Игорь Северянин - Том 2. Поэзоантракт
Георгию Шенгели
Ты, кто в плаще и в шляпе мягкой,Вставай за дирижерский пульт!Я славлю культ помпезный Вакха,Ты — Аполлона строгий культ!
В твоем оркестре мало скрипок:В нем все корнеты-а-пистон.Ищи средь нотных белых кипокТетрадь, где — смерть и цепий стон!
Ведь так ли, иначе (иначе?…)Контрастней раков и стрекоз,Сойдемся мы в одной задаче:Познать непознанный наркоз…
Ты, завсегдатай мудрых келий,Поющий смерть, и я, моряк,Пребудем в дружбе: нам, Шенгели,Сужден везде один маяк.
Финал («Закончен том, но не закончен…»)
Закончен том, но не законченЕго раздробленный сюжет.Так! с каждою главою звончеПоет восторженный поэт.
Напрасно бы искать причалаДля бесшабашного певца:В поэме жизни нет начала!В поэме жизни нет конца!
Неисчерпаемая темаЖдет всей души, всего ума.Поэма жизни — не поэма:Поэма жизни — жизнь сама!
Вэрвэна
Поэзы 1918–1919 гг.Все поэзы этого тома, за исключением помеченных 1918 г., написаны в январе 1919 г., причем написаны в Эстонии, на курорте Тойла. Поэза «Музе музык» написана в Ревеле.
I. Жемчуг прилива
Интродукция («Вервэна, устрицы и море…»)
Вервэна, устрицы и море, Порабощенный песней Демон — Вот книги настоящей тема,Чаруйной книги о святом Аморе.
Она, печалящая ваши грезы, Утонченные и бальные, Приобретает то льняные,То вдруг стальные струнные наркозы.
Всмотритесь пристальнее в эти строки: В них — обретенная утрата. И если дух дегенератаВ них веет, помните: всему есть сроки.
Устрицы
О, замороженные льдом,Вы, под олуненным лимоном,Своим муарным перезвономЗаполонившие мой дом,
Зеленоустрицы, чей пискИ моря влажно-сольный запах, —В оттенках всевозможных самых —Вы, что воздвигли обелиск
Из ваших раковин, — мой взор,Взор вкуса моего обнищен:Он больше вами не насыщен, —Во рту растаял ваш узор…
Припоминаю вас с трудом,Готовый перерезать вены,О, с лунным запахом вервэны,Вы, замороженные льдом!
Ликер из вервэны
Ликер из вервэны — грёзерки ликер,Каких не бывает на свете,Расставил тончайшие сети,В которые ловит эстетов — Амор Искусно.
Луною, наполнен сомнамбул фужерИ устричным сердцем, и морем.И тот, кто ликером аморим,Тому орхидейное нежит драже Рот вкусно.
Уста и фужер сетью струн сплетены,При каждом глотке чуть звенящих,Для нас — молодых, настоящих, —Для нас, кто в Сейчас своего влюблены Истому.
Лишь тот, кто отрансен, блестящ, вдохновен,Поймет тяготенье к ликеру,Зовущему грезы к узору,К ликеру под именем: Crеme de verveine — Больному.
При свете тьмы
Мы — извервэненные с душой изустреченною,Лунно-направленные у нас умы.Тоны фиолетовые и тени сумеречныеМечтой болезненной так любим мы.
Пускай упадочные, но мы — величественные,Пускай неврастеники, но в свете тьмыУ нас задания, веку приличественные,И соблюдаем их фанатично мы.
Фанатики изборов
Мы — фанатики наших изборов, Изысков, утонка. Мы чувствуем тонкоТем, что скрыто под шелком проборов,
Тем, что бьется под легким, под левым, — Под левым, под легким. Мечтам нашим кроткимПуть знаком к бессемянным посевам.
Не подвержены мы осязанью Анализов грубых. В их грохотных трубах —Нашим нервам и вкусам терзанье.
Пусть структура людей для заборов: Структура подонка. Мы созданы тонко:Мы — фанатики наших изборов.
Морефея
Флакон вервэны, мною купленный, Ты выливаешь в ваннуИ с бровью, ласково-насупленной, Являешь Монну-Ванну.
Правдивая и героичная, Ты вся всегда такая…Влечешь к себе, слегка циничная, Меня не отпуская.
И облита волной вервэновой, Луной и морем вея,Душой сиренево-сиреневой Поешь, как морефея.
Белый транс
Ночью, вервэной ужаленной, —Майскою, значит, и белой, —Что-нибудь шалое делай,Шалью моею ошаленный.
Грезь о луне, лишь намекнутой,Но не светящей при светеНочи, невинной, как дети,Грешной, как нож, в сердце воткнутый.
Устрицы, острые устрицыЕшь, ошаблив, олимонив,Грезы, как мозгные кони,Пусть в голове заратустрятся.
Выплыви в блеклое, штильноеМоре, замлевшее майно.Спой, опьяневши ямайно,Что-нибудь белое, стильное…
Лунные блики
Лунные слезы легких льнущих ко льну сомнамбул.Ласковая лилейность лилий, влюбленных в пленЛипких зеленых листьев. В волнах полеты камбал,Плоских, уклонно-телых. И вдалеке — Мадлэн.
Лень разветвлений клена, вылинявшего ало.Палевые поляны, полные сладких сил.Лютиковые лютни. В прожилках фьоль опала.Милая белолебедь в светлом раскрыльи крыл.
Лучше скользить лианно к солнечному Граалю,Кроликов ланно-бликих ловко ловить в атласПлатьев лиловых в блестках. Пламенно лик реалюИ, реализм качеля, плачу печалью глаз.
Чары Лючинь
Лючинь печальная читала вечером ручьисто-вкрадчиво,Так чутко чувствуя журчащий вычурно чужой ей плач,И в человечестве чтя нечто вечное, чем чушь Боккачио,От чар отчаянья кручинно-скучная, чла час удач.
Чернела, чавкая чумазой нечистью, ночь бесконечная,И челны чистые, как пчелы-птенчики безречных встреч,Чудили всячески, от качки с течами полуувечные,Чьи очи мрачные из чисел чудную чеканят речь.
Чем, — чайка четкая, — в часы беспечные мечтой пречистоюОтлично-честная Лючинь сердечная лечила чад,Порочных выскочек? Коричне-глетчерно кричит лучистоеВ качалке алчущей Молчанье чахлое, влача волчат…
Образ прошлого
Я слышу в плеске весла галер,Когда залив заснет зеркально:Судьба Луизы де Лавальер —И трогательна, и печальна.
Людовик-Солнце, как кавалер,Знал тайну страсти идеально.Судьба Луизы де ЛавальерВсе ж трогательна и печальна.
Когда день вешний печально-сер,И облака бегут повально,Судьба Луизы де ЛавальерТам трогательна и печальна.
И пусть этот образ из прежних эрГлядит и тускло, и банально:Судьба Луизы де ЛавальерВсегда пленительно-печальна.
У окна
В мое окно глядит луна.Трюмо блистает элегантное.Окно замерзло бриллиантное.Я онемела у окна.
Луна глядит в мое окно,Как некий глаз потустороннего.С мечтой о нем, молю: «Не тронь его,Луна: люблю его давно…»
В мое окно луна глядитТо угрожающе, то вкрадчиво.Молюсь за чистого, за падшегоВ порок, с отчаяньем в груди.
Луна глядит в окно мое,Как в транс пришедшая пророчица.Ах, отчего же мне так хочетсяПереселиться на нее?…
Цветы как крылья
