Дмитрий Бак - Сто поэтов начала столетия

Поэзия не только предшествует реальности, но и врачует недуги и печали, она сродни молитве, возносимой ввысь ради спасения и умиротворения мирового неустройства. Поэзия после Аушвица не просто продолжает существовать, но и перевешивает не только иные искусства, но и другие роды и жанры внутри литературы:

Потому что больше никто не читает прозу,Потому что наскучил вымысел: смысла нетПредставлять, как робеет герой, выбирая позуПоскромней, потому что смущает его сюжет…

Что же изменилось в голосе нового Кушнера, оставившего позади сумрак девяностых? Во-первых, резко снизился градус упоения бытом как таковым, мельчайшими деталями повседневности. Таинственность жизни не может более просто вытекать из фетовски восторженных возгласов, она нуждается в более глубоких обоснованиях. Во-вторых, резко уменьшилась доля конкретной афористичности, ясность выводов. Прозрачность стиха все чаще уступает место непосредственному переживанию нерасчленимого первоединства выражения и содержания поэзии, совсем как в по-шопенгауэровски порывистых и темных шедеврах Фета:

Что-то более важное в жизни, чем разум…Только слов не ищи, не подыскивай: словоЗа слово – и, увидишь, сведется всё к фразамИ не тем, чем казалось, окажется снова…

Невозможно, наконец, не отметить участившиеся случаи снижения пафоса, вторжение иронии даже в святая святых:

Никому не уйти никуда от слепого рока.Не дано докричаться с земли до ночных светил!Все равно, интересно понять, что «Двенадцать» БлокаПодсознательно помнят Чуковского «Крокодил».Как он там, в дневнике, записал: ‹Я сегодня гений›?А сейчас приведу ряд примеров и совпадений.Гуляет ветер. Порхает снег.Идут двенадцать человек.Через болота и пескиИдут звериные полки. ‹…›Пиф-паф! – и сам гиппопотамБежит за ними по пятам.Трах-тах-тах! И только эхоОткликается в домах.Но где же Ляля? Ляли нет!От девочки пропал и след. ‹…›

И вот скажите – что же это, как не бесконечно порицаемый, путающий все карты вечности, построенный в боях постмодернизм?

Облака выбирают анапест. М.: Мир энциклопедий Аванта+, Астрель, 2008. 96 с.

Стихи // Звезда», № 1, 2008.

Меж двумя дождями, в перерыве… // Новый мир. № 1. 2008.

Стихотворения // Арион. № 4. 2008.

На фоне притихшей страны // Знамя. № 7. 2008.

Вечерний свет // Зарубежные записки. № 14. 2008.

Стихи // Звезда. № 1. 2009.

Десять стихотворений // Новый мир. № 2. 2009.

Метонимия // Арион. № 3. 2009.

Стихи // Нева. № 3. 2009.

С той стороны стекла // Знамя. № 4. 2009.

Стихи // Звезда. № 12. 2009.

Опыт // Звезда. № 1. 2010.

Невероятный случай // Новый мир. № 2. 2010.

Стихи // Нева. № 4. 2010.

Продолжение молний // Знамя. № 5. 2010.

Стихи // Звезда. № 1. 2011.

Последний луч зари // Знамя. № 2. 2011.

Другой дороги нет // Новый мир. № 3. 2011.

Стихи // Нева. № 5. 2011.

Стихи // Звезда. № 9. 2011.

Розоватый воздух бессмертия // Урал. № 10. 2011.

Облака в полете // Новый мир. № 1. 2012.

Стихотворения // Арион. № 2. 2012.

Стихи // Звезда. № 2. 2012.

Такой волшебный свет // Знамя. № 4. 2012.

Стихи // Нева. № 6. 2012.

Зимние звезды // Урал. № 7. 2012.

Времена не выбирают… М.: Эксмо, 2014. 416 с.

Античные мотивы: [Стихотворения; Эссе]. СПб.: Союз писателей Санкт-Петербурга; Геликон Плюс, 2014. 160 с.

Веселая прогулка. СПб.: Азбука; Азбука-Аттикус, 2011. 48 с.: ил. (44 веселых стиха).

Эдуард Лимонов

или

«Ветер Истории дует в глаза…»

Есть такая профессия – норму от крайности отличать, прокладывать мосты через кисельные реки сомнений и компромиссов, отрезать пути к отступлению, к моральной капитуляции. И для этого – скажем прямо – все средства хороши, включая даже и скучные, до которых, впрочем, у Эдуарда Лимонова никогда не было охоты. Тут все больше что-нибудь веселенькое и прямое, как угол в девяносто градусов. Вот, например:

Зачем ты меня так изранила,И наших детей прикарманила?

