Константин Симонов - Собрание сочинений. Том 1

Когда им помощь подадут.

Нам холодно. Им холодней:

Они сидят там много дней.

Уже кончается зима.

А где же мы? Вода кругом...

Чтоб не сойти совсем с ума,

Нам надо думать о другом.

Что ж, о другом - так о другом!

Давай о самом дорогом.

Но что ж и мне и всем другим

Казалось самым дорогим?

Вот так же сидя, как и мы,

К огню придвинувши пимы,

Четыре парня молча ждут,

Когда им помощь подадут... -

Ночь. На кровати летчик спит.

Сестра всю ночь над ним сидит.

Он беспокойный, он такой -

Он может встать. Да что покой?

Как может предписать покой

Тот врач, который в свой черед

С утра дрожащею рукой

Газету в ящике берет?

На старой, милой нам земле

Есть много мужества. Оно

Не в холе, воле и тепле,

Не в колыбели рождено.

Лишь мещанин придумать мог

Мир без страстей и без тревог;

Не только к звукам арф и лир

Мы будем приучать детей.

Мир коммунизма - дерзкий мир

Больших желаний и страстей.

Где пограничные столбы,

Там встанут клены и дубы,

Но яростней, чем до сих пор,

Затеют внуки день за днем

Жестокий спор, упрямый спор

С водой, землею и огнем.

Чтоб все стихии нам взнуздать,

Чтоб все оковы расковать,

Придется холодать, страдать,

Быть может, жизнью рисковать.

На талом льду за тыщу верст,

Где снег колюч и ветер черств,

Четыре наших парня ждут,

Когда им помощь подадут.

Есть в звуке твердых их имен,

В чертах тревожной их судьбы

Начало завтрашних времен,

Прообраз будущей борьбы.

Я вижу: где-то вдалеке,

На льду, на утлом островке,

На стратоплане, на Луне,

В опасности, спиной к спине,

Одежду, хлеб и кров деля,

Горсть земляков подмоги ждет.

И вся союзная земля

К своим на выручку идет.

И на флагштоках всех судов

Плывет вперед сквозь снег и мрак,

Сквозь стаи туч, сквозь горы льдов

Земного шара гордый флаг.

1938

В ленинградской гостинице,

в той, где сегодня пишу я,

Между шкафом стенным

и гостиничным тусклым трюмо

Я случайно заметил

лежавшую там небольшую

Пачку смятых листов -

позабытое кем-то письмо.

Без конверта и адреса.

Видно, письмо это было

Из числа неотправленных,

тех, что кончать ни к чему.

Я читать его стал.

Било десять. Одиннадцать било.

Я не просто прочел -

я, как путник, прошел то письмо.

Начиналось, как водится,

с года, числа, обращенья;

Видно, тот, кто писал,

машинально начало тянул,

За какую-то книжку

просил у кого-то прощенья...

Пропустив эти строчки,

я дальше в письмо заглянул:

...........................

............................

Через час с небольшим

уезжаю с полярным экспрессом.

Так мы прочно расстались,

что даже не страшно писать.

Буду я отправлять,

будешь ты получать с интересом,

И знакомым читать,

и в корзинку спокойно бросать.

Что ж такое случилось,

что больше не можем мы вместе?

Где не так мы сказали,

ступили не так и пошли,

И в котором часу,

на каком трижды проклятом месте

Мы ошиблись с тобой

и поправить уже не смогли?

Если б знать это место,

так можно б вернуться, пожалуй,

Но его не найдешь.

Да и не было вовсе его!

В нашей жалобной книге

не будет записано жалоб:

Как ее ни листай,

все равно не прочтешь ничего.

Взять хоть письма мои -

я всегда их боялся до смерти.

Разве можно не жечь,

разве можно держать их в руках?

Как их вновь ни читай,

как их вновь ни сличай и ни мерь ты,

Только новое горе

разыщешь на старых листках.

Ты недавно упрямо

читала их все по порядку.

В первых письмах писалось.

что я без тебя не могу,

В первых письмах моих,

толщиною в большую тетрадку,

Мне казалось - по шпалам,

не выдержав, я побегу.

