Вадим Пугач - Антропный принцип

4. Портрет

Странна, фантастична, лукава,Мила, но с лицом некрасивым,То язва, то фифа, то пава,С улыбкой, бегущей курсивом.

В глазах, вулканических жерлах,На дне вытлевала беда.Ты вся – в адамантах и перлах…Пардон, я загнул не туда.

Вот так и бывает в рассказах,Скользящих в ладони медузах,Что, мол, в жемчугах и алмазах,Когда в сапогах и рейтузах.

И этот уплывчатый обликЗабудь, развяжи узелок,Чтоб больше ни отзвук, ни отбулькТебя потревожить не мог.

Но брошенный камень не тонет,Но воды горят под ногами,Но слово, которым ты донят,Уже расходилось кругами.

Не ищем ли сами предлогаНапялить на шею хомут?Что ж, каждому беру – берлогаИ каждому ребу – Талмуд.

Опять начинаю, откудаУшел, громыхая по жестиАллюзий: черты и причуды —Медлительность в слове и жесте,

Гаданье, вязальные спицы,Пасьянс, интерес к старине,И эти ресницы, ресницыВо всей сумасшедшей длине!

Держала собаку и кошку,Судьбу доверяла созвездьям…Но полно, всего понемножку.Давайте же за город съездим.

5. В электричке. Песня о невстречном

Растрясая избыточность плоти,Наберем постепенно разгон.Электричка зайдется в икоте,И слегка завихляет вагон.

На тычок обернешься с ленцою:«Не из лесу ли, часом?» – «Вестимо».Но навряд ли запомнишь лицо уЧеловека, идущего мимо.

Это слово нам стало паролем,Это слово навеки любимо,Оттого мы о чаше и молим:«Пронеси ее, Господи, мимо».

Мы услышаны. В чем же загвоздка?Чем нам жребий не нравится наш?Мы проносимся мимо киоскаПо раздаче означенных чаш.

Ветер ломит в раскрытые окна,Постарательней горло укутай.Ну, пускай простудился, продрог, ноНе отправлен к Харону цикутой.

Невралгически спину изгорби,Что поделать, испорчена рама,Но зато не упрятана в торбеКриминальная чаша из храма.

Из-за чаши тебя не погубитПо дороге мелькнувший ларек,Из-за чаши тебе не разрубитГоловы полудикий царек.

Ты не станешь следит из-за чашиЗа походкою уличной тетки,Недоучка студент, изучавшийЛишь начала, зады и ошметки.

Показалось лицо – но дыра там.Ты молился? Твоя и вина в том,Что не станешь Эзопом, Сократом,Даже воином и алконавтом.

Вот зачем божество умолимо:Проскользнуло в молитву словцо.Человека, прошедшего мимо,Сам Господь не узнает в лицо.

6. Пейзаж

Дева, струю нагнетая,

свою опрокинула чашу…

…Вновь я посетилТот уголок, где трепаный ПарниЛежал недалеко от треуголки,И треугольник смуглого лицаРаспаренно склонялся над страницей.Здесь царствует гармония, не тоЧто в Петербурге, городе контрастов.Кувшин, разбитый вдребезги, и тотВ нее не вносит дребезжащей ноты.Зефир пускает ветры столь изящно,Что заплясала, подбоченясь, нимфа,Опернутая на изрядный пень.В Екатери… Пришел на ум мне, кстати,Отменный бюст, который заприметилЯ в Третьяковке, шубинской работы.Как раз Екатерина № 2Весьма напоминала героиню,Которая (простите за избытокСоюзных слов, но что же есть стихи,Как не союз меж автором и словом?)Работала в Лицее, кем – неважно.Я где-то перебился, ну и пусть.Здесь, в Пушкине, все Пушкиным и дышит.Египетские, например, ворота,Мне кажется, здесь только потому,Что прадед был рожден неподалеку;Чесменский столп – затем, чтобы Державин,Передавая лиру, не забыл,Что в гроб сходить пора ему настала;А имена товарищей по курсуНачертаны на кельях для того,Чтоб оправдать великолепный списокБлестящих эпиграмм и посвящений.Пока еще вовсю подлунный мирНасилуют бесстыдные пииты,Не позволяя зарасти тропе,Какая нас ни треснула б дубинаИ как бы ни огрело помело,Все те же мы. Нам целый мир – кабинаСкользящего вдоль неба НЛО.

7. Кафе

Любовь выбирает окольные тропы,Плетется по краешку, сходит на нет.Поэт выбирает фигуры и тропы,Балладу, канцону, секстину, сонет.

И фрукты, и злаки, и всяческий овощРождает земля с сорняком наравне.Сон разума Гойи рождает чудовищ,Сон чувства героев – чудовищ вдвойне.