Зачем, отвечай мне, чертовка?Тупая ты, словно морковка,Ты сволочь, морковкина дочь.Ты – овощ, тебе не помочь!

Так и слышится раздраженное бормотание («тоже мне новость, корявые вирши, бытовуха, серость!..»). Легко продолжить подобное брюзжание, подвести все под предсказуемую теорию. Веселенькое тут, дескать, не в ситуации самой по себе, а в отсутствии иронии, в неловкой попытке запечатлеть в стихах кухонную свару. Ну и, конечно, все это от недостатка утонченности, а это прямое последствие поверхностного радикализма…

О Лимонове можно и нужно говорить помимо политики, как бы ни подталкивали его рифмованные тексты к противоположному, как бы ни маскировались они под политические агитки либо под мещанские жестокие романсы. Вот ведь странность: если в данном конкретном случае судить поэта по законам, им самим над собою признанным (стихи равны прямому политпризыву, оклику), то чушь получится полная. Либо (одна крайность) – крайняя по степени пролетарская солидарность, желание разделить лимоновские упования на то, что

В разбитых куполах гиперторгцентров будут летать птицы.В стенах парламентов мира будут зиять дыры.На наш седьмой съезд соберутся полевые командиры,Обветрены, загорелы, измождены и усталы будут их лица…

Либо (крайность номер два) – снобское интеллигентское нытье про безвкусицу формы и наивность (примитивность, вредность и т. д.). Второе мнение – бессильно, потому что оно неверно, по крайней мере, с точки зрения нашего автора, его точно не могут понять люди, которые:

…хоронят своих мертвецов,Выхваляя их до небес!Каждый банальный актер СморчковСтановится Геркулес.

Ну может ли подобным людям приглянуться поэзия человека, который так непримирим к их собственным пристрастиям и привычкам:

Одевай свой пиджак и иди потолкаться под тентом,Светской жизни пора послужить компонентом,Чтоб с бокалом шампанского, в свете горящего газа,Ты стоял. А вокруг – светской жизни зараза…?

Получается, что у Лимонова с читателем либо совсем нет общей территории, жизненных и мысленных пересечений (либеральные книгочеи, утонченные ценители «высокого»), либо, если речь идет о своих (от радикальных борцов до новейших социал-литераторов), то они свои – в доску и живут не то что на смежных территориях, но буквально в тех же интерьерах, что и сам автор, а значит, на все триста процентов разделяют его «жизнь и мнения». Они вполне могли в унисон с ним восторженно воскликнуть что-нибудь вроде:

Хочу тебя, моих инстинктов стаю,Пока могу, держу, не выпускаю.

Но, видно, долго так не протяну…Хочу тебя, как офицер – войну.Как молодой воспитанник училищВо сне желает победить страшилищ!

Эти «молодые воспитанники училищ» (военных, видимо? суворовских?) настолько солидарны с лидером, что попросту смотрят на жизнь его глазами, одобряют доброе

(типа: «Дождь шелестит, дождь падает на жесть,А у меня теперь подруга естьС такою замечательною попой!Что хочешь делай: тискай или шлепай!»),

горюют о горе

(вроде: «Без женщины остался я один,Ребенок капитана Гранта»).

На самом деле Лимонов уж сто лет в обед как пишет стихи совсем про другое. Все эти годы растет и ширится новомодный порок: имитация убеждений перехлестывает мутной волной через все плотины обычаев, устоев и моральных императивов. Отчуждение идей от поступков достигло апогея и беспредела. Если на огромном рекламном щите красуется гладкий лик псевдозвезды, а рядом пузырек с патентованным снадобьем величиною с полчерепа, то тут еще все понятно: конечно, свойства чудо-притирки могут к глянцу звездных щек не иметь ни малейшего отношения. Кто профан – непременно намажется, ведь «я этого достойна». Но ежели у кого-то вышло восемь поэтических книг, это совсем не значит, что этот самый кто-то – поэт; а крестящийся в телекамеру начальник вовсе не обязательно верит в Бога; и прогрессивный режиссер, ставящий пьесу о молодежном бунте против власти, не обязательно не берет другой рукой у власти денег на свое протестное творчество.

Вот бытовой, политический и моральный фон, благодаря которому стихи Лимонова набирают все новые очки. Диагноз можно продолжить, но и так получается милая картинка: ничего не означает ничто, все подлежит обдуманному брендингу, за которым – пустота, мрак кромешный и скрежет зубов. В зыбком болоте есть отдельные островки суши, твердой почвы: здесь можно быть уверенным, что человек, пишущий стихи, хотя бы совпадает со своими декларациями, тождествен собственным призывам, пусть даже – таким: