: не бьется сердце. Но он ждет,В рукопожатье хладном, вновь и вновь,Он трепет ловит, но: застыла кровь!«Нет, бьется!» — Нет, безумец: видит взглядЛишь то, что было Ларой миг назад.
XXI
Все смотрит Калед, — будто не потухВ том прахе пламень, не умчался дух.Кто возле был, прервали тот столбняк,Но с тела взор он не сведет никак;Его ведут с того лужка, кудаОн снес его, кто был живым тогда;Ом видит, как (прах к праху!) милый ликК земле, а не к его груди, приник.Но он на труп не кинулся, не рвалСвоих кудрей блестящих, — он стоял,Он силился стоять, глядеть, — но вдругУпал, как тот, столь им любимый друг.Да, — он любил! И, может быть, вовекНе мог любить столь страстно человек!..В час испытаний разоблаченаБыла и тайна, хоть ясна она:Пажа приводят в чувство, расстегнутьСпешат колет, и — женская там грудь!Очнувшись, паж, не покраснев, глядит:Что для нее теперь и Честь, и Стыд?
XXII
Не в склепе предков гордый Лара спит:Там, где погиб, глубоко он зарыт.Тих сон его под гробовым холмомИ без молитв, без мрамора на нем.Оплакан он лишь той, чья скорбь сильней,Чем скорбь народов о судьбе вождей.Напрасен был устроенный допрос:Она молчала, не боясь угроз,Вплоть до конца, скрыв — где и почемуВсе отдала столь мрачному, — тому…За что он ею был любим? — Глупец!Любовь сама растет в глуби сердец,Вне воли! — С ней мог быть он добр. ПоройСуровый дух — глубок, и пред толпойУмеет скрыть любовь; не различитЕе насмешник, если тот — молчит!..Нужна была особенная связь,Чтоб с Ларой так ее душа сплелась.Но скрыта повесть, и погибла та,Чьи все могли бы рассказать уста.
XXIII
Земле был предан Лара; мощный стан,Помимо той, смертельной, — многих ран,Давно заживших, след хранил; ониНанесены в иные были дни.Где б ни провел он лето жизни, — тамЕе он, видно, посвящал боям,И шрамов ряд, ни в честь ему, ни в стыд,О пролитой лишь крови говорит.А Эззелин, кто все открыть бы мог,Исчез в ту ночь, найдя свой, видно, рок.
XXIV
В ту ночь (как слышал некий селянин)Шел по долине крепостной один.Уже боролся с Цинтией Восток,[2]Туман скрывал ее ущербный рог;Тот крепостной шел в лес — сухих ветвейНабрать, продать и накормить детей;Брел вдоль реки он, чья сечет дугаВладенья Лары и его врага.Раздался стук копыт; из темных чащВдруг всадник вылетел (укрыто в плащ,Свисало что-то со спины коня),Лицо он прятал, голову клоня.Так мчался — ночью — и в лесу глухом!И, заподозря злодеянье в том,За всадником следить стал крепостной.Тот осадил коня перед рекой,Сошел, снял кладь, не сдернув пелены,Влез на утес и сбросил с крутизны.Помедля, он вгляделся и назад,Как будто озираясь, кинул взгляд;Потом пошел вниз по реке, чья гладьПорой злодейства может обличать.Вдруг, вздрогнув, стал он; нагроможденыТам были зимним ливнем валуны;Крупнейшие он начал выбиратьИ, видно, целясь, их в поток швырять.А крепостной подкрался и за нимВсе наблюдал, сам затаясь, незрим.Вдруг — точно грудь всплыла из-под воды,Блеснув с колета очерком звезды,Но тело он едва приметить мог,Как тяжкий камень вниз его увлек.И вновь оно всплыло и, вдруг волнуОкрася в пурпур, вмиг пошло ко дну.А всадник все стоял и ждал, покаПоследний круг изгладила река,Потом вернулся, прыгнул на коняИ прочь помчался, шпорами звеня.Под маской был он, а у мертвецаКрестьянин, в страхе, не видал лица;И если впрямь была на нем звезда,То этот знак, любимый в те года,И Эззелина украшал, горя,В ночь, за которой та пришла заря.Коль то был он, — прими его, господь!В морскую глубь его умчало плоть,Но веру Милосердие хранитВ то, что он был не Ларою убит.
XXV