Стола эпоха прогулок на лонеПрироды, на фоне картин городских,И в чашечке кофе с сосиской в «Сайгоне»Была максимальная близость для них.

Их мнительность, их нерешительность, вялость,Ненужная холодность, плоский расчет…Ах, он сомневался, она сомневалась,Вода обжигает, а время течет.

Ах, он не в ударе, она не в ударе,Слепец не помощник другому слепцу,А рядом летают тошнотные твари,Колючим крылом норовя по лицу.

Под столиком пол обживают мокрицы,Крестовый поход объявляет паук,За стойкой вампир фиолетоволицыйНа новую ночь намечает подруг.

Чета василисков сошлась в поединке,Седой францисканец сосет карбофос,Сирена отставила в угол ботинкиИ когти стрижет, напевая под нос.

И разухаебистый этот мотивчикЛетит через зал в отдаленный конец,Где вместо панамы использует лифчикЕдиный в двух лицах сиамский близнец.

В разбитое зеркало самка драконаГлядит, отражению пальцем грозя.Любить без оглядки – иного законаВ таком балагане придумать нельзя.

Не стать в этом сонмище вещью трофейной,Испуганно в сторону взгляд не кидать,Не дать утопить себя в гуще кофейной,Любить, и хоть этим снискать благодать.

Нет хуже – увязнуть в своем хронотопе,В клубящейся бездне, бездонной глуби.Люби. И не думай о близком потопе.Он был и еще повторится. Люби.

8. Общее собрание

Жил человек с лицом енота,Несвеж, плешив и полнотел.Когда была к тому охота,Он басни плел, столы вертел.

И, проживая с дочкой вместе(Любовью оной был вокал),Нелепым слухам об инцесте,Смешно признаться, потакал.

Все то, чего коснулась порча,В нем возбуждало аппетит,Любая разновидность торчаЕго тянула, как магнит.

Раз в месяц, скажем, в третью среду,Сзывал он кухонных светил.Герой, бывало как к соседуК нему их слушать заходил.

Установив подобье круга,Легко выстраиваем связь:Так, героинею подругаХозяйской дочери звалась.

А в дочь, сухую, как картонка,Зато поющую с пелен,Наш персонаж безумно, тонкоИ безнадежно был влюблен.

Теперь о прочих. ЗавсегдатайТам был специалист по ню,Как все маэстро, бородатыйИ датый десять раз на дню.

Гремел по потайным салонамШедевр в классическом ключе:Девица с газовым баллономНа темно-розовом плече.

Там был поэт. Увы, длиннотыЕго томительных руладРождали тягостные ноты,Душевный кризис и разлад.

Был композитор. Сбивши свистомАвторитеты наповал,«Фон» оставлял он пейзажистамИ только «како» признавал.

Сходилось человек по двадцатьИзвлечь дымок из папирос,Попить вина, романсик сбацатьИ духа вызвать на допрос.

Зашел однажды спор не новый:Где ставит божество печать?Как недурное от дурногоВ литературе отличать?

За полчаса дошли до хрипов.Тогда художник молвил: «Ша!У вечных образов и типовДолжна быть вечная душа».

И плетью ворона по перьям,Пса по ушам, коня по ребрамЕнот ударил. «Что ж, проверим, —Сказал он голосом недобрым, —

Мы вызовем его». «Кого же?» —Спросил томительный поэт.И дочь Енота из прихожейВнесла потрепанный берет.

И вот он полон предложений.Перемешали раз, другой,И выпал пушкинский Евгений,Но не Онегин, а изгой.

Стол опустел, и свет погашен,Сидят, как чудища в ночи.И только, одинок и страшен,Змеится огонек свечи.

Был в этом зыбком переплясеКакой-то шип, какой-то шорох.И вдруг на воздух подняласяСвеча и пламенем на шторах

Чертит причудливые знаки,И – сверк, и нет ее нигде.Но буквы светятся во мраке:«Любви бегите. Быть беде».

9. В коридоре

Старый, испытанный трюк —Выбрал и пользуйся им, —Сердце повесив на крюк,Мы за прилавком стоим.

Свет, отмыкающий звук.Стадо спустилось к реке.Старый, испытанный друг,Как тебе там, на крюке?

Долгий, как бич, коридор,Рыжий оскаленный плюш,Ставит диагноз прибор —Вечно великая чушь.

Чу! Ультрастон, инфрачих,Чучело чахнет в пыли,Чуть оступился, затих —Чукнулось геково «пли».

Разве узнает, какойМожет открыться сезам,Тот, кто поводит рукой,Как по стеклу, по глазам?

Нить. Половица. Обрыв.Омут. Ловушка. Затон.Нас отправляют в заплывШар, шарлатан, Шарантон.

Пряничный домик. Коржи —Карты в руке игрока.Скоро отчалим. Держи —Вот тебе руль и рука.

10. Невстреча