Дмитрий Мережковский - Антология поэзии русского зарубежья (1920-1990). (Первая и вторая волна). В четырех книгах. Книга первая

1933

Карандаш

Марине Цветаевой

След истлевших древесных сил —карандаш мой точу в ночи.Нож с боков стеарин скосилдеревянной моей свечи.

Жизнь сказала: да будет так! —заострила графитный взор.Ты спустилась ко мне в кулак,стружка, с окаменелых гор.

Передашь ли тех волн аккорд,мох и эхо свинцовых скал,лес, лазоревый злой фиорд,ветр, что парусом челн таскал?

Чудо — горенья плод во мгле,претворенные в пласт сукú…бескорыстнейший на земледруг, не оставь моей руки!

1934

«С ночных высот они не сводят глаз…»

Памяти Бориса Поплавского

С ночных высот они не сводят глаз,под красным солнцем крадутся, как воры,они во сне сопровождают нас —его воркующие разговоры.

Чудесно колебались, что ни миг,две чаши сердца: нежность и измена.Ему друзьями черви были книг,забор и звезды, пение и пена.

Любил он снежный падающий цвет,ночное завыванье парохода…Он видел то, чего на свете нет.Он стал добро: прими его, природа.

Верни его зерном для голубей,сырой сиренью, сонным сердцем мака…Ты помнишь, как с узлом своих скорбейвлезал он в экипаж, покрытый лаком,

как в лес носил видения небесон с бедными котлетами из риса…Ты листьями верни, о желтый лес,оставшимся — сияние Бориса.

1935

«Жаждет влаги обугленный бор…»

Жаждет влаги обугленный бор.Изогнулись дерев поясницы.Гробовой беспросветный укорв кругляках остывающей птицы.

О, в жаровне над жаром оса!Столкновенье зари с палачами!Сиротинушки, чьи волосатолько солнце ласкает лучами.

Белый воздух, который виситпоутру над сырым листопадом.Белый лекарь, который косит,чтоб с предсмертным не встретиться взглядом…

Что дороже нам: розы иль рожь?Днем — глаза мы за пазуху прячем.(Теснота. Ослепление. Ложь.)Ночь. И что ж? Мы от зрячести плачем.

1935

«Разве помнит садовник, откинувший окна к весне…»

Владиславу Ходасевичу

Разве помнит садовник, откинувший окна к весне,как всю зиму блистали в них белые стебли мороза?Разве видит слепой от рожденья, хотя бы во сне,как, пылая над стеблем, весною красуется роза?

Проза в полночь стиху полагает нижайший поклон.Слезы служат ему, как сапожнику в деле колодка.На такой высоте замерзает воздушный баллон,на такой глубине умирает подводная лодка.

Нас сквозь толщу воды не услышат: кричи — не кричи.Не для зверя рожок, что трубит на осенней ловитве.Ведь и храм не услышит, как падает тело свечи,отдававшей по капле себя на съеденье молитве.

1936

Листья

Мне снился сон. Нам к счастью снятся сны.Во сне без трости ходит и безглазый.Он днем во тьме, но сны его ясны,как фонари, в которых водолазы.

Явился мне осенний день во сне.Он догорал, как юноша в чахотке.Цвета его готовились к весне,но смерть уже была в его походке.

Внизу, сияя, двигалась река.Широкий луг спускался к ней полого,и с дерева, дрожавшего слегка,слетало в воду желтых листьев много.

Все было просто, будто наяву.Белье отца висело на веревке,и капельку, стекавшую в траву,усердно пили божии коровки.

Но сам отец навек ушел в песок,не ощутив минуты погруженья,оставив нам высокий свой висок,страсть к странствию и к «Ниве» приложенья.

Внизу текла в сиянии река.Погост, с холма, спускался к ней полого.Закат заметно красил облака,и было в дерне желтых листьев много.

Четыре шишки рдели на сосне —из них случайно крест образовался.Отца с тех пор я видела во сне —но мой отец уже не разувался:

шесть лет он держит кости в башмаках.Уже не ходят школьники к нам в гости.И мы уже не виснем в гамаках,давно не увеличиваясь в росте.

Летите, листья! Вам пора лететь.Ваш золотой уход мы почитаем.И мы уйдем — лишь стоит захотеть.Но все-таки мы жить предпочитаем.

1939

Земля

Невольно ослабляя напряженьераспластанного в воздухе крыла,подвластна птица силе притяженья,как в косном этом мире все тела.

Но хрупкий ком, садящийся на кровы,на разные поющий голоса,сбирающий крупицы у подковы,опять уносится под небеса.

И перьями приподнятая птицабез трепета висит на высоте,откуда человеческие лицачуть видимы, как гвозди на кресте.

А человек, уставший от полета,от содроганий вечного пера,обычно ищет теплого оплотагораздо ниже горного ребра,

гораздо ближе к чавкающим недрамгостеприимной низменной земли —защитницы незыблемой и щедрой,которой в горе жаждут корабли.

Бабушка

Изъяны предков достаются детям,и внучка болью бабушки больна.Любовью звали бабушку, и этиммоя судьба предопределена.

О бабушка, жила ты в желтом доме,где рукава сходились на спине.Остался желтый облик твой в альбоме,а рукава — ты завещала мне.

Как два пути с единым назначеньем,живут во мне раздельно кровь и кость.Стремится кровь к тебе своим теченьем,но кость моя — тебе незваный гость.

Лишь только ночь подходит к изголовью,два дерева меня на части рвут.Быть может, и меня зовут Любовью,но я не знаю, как меня зовут.

Раковина

Вадиму Андрееву

За годом год ступеньку не одну,вздымаясь, отнимаем мы у века,и все ж не в вышину, а в глубинупрыжок — есть назначенье человека.

Лишь непрестанно думая о дневсеобщего духовного слиянья,на низшей, на подводной глубинеон видит перлы высшего сиянья.

Сияет перл меж двух кривых частейглубоководной раковины южной.Составленный из сердца и костей,ее изучит человек недужный:

застыла в виде извести она,хранит она гудение пучиныи пустотой насыщенной полна,как череп музыканта пред кончиной.

Рука

Когда рука, строптивая вначале,склоняется во сне к другой подчас —сон состоит из счастья и печали…но явь дает ей лишь вторую часть.

От этой части днем душа худеет,оставив сладость пищи на потом.Действительно — рукою чародеяей сновиденье вносит пищу в дом.

Знакомьтесь, не спеша, с душой такою,которая, от голода дрожа,во сне — вас гладит гладкою рукою,а наяву — пугливее ежа.

Никто сказать душе такой не вправе,что сон ее построен на песке.Бывает сон, что явственнее яви,и слово, что висит на волоске.

У слов таких возвышена основа.Они — не для бумаги и чернил…И Осип Мандельштам такое словос тяжелым камнем некогда сравнил.

Прости

Когда надумает расстатьсямое дыхание со мной,я не смогу уже остатьсяна затверделости земной.Когда в лампаде мало масла,когда у свечки сала нет…Но прежде, чем она погасла,она дает высокий свет.

Прости меня, что не блисталая в полдень полной красотой,зато полуночью листалая листья книги золотой,той самой, что рассталась с глиной,и всю меня несет туда,откуда кажутся равнинойущелия и города.

Желтый дом