Владимир Высоцкий - Идет охота на волков…
«Здравствуй, «Юность», это я…»
Здравствуй, «Юность», это я,Аня Чепурна́я, —Я ровесница твоя,То есть молодая.
То есть мама говорит,Внука не желая:Рано больно, дескать, стыд,Будто не жила я.
Моя мама — инвалид:Получила травму, —Потому благоволитБольше к божью храму.
Любит лазать по хорам,Лаять тоже стала, —Но она в науки храмТоже забегала.
Не бросай читать письмо,«Юность» дорогая!Врач мамашу, если б смог,Излечил от лая.
Ты подумала-де, вотВстанет спозаранкаИ строчит, и шлет, и шлетПисьма, — хулиганка.
Нет, я правда в первый раз —О себе и Мите.Слезы капают из глаз, —Извините — будет грязь —И письмо дочтите!
Я ж живая — вот реву, —Вам-то все — повтор, ноЯ же грежу наяву:Как дойдет письмо в Москву —Станет мне просторно.
А отца радикулитГнет горизонтально,Он — военный инвалид,Так что все нормально.
Есть дедуля-ветошь Тит —Говорит пространно,Вас дедуня свято чтит;Всё от Бога, говорит,Или от экрана.
Не бросай меня однуИ откликнись, «Юность»!Мне — хоть щас на глубину!Ну куда я ткнусь! Да ну!Ну куда я сунусь!
Нет, я лучше — от и до,Что и как случилось:Здесь гадючее гнездо,«Юность», получилось.
Защити (тогда мы их! —Живо шею свертим)Нас — двоих друзей твоих, —А не то тут смерть им.
Митя — это… как сказать?..Это — я с которым!В общем, стала я гулятьС Митей-комбайнером.
Жар валил от наших тел(Образно, конечно), —Он по-честному хотел —Это я, — он аж вспотел, —Я была беспечна.
Это было жарким днем,Посреди ухаба…«Юность», мы с тобой поймем —Ты же тоже баба!
Да и хоть бы между льдин —Все равно б случилось:Я — шатенка, он — блондин,Я одна — и он один, —Я же с ним училась!
Зря мы это, Митя, зря, —Но ведь кровь-то бродит…Как — не помню: три хмыря,Словно три богатыря, —Колька верховодит.
Защитили наготуИ прикрылись наспех, —А уж те орут: «Ату!» —Поднимают на́ смех.
Смех — забава для парней —Страшное оружье, —Но а здесь еще страшней —Если до замужья!
Наготу преодолев,Срам прикрыв рукою,Митя был как правда лев, —Колька ржет, зовет за хлев —Словно с «б» со мною…
Дальше — больше: он закрылМитину одежду,Двух дружков своих пустил…И пришли сто сорок рылС деревень и между.
…Вот люблю ли я его?Передай три слова(И не бойся ничего:Заживет — и снова…), —
Слова — надо же вот, а! —Или знак хотя бы!..В общем, ниже живота…Догадайся, живо! ТакМы же обе — бабы.
Нет, боюсь, что не поймешь!Но я — истый друг вам.Ты конвертик надорвешь,Левый угол отогнешь —Будет там по буквам!
<До 1977>«Я дышал синевой…»
Я дышал синевой,Белый пар выдыхал, —Он летел, становясь облаками.Снег скрипел подо мной —Поскрипев, затихал, —А сугробы прилечь завлекали.
И звенела тоска, что в безрадостной песне поется:Как ямщик замерзал в той глухой незнакомой степи, —Усыпив, ямщика заморозило желтое солнце,И никто не сказал: шевелись, подымайся, не спи!
Все стоит на Руси,До макушек в снегу.Полз, катился, чтоб не провалиться, —Сохрани и спаси,Дай веселья в пургу,Дай не лечь, не уснуть, не забыться!
