Данте Алигьери - Божественная комедия

Песнь четырнадцатая

Кто это кружит здесь, как странник некий,Хоть смертью он еще не окрылен,И подымает и смыкает веки?»

«Не знаю, кто; он кем-то приведен;Спроси, ты ближе; только не сурово,А ласково, чтобы ответил он».

Так, наклонясь один к плечу другого,Шептались двое, от меня правей;Потом, подняв лицо, чтоб молвить слово,

Один сказал: «Дух, во плоти своейИдущий к небу из земного края,Скажи нам и смущение развей:

Откуда ты и кто ты, что такаяТебе награда дивная дана,Редчайшая, чем всякая иная?»

И я: «В Тоскане речка есть одна;Сбегая с Фальтероны,[726] вьется смелоИ сотой милей не утолена.

С тех берегов принес я это тело;Сказать мое вам имя — смысла нет,Оно еще не много прозвенело».

И вопрошавший: «Если в твой ответСуждение мое проникнуть властно,Ты говоришь об Арно». А сосед

Ему сказал: «Должно быть, не напрасноНазванья этой речки он избег,Как будто до того оно ужасно».

И тот: «Что думал этот человек,Не ведаю; но по заслугам надо,Чтоб это имя сгинуло навек!

Вдоль всей реки, оттуда, где громадаХребта, с которым разлучен Пелор,[727]Едва ль не толще остального ряда,

Дотуда, где опять в морской просторСпешит вернуться то, что небо сушит,А реки снова устремляют с гор,

Все доброе, как змея, каждый душит;Места ли эти под наитьем зла,Или дурной обычай правду рушит,

Но жалкая долина привелаЛюдей к такой утрате их природы,Как если бы Цирцея[728] их пасла.

Сперва среди дрянной свиной породы,Что только желудей не жрет пока,Она струит свои скупые воды;[729]

Затем к дворняжкам держит путь река,Задорным без какого-либо права,И нос от них воротит свысока.[730]

Спадая вниз и ширясь величаво,Уже не псов находит, а волковПроклятая несчастная канава.[731]

И, наконец, меж темных омутов,Она к таким лисицам попадает,Что и хитрец пред ними бестолков.[732]

К чему молчать? Пусть всякий мне внимает!И этому полезно знать впередО том, что мне правдивый дух внушает.

Я вижу, как племянник твой идетОхотой на волков и как их травитНа побережьях этих злобных вод.

Живое мясо на продажу ставит;Как старый скот, ведет их на зарез;Возглавит многих и себя бесславит.

Сыт кровью, покидает скорбный лес[733]Таким, чтоб он в былой красе и силеЕще тысячелетье не воскрес».[734]

Как тот, кому несчастье возвестили,В смятении меняется с лица,Откуда бы невзгоды ни грозили,

Так, выслушав пророчество слепца,Второй, я увидал, поник в печали,Когда слова воспринял до конца.

Речь этого и вид того рождалиВо мне желанье знать, как их зовут;Мои слова как просьба прозвучали.

И тот же дух ответил мне и тут:«Ты о себе мне не сказал ни звука,А сам меня зовешь на этот труд!

Но раз ты взыскан богом, в чем порукаТо, что ты здесь, отвечу, не тая.Узнай: я Гвидо, прозванный Дель Дука.

Так завистью пылала кровь моя,Что, если было хорошо другому,Ты видел бы, как зеленею я.

И вот своих семян я жну солому.О род людской, зачем тебя манитЛишь то, куда нет доступа второму?

А вот Риньер,[735] которым знаменитДом Кальболи, где в нисходящем рядеНикто его достоинств не хранит.

И не его лишь кровь[736] теперь в разладе, —Меж По и Рено, морем и горой,[737] —С тем, что служило правде и отраде;

В пределах этих порослью густойТеснятся ядовитые растенья,И вырвать их нет силы никакой.

Где Лицио, где Гвидо ди Карпенья?Пьер Траверсаро и Манарди где?Увы, романцы, мерзость вырожденья!

Болонью Фабро не спасет в беде,И не сыскать Фаэнце Бернардина,Могучий ствол на скромной борозде!

Тосканец, слезы льет моя кручина,Когда я Гвидо Прата вспомянуИ доблестного Д'Адзо, Уголина;

Тиньозо, шумной братьи старшину,И Траверсари, живших в блеске славы,И Анастаджи, громких в старину;[738]

Дам, рыцарей, и войны, и забавы,Во имя благородства и любви,Там, где теперь такие злые нравы!

О Бреттиноро, больше не живи!Ушел твой славный род, и с ним в опалеВсе, у кого пылала честь в крови.[739]

Нет, к счастью, сыновей в Баньякавале[740];А Коньо — стыд, и Кастрокаро — стыд,Плодящим графов, хуже, чем вначале.[741]

Когда их демон[742] будет в прах зарыт,Не станет сыновей и у Пагани,Но это славы их не обелит.

О Уголин де'Фантолин, заранеТвой дом себя от поношенья спас:Никто не омрачит его преданий![743]

Но ты иди, тосканец; мне сейчасМилей беседы — дать слезам излиться;Так душу мне измучил мой рассказ!»

Мы знали — шаг наш должен доноситьсяДо этих душ; и, раз молчат они,Мы на дорогу можем положиться.

И вдруг на нас, когда мы шли одни,Нагрянул голос, мчавшийся вдоль кручиБыстрей перуна в грозовые дни:

«Меня убьет, кто встретит!»[744] — и, летучий,Затих вдали, как затихает гром,Прорвавшийся сквозь оболочку тучи.

Едва наш слух успел забыть о нем,Раздался новый, словно повторенныйУдар грозы, бушующей кругом:

«Я тень Аглавры, в камень превращенной!»[745]И я, правей, а не вперед ступив,К наставнику прижался, устрашенный.

Уже был воздух снова молчалив.«Вот жесткая узда, — сказал Вергилий, —Чтобы греховный сдерживать порыв.

Но вас влечет наживка, без усилийНа удочку вас ловит супостат,И проку нет в поводьях и вабиле.[746]

Вкруг вас, взывая, небеса кружат,Где все, что зримо, — вечно и прекрасно,А вы на землю устремили взгляд;

И вас карает тот, кому все ясно».

Песнь пятнадцатая