Лев Гомолицкий - Сочинения русского периода. Стихи. Переводы. Переписка. Том 2
418[22]
2
В эти опустошенные дник краю неба все снова и снова под- ходит,смотрит на землюзачать новую жизнь после второ- го потопа,когда не воды стремились на землю, а ничто, пустота.
Исполни же миром немеркнущим:новой любвибеззаповедной, внегрешнойи бездобродетельной также,имя которой просто и только любовь.
419[23]
Дополнение к ОДЕ II
1
И я был, в строках, направленв ту пустынь рифм, и связь существя зрел, в навершии поставленодических и диких мест.Добротолюбия законом,российской светлостью стихов,в том облачном – отвечном – ономк богооткрытью стал готов.
Врастающий в небоосновутам корень жизни зреть дано,– исток невысловимый слова,– его гномическое дно.
2
Совидцев бледных поколеньябогаты бедностью своей.Был вихрь российский, средостеньевеков – умов – сердец – страстей.Из апокалипсиса в долыпо черепам и черепкамтрех всадников вели глаголы,немым неведомые нам.Я зрел: передний – бледный всадникскакал через цветущий сад,и белый прах цветов и сад сникв огнь, в дым, в сияние – в закат...Но поутру вновь пели пчелы,был страсти жалящий язык:следами Данта в гром веселый,в огнь вещный – вещий проводник.Лишь отвлекали кровь касаньястволистых девственниц – припасть,березе поверяя знанье:все – Бог, Бог – страсть.
3
Дано отмеченным бываетсойти в себя, в сей умный круг, –в такое в, где обитаеттысяче–лик, –крыл, –серд и–рукцарь нижнего коловращеньяиз узкого в безмерность внепуть указующий из тленья,в виденьи, вѝденьи и сне.Не праотец ли, множа перстность,путь смерти пожелал открыть(чтоб показать его бессмертностьи в светлость перстность обратить), –на брег опустошенной суши,в плеск герметической реки,где в отонченном виде души,неточной персти двойники...
4
Бессмертные все эти слоги:– Бог – страсть – смерть – яслагали тайнописью строгийначальный искус бытия.Но и в конце его – Пленира,дом, мед – я знал, как в годы те,пристрастия иного мираи милость к этой нищете.Когда любовь меня питает,по разумению хранит,когда она меня пытает,зачем душа моя парит,зачем речения иныепредпочитает мой язык,ей непонятные, чужие(косноязычие и зык), –одической строкой приятномне в оправданье отвечать,а если это непонятно, –безмолвно, гладя, целоватьи думать:
5
сникли леты, боги,жизнь нудит, должно быть и ядлю сквозь тяготы и тревогипустынножитье бытия.Взгляну назад – зияет безднадо стиксовых немых полей,вперед взгляну, там тот же без днапровал, зодиакальный вей.Средь вещного опоры ищетздесь, в светлой темности твой зрак,и призраком сквозится пища,и плотностью страшит призрак.Чуть длится свет скудельной жизни:дохнуть – и залетейский сон,приускорен, из ночи брызнет:лёт света летой окружен.Но и в сей час, в вей внешний взмахапоследний опуская вздох,просить я буду: в персты прахаподай мне, ближний, Оду Бог.
Рукописные тексты
420[24]
1
В дни, когда обессилел от оргии духа, слепойот сверкавшего света, глухой от ревевшегогрома – пустой, как сухая личинка, ночной тиши-ной, я лежал, протянувши вдоль тела бессильныеруки. И смутные грëзы касалися века, глядели сквозьвеко в зрачки. Голос их бесконечно спокой-ный, глаза – отблиставшие, руки – упавшие, точнокосматые ветви березы. Я думал: не нужно запутанных символов –«умного» света нельзя называть человеческим име-нем, пусть даже будет оно – «Беатриче». Не гром, не поэзия в свете, меня облиставшем,явились: сверкало и пело, пока нужно былозавлечь меня, темного – наполовину глухого, отвлечьот святой мишуры... Не стремление, не «сладострастиедуха», не оргия, даже не месяц медовый,но дни утомительной службы, но долг. И умолк мойязык, как старик, бывший... юношей.
421[25]
1
... написана там от руки чорной тушью, знач-ками условными повесть. Прочтем. Дом просторный и светлый. Семья. Две сестры.Смех и песни от ранней зари до зари. Ночью –тайна в луне углублëнного сада. В луне...Верить надо надеждам и стуку сердец. Умирает внезапно отец. Распадаются чор-ные громы и катятся с туч на долину...Пахнет кровью. Колючий забор оплетает окопы.Слышен грозный глухой разговор отдаленныхорудий... Вот рой пролетающий пуль. И всеближе, все ближе людей озверевшие лики иклики смущенной толпы... Не сдаются улыбки и смехи, а сны всë уносят –порою – в мир прежний, в мир тихий и светлый...Случайной игрою –: звон шпор... блеск очей иречей... и таинственный шопот... и звукупоëнного серца: оно не желает поверить,что нет ему воздуха, света и счастья... оноослепляет неверной, нежной надеждой... Венечной одеж-дой... ночами душистыми темными шаг его громчезвучит. Рот не сыт поцелуями дня. От несытого рта отнимаются губы, чтобропот любовный сменить на глухую команду:«по роте...!» И где-то, в охоте (напрасной!?) людейза людями, ей-ей! – неизвестными днями – часами –– убит... И лежит на траве придорожной... иобнять его труп невозможно, поглядеть на за-стывшие взоры... штыки и запоры... заборы... Меж тем, первым днем мутно-жолтымосенним ребëночек слабенькой грудкой кричит...... Ночь молчит; за окном не глаза ли Земли?.. Дни бесцветные, страшные дни. Нету слез, глох-нут звуки. И руки Работы давно загрубелыегрубо ласкают привыкшее к ласкам инымее нежное тело. В глазах опустевшихРабoты – дневные заботы бегут беспокойно;спокойно и ровно над ней она дышит. Ивидит она испещренное сетью морщин,осветлëнное внутренней верой обличье, сулящееей безразличие к жизни. И вот, припадаетк бесплодной груди головой, прорывается скры-той волною рыданье с прерывистым хохотом, –с губ припухших, несущих ещо поце-луи давнишние жизни...
422[26]
Я всë возвращаюсь в аркады замолкшиехрама. Звучит, пробуждаясь, забытое старое эхо по сводам. И плачет мучительно серце и шепчет: не надосвободы – пусть годы проходят отныне в раскаяньях памяти. Только луна разрезает узоры резных орнамен-тов и лента лучей опускается в серые окна, мне кажется, где-то рождаются звуки шагов... С трепетом я ожидаю – безумие! – невероятной сжи-гающей встречи... Мечта?!. В переходах мелькнул бледнотающийоблик. – Сквозь блики луны слишком ясно сквозилосмертельною бледностью тело. Я бросился следом, хватая руками одежды, касаясьгубами следов, покрывая слезами колени... Где встали ступени в святая святых, где скре-стилися тени святилища с тенями храма, – как рама,узорная дверь приняла его образ с сомкнутымивеками, поднятым скорбно лицом. Отдавая колени и руки моим поцелуям, онслушал прилив моих воплей о милости и о прощеньи. И губы его разорвались –: к чему сожаленья – тывидишь – я жив. Это звуки гортани его!.. Тепло его тела святое! И ямогу пить пересохшим растреснутым ртом этответер зиждительный, ветер святого тепла... Мне дана невоз-можная радость!.. и это не сон? не виденье? не миги последниежизни?..
423[27]