Тот ямщик-чудодей бросил кнут и — куда ему деться! —Помянул он Христа, ошалев от заснеженных верст…Он, хлеща лошадей, мог бы этим немного согреться, —Ну а он в доброте их жалел и не бил — и замерз.
Отраженье своеУвидал в полынье —И взяла меня оторопь: в пору бОборвать житие —Я по грудь во вранье,Да и сам-то я кто, — надо в прорубь!
Вьюги стонут, поют, — кто же выстоит, выдержит стужу!В прорубь надо да в омут, — но сам, а не руки сложа.Пар валит изо рта — эк душа моя рвется наружу, —Выйдет вся — схороните, зарежусь — снимите с ножа!
Снег кружит над землей,Над страною моей,Мягко стелет, в запой зазывает.Ах, ямщик удалой —Пьет и хлещет коней!А непьяный ямщик — замерзает.
<Между 1970 и 1977>«Вот она, вот она…»
Вот она, вот она —Наших душ глубина,В ней два сердца плывут как одно, —Пора занавесить окно.
Пусть в нашем прошлом будут рыться после люди странные,И пусть сочтут они, что стоит все его приданое, —Давно назначена ценаИ за обоих внесена —Одна любовь, любовь одна.
Холодна, холоднаГолых стен белизна, —Но два сердца стучат как одно,И греют, и — настежь окно.
Но перестал дарить цветы он просто так, не к случаю;Любую женщину в кафе теперь считает лучшею.И улыбается онаСлучайным людям у окна,И привыкает засыпать одна.
<Между 1970 и 1978>«Давно, в эпоху мрачного язычества…»
Давно, в эпоху мрачного язычества,Огонь горел исправно, без помех, —А нынче, в век сплошного электричества,Шабашник — самый главный человек.
Нам внушают про проводку,А нам слышится — про водку;Нам толкуют про тройник,А мы слышим: «на троих».
Клиент, тряхни своим загашникомИ что нас трое — не забудь, —Даешь отъявленным шабашникамЧинить электро-что-нибудь!
У нас теперь и опыт есть и знание,За нами невозможно усмотреть, —Нарочно можем сделать замыкание,Чтоб без работы долго не сидеть.
И мы — необходимая инстанция,Нужны как выключателя щелчок, —Вам кажется: шалит электростанция —А это мы поставили жучок!
«Шабашэлектро» наш нарубит дров еще,С ним вместе — дружный смежный «Шабашгаз», —Шабашник — унизительное прозвище,Но — что-то не обходится без нас!
<Между 1970 и 1978>«Мы воспитаны в презренье к воровству…»
Мы воспитаны в презренье к воровствуИ еще к употребленью алкоголя,В безразличье к иностранному родству,В поклоненье ко всесилию контроля.
Вот география,А вот органика:У них там — мафия,У нас — пока никак.
У нас — балет, у нас — заводы и икра,У нас — прелестные курорты и надои,Аэрофлот, Толстой, арбузы, танкераИ в бронзе о́тлитые разные герои.
Потом, позвольте-ка,Ведь там — побоище!У них — эротика,У нас — не то еще.
На миллионы, миллиарды киловаттВ душе людей поднялись наши настроенья, —И каждый, скажем, китобой или домкратДает нам прибыль всесоюзного значенья.
Вот цифры выпивших,Больная психика…У них же — хиппи же,У нас — мерси пока.
Да что, товарищи, молчать про капитал,Который Маркс еще клеймил в известной книге!У них — напалм, а тут — банкет, а тут — накал,И незначительные личные интриги.
Там — Джонни с ДжимамиВсенаплевающеДымят машинами,Тут — нет пока еще.
Куда идем, чему завидуем подчас!Свобода слова вся пропахла нафталином!Я кончил, все. Когда я говорил «у нас» —Имел себя в виду, а я — завмагазином.
Не надо нам ужеВсех тех, кто хаяли, —Я еду к бабушке —Она в Израиле.
<Между 1970 и 1978>«Я первый смерил жизнь обратным счетом…»