Ефим Ховив - Городской романс

Ада Листопад

* * *

Бело-розовый, легкий, игривыйПес хозяйский признал за своюИ кружится вокруг шаловливо,А я молодость вижу свою.Помню, радость такая ж шальная,Безудержный и юный восторгОслепили, когда, выбирая,Я у трех задержалась дорог.Ах ты, пес черноглазый, с хитринкойИ пушистым задорным хвостом!Я скатилась по жизни слезинкой,А могла бы пролиться дождем.

Андрей Подушкин

В переходе

Разрешите постоять

возле вашего лица.

В переходе сквознякиЗаметались меж колонн.На ступеньках «синяки»Пьют «Сирень» одеколон.Гулко ломится проспект,В перекрытьях грохоча.Пьют и щурятся на светТри оборванных бича.Но не знает переход,Что те самые жлобыЕсть отнюдь не антипод —Отражение толпы.Я твержу себе опять:— В наше время все грубы.Разрешите постоятьВозле сломанной судьбы?

Константин Рубинский

* * *

Скажи еще мне пару слов,Девчонка, дичка, водопадка.Я за тобой идти готовПешком, бегом, спеша, украдкой.

В объятья кинуться — экстазЦеной окупится любою.Скажи еще мне пару фраз,Гипнотизируя собою.

Шепни еще теплом своим,Принцесса, стрекоза, светляшка…Я буду жить, как пилигрим,Стреплю последнюю рубашку.

Не станет следствий и причин!Лишь твой кивок, твое участье…Скажи еще… о нет, молчи!Иначе я свихнусь от счастья.

* * *

Календарные годы проходят — обузданный скоп.Посмотрите на время — оно-то давно на пределе.Предприимчивый Ной накликает на разум потоп,Дабы всплыть поумневшим в исходе грядущей недели.

Колыбельные песни поются под грохот стрельбы.И баюкают глупых младенцев, не видящих выси.Календарные песни утратили привкус судьбы,Колыбельные годы устало текут за кулисы.

Этот век копит страх, под копирку кладя колоброд,И, устав трепетать на ветру, золотистые листьяЖдут дождей, жадно ждут, ожидают потопа вот-вот,Дабы всплыть без шуршанья над глубью пророчеств и мистик.

Колыбельные страхи ложатся в подушки бойцам,Корабельные снасти скрипят за страстями дележкиОкеанов, и сумрачный голос больного певцаОтдается в лорнетах, лафетах, лопатах и ложках.

Только что нам напевы — о них не ударишь и лоб!Только что нам моря, коль на удочках нету наживы!Мы кричали давно: «Наплевать! После нас — хоть потоп!»Добавляя: «Но нет, не сейчас… мы еще как-то живы…»

Корабельные плотники честно готовят ковчег,Карамельные рты ухмыляются жирно и жадно…Но надеется Бог, что найдется еще ЧеловекИ научит он нас на воде, как на суше, держаться.

Мы босыми ногами пойдем по потопу вперед,Оставляя круги, как растущий концерт многоточий,И из нас до поры ни один, ни один не умрет,А настанет пора — даже Бог не сумеет отсрочить.

Светлана Томских

На Ангаре

Ах, бабушка, то было не со мной,и детство здесь мое не проходило.Уже давно ангарскою водойтвою деревню Остров затопило.

Мембранами — чувствительны, тонки —дрожали губы у любой старухи,и, теребя привычные платки,без надобности уставали руки.

Ах, бабушка, то было не со мной,и акварель размашистых закатоввысвечивала мрачной полосойпечаль домов, пустеющих, горбатых.

Но кажется мне это все родным,и кажется, что стоит обернуться —и отплывут тяжелые плотыот берегов, к которым не вернуться.

Их медленность неведома воде,но, торопя плоты своим теченьем,вдруг станет неспокойно Ангареза тяжесть своего предназначенья.

Нина Ягодинцева

Оранта

Две ладони — восход и закат.Две ладони — жалеть и ласкать,гладить волосы, косу плести,к изголовью воды поднести.

Две ладони — кормить голубей.Две ладони — качать колыбель.Повторяйтесь, восход и закат,как молитва на всех языках.

Повторяйтесь, тревога и труд,помогайте бесстрастной судьбе.Две ладони друг к другу прильнутв материнской печальной мольбе.

Две ладони покорно замрут,и на долгие-долгие дниматеринский томительный труд:вразуми, помоги, сохрани…

* * *

Во тьме случайного ночлегаВ глухом предчувствии бедыДуша у Бога просит снега,Чтоб он засыпал все следы…

Я прислонюсь к холодной раме:Как хорошо, что есть приют,И там, за ветхими дверямиСлепые ангелы поют.

Огонь в печи воздел ладониИ замирает, трепеща.И на серебряной иконеПодхвачен ветром край плаща.

И длится, длится тайный праздник,Душа пирует налегке,И лишь свеча все время гаснетНа неподвижном сквозняке.

* * *

Как странно в вязкой пустотеСреди погибших словЗаговорить на языкеУтраченных богов!

Огонь бесплодный и ничей,Но жечь ему дано.Звучанье собственных речейТо смутно, то темно.

Оно темно, как белый снегВо чреве зимних туч —Сколь славен был далекий век,Сколь радостно могуч!

Покорно отпускаю ввысьСплетенье древних слов:Печальным эхом воротисьНа пиршество богов…

Юрий Подкорытов

Этюды на осенних листьях

Весь вечер над озером громыхало и полыхало. Видимо, там, наверху, окончательно развеселился Илья-пророк, этот маленький, промокший до нитки старичок с венчиком седых кудрей вокруг симпатичной лысинки.

Он уже не управлял своей колесницей, а только оглушительно хлопал в ладоши и озорно метал огненные стрелы.

Одна, я приметил, ударила в осинничек возле болотца. Там я нашел — на другой день — с дюжину крепких красноголовиков.

На рассвете солнце вынырнуло из озера, над лесами навис легкий туман, ударили удивительно яркие лучи; опавшая листва затрепетала, зашевелилась.

Грибы дружно приподняли шляпки, благодаря за благодатный дождь и щедрое тепло.

Вот так и в нашей жизни кончаются любые ненастья — ярким светом.

Где-то далеко-далеко, почти за горизонтами памяти — зыбкое зеленое марево, имя которому июньские поляны…

…Уже сменилась ясностью утренняя дымка, и от тяжести солнечного света стала пригибаться к земле трава. Слышится нестройный гул, словно прогревают свои моторы стрекозы-самолетики, чтобы взлететь с зеленого аэродрома. Цепкими лапками обхватили шмели головки цветов-медоносов. Учинил пляску новорожденный мушиный рой. Он похож на густое колышущееся облачко. Медленно, словно ощупывая дорогу, ползет божья коровка по стебельку… Неторопливо раскидывает свою ловчую сеть паучишка. Неумело пиликают молоденькие кузнечики, вполголоса, словно стесняясь. Деловито шныряют рыжие муравьи.

…Такими с детства навсегда остались июньские поляны: зной, пряный запах и песни косы, словно звенящий ветерок.

В глухой чаще невидимый птичий оркестр робко настраивал свои инструменты. Так уже принято в лесу — встречать новый день большим концертом.

Первый аккорд взял дятел. Ударил по сухой сосне, словно в барабан.