Велимир Хлебников - Том 5. Проза, рассказы, сверхповести

Смех

В горах разума пустякСкачет легко, точно серна.Я веселый могучий толстяк,И в этом мое «Верую».Чугунной скачкою моржаЯ прохожу мои пути.Железной радугой ножаМой смех умеет расцвести.<Рукою мошной подбоченясь,Трясу единственной серьгой.>Дровами хохота поленницТоплю мой разум голубой.Ударом в хохот указую,Что за занавеской скрылся кто-то,И обувь разума разуюИ укажу на пальцы пота.Ты водосточною трубой<Протянута к глазам небес,А я безумец и другой,>Я – жирными глазами бес.Курись пожарами кумирен,Гори молельнями печали!Затылок мой, от смеха жирен,Твои же руки обнимали,Твои же губы целовали.И, точно крыши твердой скат,Я в непогоде каждой сух.А ты – как та, которой кат<Клещами вынимает дух.На колесе привязана святою,>Застенок выломал суставы,Ты, точно строчка запятою,Вдруг отгородилась от забавы.А я тяну улыбки нитки,Где я и ты,Тебе на паутине пыткиМои даю цветы.И мы – как две ошибкиВ лугах ночной улыбки.Я смех, я громоотводОт мирового гнева.Ты водоем для звездных вод,Ты мировой печали дева.Всегда судьбой меня смешишь:Чем более грустна ты,Тем ярче в небе шиш –(Им судьбы тароваты.Твоя душа – густой ковер,)Где ходят ноги звезд.А я вчера на небе сперСловарь недорогих острот.Колени мирового горяРуками обнимая, плачешь,А я с ним подерусь, поспорюИ ловко одурачу.У каждого своя цельИ даже у паяца.Но многие боятсяТвоих нездешних глаз.И ежели золу ем,Она невкусная, пойми!Ты все же тихим поцелуемМне поручи несешь любви.И вечно ты ко мне влекома,И я лечу в твою страну.И, как пшеничная солома,Ты клонишь нежную вину.Я жирным хохотом трясусяИ над собой и над судьбой,Когда порой бываешь «дуся»,Моей послушною рабой.

Старик

Потомков новые рубли,Для глаза божьего сквозны,Кладу в ночные кошелькиГробами звякнувшей казны.Два холма во времениДальше, чем глаза от темени.Я ученическим гробамСкажу не так, скажу не там.Хранитель точности, божбамВеду торговые счета.Любимцы нег, друзья беды,Преступники и кто горды,Мазурики и кто пророки –В одном потоке чехардыИгра числа и чисел сроки.Вот ножницы со мной,Зловеще лязгая, стригуДыханье мертвой беленойИ смеха дикое гу-гу.Я роздал людям пай на гроб,Их увенчал венками зависти.И тот, в поту чей мертвый лоб,Не смог с меня глаза вести.Носитесь же вместе, горе и смех,Носитесь, как шустрые мыши.Надену свой череп и белый доспехИ нежитью выгляну с крыши.И кости безумного трескаЗвенят у меня на руке.Ах, если бы вновь занавескаОткрылась бы вновь вдалеке.И глаз опрокинутых КитежиПусть горе закроет ресницей.Бегите же, дети, бегите же! –Что в жизни бывает, не снится.

Смех

Я смех, я громоотвод,Где гром ругается огнем,Ты, горе, для потока водСтаринный водоем.И к пристани грозаЛетит надменною путиной.Я истины глазаУ горя видывал из тины.Я слова бурного разбойник,Мои слова – кистень на Волге!Твоей печали рукомойникМне на руки льет струи долги.

Горе

Сумрак – умная печаль!Сотня душ во мне теснится,Я нездешняя, вам жаль,Невод слез – мои ресницы.Пляшу Кшесинскою пред гробомИ в замке дум сижу ПотоцкойПеред молчанием Гирея.А в детстве я любила клецки,Веселых снегирей.Они глазам прохожих милы,Они малиновой весною зоба,Как темно-красные цветы,На зимнем выросли кусту.Но все пустынно, и не тыСорвешь цветы с своей могилы,Развеешь жизни пустоту.Мне только чудится оскалГнилых зубов внизу личины,Где червь тоскуюший искалОбед из мертвечины.Как синей бабочки крылоНа камне,Слезою черной обвелоГлаза мне.