Все, что думал и знал,

заносил на бумагу сейчас же,

Но на третьей отлучке

(себя я на этом ловлю)

В письмах день ото дня

по-привычному громче и чаще

Повторяется раньше

чуть слышное слово "люблю".

А немного спустя

начинаются письма вторые -

Ежедневная почта

для любящей нашей жены,

Без особенных клякс

и от слез никогда не сырые,

В меру кратки и будничны,

в меру длинны и нежны.

В них не все еще гладко,

и, если на свет посмотреть их,

Там гостила резинка;

но скоро и ей не бывать...

И тогда выступают на сцену

последние, третьи,

Третьи, умные письма, -

их можешь не жечь и не рвать.

Если трезво взглянуть, -

что же, кажется, страшного в этом?

В письмах все хорошо -

я пишу по два раза на дню,

Я к тебе обращаюсь

за помощью и за советом,

Я тобой дорожу,

я тебя безгранично ценю.

Потому что я верю

и знаю тебя все короче,

Потому что ты друг,

потому что чутка и умна...

Одного только нет,

одного не прочтешь между строчек:

Что без всех "потому"

ты мне просто, как воздух, нужна.

Ты по письмам моим

нашу жизнь прочитать захотела.

Ты дочла до конца,

и тебе не терпелось кричать:

Разве нужно ему

отдавать было душу и тело,

Чтобы письма такие

на пятом году получать?

Ты смолчала тогда.

Просто-напросто плача от горя,

По-ребячьи уткнувшись,

на старый диван прилегла,

И рыдала молчком,

и, заслышав шаги в коридоре,

Наспех спрятала письма

в незапертый ящик стола.

Эти письма читать?

За плохое бы дело взялись мы, -

Ну зачем нам следить,

как менялось "нежны" на "дружны".

Там начало конца,

где читаются старые письма,

Где реликвии нам -

чтоб о близости вспомнить - нужны.

Я любил тебя всю,

твои губы и руки - отдельно.

Удивляясь не важным,

но милым для нас мелочам.

Мы умели дружить

и о чем-то совсем не постельном,

Лежа рядом, часами

с тобой говорить по ночам.

Это дружба не та,

за которой размолвку скрывают.

Это самая первая,

самая верная связь.

Это дружба - когда

о руках и губах забывают,

Чтоб о самом заветном

всю ночь говорить, торопясь.

Год назад для работы

пришлось нам поехать на Север,

По старинным церквам,

по старинным седым городам.

Шелестел на лугах

одуряюще пахнущий клевер,

И дорожная пыль

завивались по нашим следам.

Нам обоим поездка

казалась ужасно счастливой;

Мой московский заморыш

впервые увидел поля,

И луга, и покосы,

и северных речек разливы

И впервые услышал,

как черная пахнет земля.

Только здесь ты заметила

в звездах все небо ночное,

Красноватые сосны

стоят вдоль дорог, как стена...

Почему ты на Север

не ездила раньше со мною,

Почему ты на землю

привыкла смотреть из окна?

Как-то вышло, что здесь

ты, всегда мне дававшая руку,

Ты, с улыбкой умевшая

выручить в худший из дней,

Ты, которой я слушался,

мой поводырь и порука,

В нашем добром содружестве

бывшая вечно сильней,

Здесь, далеко от дома,

в поездке, ты вдруг растерялась,

Ты на все удивлялась -

на листья, кусты и цветы.

Ты смеялась и пела;

все время мне так и казалось,

Что, в ладоши захлопав,

как в детстве, запрыгаешь ты.

Вспоминаю закат,

переезд через бурную реку.

В мокрой лодке пришлось

на колени тебя посадить,

Переправившись в церковь

со строгими фресками Грека,

Мы, еще не обсохнув,

о них попытались судить.

Со смешным торжеством

мы по краскам века узнавали,

Различали святых

по суровым носам и усам

И до самого купола

дерзкой рукой доставали

И спускались обратно

по скользким и шатким лесам.

Ты попутчицей доброю

сделаться мне пожелала,

Чтоб не портить компании,

горькое пиво пила,

Деревянное мясо

с веселой улыбкой жевала,

На туристских привалах

спала, как в Москве не спала.

Помню это шоссе

с торопливой грозой, с облаками.