Смех

Что же, мы соединимНаши воли, наши речи!Смех никем не извиним,Улетающий далече!Час усталый, час ленивый!Ты кресало, я огниво!Древний смех несу на рынок.Ты, веселая толпа,Ты увидишь поединокЛезвия о черепа.Прочь одежды! Прочь рубахи!По дороге черепов поползете, черепахи!Скинь рубашку с полуплеч,И в руке железный волосБудет мне грозить, как меч,Как кургана древний голос.Точно волны чернозема,Пусть рассыпется коса,Гнется, в грудь мою ведома,Меди тонкой полоса.И простор твоих рубах,Не стесняемый прибоем,Пусть устанет о рабахПричитать печальным воем.Дерзкой волею противникаЯ твой меч из ножен выбью.Звон о звон, как крик крапивника,Чешую проколет рыбью.Час и череп, чет и нечет!Это молнии железныеВдруг согнулись и перечат –– Узок узкий путь над бездною!На снегах твоей сорочкиАлым вырастут шиповники.Это я поставил точкиСвоей жизни, мы виновники!Начинай же, начинай!И в зачет и невзначай!Точно легкий месяц Ай!Выбирай удачи пай!Пусть одеты кулакиРукоятью в шишаки,Темной проволочной сеткой,От укуса точно пчел,Отбивают выпад меткий –Их числа никто не счел.И, удары за ударом,Искры сыпятся пожаром,Искры сыпятся костром.Время катится недаром,Ах, какой полом!

Смех падает мертвый, зажимая рукоятью красную пену на боку.

<Плоскость ХХI>

Двое читают газету.

Первый

Как? Зангези умер!Мало того, зарезался бритвой.Какая грустная новость!Какая печальная весть!Оставил краткую записку:«Бритва, на мое горло!»Широкая железная осокаПеререзала воды его жизни, его уже нет…Поводом было уничтожениеРукописей злостнымиНегодяями с большим подбородкомИ шлепающей и чавкающей парой губ.

Зангези (входя)

Зангези жив,Это была неумная шутка.

Продолжение следует

1920–1922

Другие редакции и варианты

<Симфония «Любь»>

Любавица любоень любокий олюбень любязю в любне любила приолюливать.

Любимок, любнеющих любляльно, любков приполюбливающих любила разлюбесно. Любеса любит, любуче любит, любуче любит, любоко.

Любиязь-любец любно олюбил, любнядью-любимядью олюблен. Любёль любоких любд, любивый любавицу, олюбил любезя. Любевом прилюбил. Люба полюбил.

Любины любутны любезю. Любочий и любочество, любака любимок, Любляна любовень, Любины юнирь, Юныни любоч и люболь, любач юнот, любло юнивое, олюбил юнет, юнязем любоем юнущих юнлянок, юнли любиц.

И тихосоннязи были. Любяга!

Олюбимились.

«Я опять шел по желтым дорожкам…»

Я опять шел по желтым дорожкам истоптанного снега Разумовской пущи. Снежные перины из перьев морозного лебедя тянулись по бокам, одна за другой, вставали листвени и, как души предков, темные и таинственные, беседовали с темнотой, и ласковой хвоей задевали глаза пешеходов. «Бабушка или дедушка свешивается с этой узловатой прозрачно-хвойной ветки?» – думал я.

Что-то родное и знакомое в них, в их шепоте дерева людям.

Сухой треск, грохочущий рокот, быстрое дыхание ежа, комком несущегося по небу, шум и треск паровоза, разводящего свои пары, запачкали пятном шумов мысли о предках, и я опять увидел на небе четыре ровные пластины, управляемые человеческою пылинкою, и строгий закон плоскостей теневым богом скользнул за верхушками лиственей.