Вячеслав Воробьев - ЛиПа

Зарядило с полночи,

Моросит, моросит...

Стих писаться не хочет:

Отсырел и осип.

Вроде, стихло под утро,

И посыпался град.

Это оченно мудро:

Опишу в аккурат.

Вдруг увидел я иней

Что-то около двух...

Стих достаточно длинен

И умеренно сух.

Двор покрылся порошей.

На перо я налёг.

До чего же хороший

Оказался денёк!

Прекратились осадки

По великой Руси —

Сдвинь в сторонку тетрадки,

Отдохни, закуси.

Косо падет небо

Каждый день, каждый год.

То ли быль, то ли небыль,

Но работа идёт.

В палатке я лежал военной,

До слуха долетал троянской битвы шум...

Не помню, как заснул и сколько спал —

мгновенье

Иль век? — когда сорвал с постели телефон,

А в трубке треск, и скрип, и шорох, и шипенье,

И чей-то крик: «Патрокл сражён!».

(Александр Кушнер. Таврический сад)

В палате я лежал, а номера не помню,

И наблюдал в бинокль, как гибнет Ганнибал.

Мне стало жаль его. Я крикнул: «Эту бойню

пора бы прекратить! И всё! И — кончен бал!»

Вдруг у подъезда шум. И крик. И топот конский.

Вбегает в дверь гонец. Спешит издалека...

«Вас просит Александр Филиппыч Македонский,

Пока он в отпуску, поцарствовать слегка!»

А то порой с утра сплошные телеграммы:

То Валленштейн убит, то сослан Бонапарт.

Докладов карусель, конфликты, тяжбы, драмы...

И — мой холодный ум, отвага и азарт.

Замучили звонки: «Ахилл поранил пятку!

Пал Иерусалим!! В Италии чума!!!»

Нет, мне не приучить историю к порядку,

Но как легко сойти от этого с ума!

Ты пришла нежданно, как повестка,

Чтоб потом я ждал тебя всегда.

(Лев Левинсон. Завтра и вчера)

Хлопнули в подъезде двери резко.

Гул шагов по лестницам крутым.

Я сначала думал, что повестка.

Пригляделся, оказалось — ты!

Я стою, дрожу от изумленья,

Медленно из жил уходит страх...

Приходи хотя б, как извещенье

Или как квитанция на штраф.

Нервы подвергать такому риску

Не могу из-за красивых глаз.

В получении даю расписку,

Но чтоб это был последний раз!

Слышу вас,

Приблизившись к порогу,

Сумрачный бретёр и господин:

«Выхожу один я на дорогу...».

Это ж просто счастье, что один...

От каких случайностей зависит

Наша хрестоматия порой.

(Евгений Лучковский. Птица памяти)

Городок в долине дышит сонно,

«Сквозь туман кремнистый путь блестит...»

(И опять фортуна благосклонна:

Ведь могли ж дорогу замостить!).

К своему последнему итогу

Подошёл он, сделав всё, что мог.

«Ночь тиха. Пустыня внемлет Богу...

(Хорошо, что был на свете Бог!).

Оживут слова и станут песней:

«И звезда с звездою говорит...»

(Повезло, что не был свод небесный

В ту минуту тучами закрыт!).

Я, конечно, вовсе не завистник,

Но когда раскинешь головой —

От каких случайностей зависит

Наша хрестоматия порой.

На лугу коней постерегу — зной,

слепни безжалостные, злые...

Я родному полю помогу:

на меня надеется Россия.

(Семён Милосердое. Свежий день)

Вижу: мой колхоз совсем зачах,

словно чей-то нелюбимый отпрыск

Есть нужда в руках, ногах, плечах...

Так гори огнём законный отпуск!

Без людей живу и без воды,

но занятье с детства мне знакомо.

Мне доверен самый центр страды —

берегу коней от насекомых.

Хоть болят укусы всё сильней, выстою,

коль люди попросили.

Если где-то надо бить слепней,

на меня рассчитывай, Россия!!

Ещё мы посмотрим,

кто будет топить корабли!

Ещё мы посмотрим,

кто счастья останется без.

(Надежда Мирошниченко. Всё кончается добром)

Я вижу: в довольной усмешке

скривился твой рот.

Я знаю, чему ты сегодня

безудержно рад:

Признанья обманом

меня ведь добился ты от,

Жестоко потом надругавшися

чувствами над.

Любовь и забаву

ты бросил шутя на весы.

Не верю я клятвам твоим

и к другому уйду.

Ещё мы посмотрим,

кто носом останется с,

Меня ожидая

корыта разбитого у!

Есть в городе моём среди диковин

одна, которой я обеспокоен:

в Одессе конных памятников нет.

Создай же нам, святое ремесло,

хотя б коня. Пусть одного сначала.

А всадников в истории немало,

и мы б нашли, кого сажать в седло.

(Юрий Михайлик. Однажды в сентябре)

Неужто нету скульпторов хороших,

чтобы слепили для Одессы лошадь?...

Ну, хоть проси данайцев наконец!

Писали земляки: в Колоколамске

над площадью поднялся, словно в сказке,

профессор Тимирязев на коне.

В Мадриде едут Санчо с Дон-Кихотом,

и лошади, изваянные Клодтом,

уздечки рвут над северной рекой,

и гривы их распущенные вьются...

Нам нужен конь! А всадники найдутся.

Я сам бы посидел денёк-другой.

У моей у знакомой женщины

Раскрасавица сука есть.

Как-то встретились мы за чаркой,

А теперь, ей-богу, не лгу:

Помню морду её овчарки,

Вспомнить мужа лицо не могу.

(Владимир Мызиков. Пашня)

После драки чего ж расстраиваться!

Расскажу, коли взялся за гуж:

У знакомой моей, красавицы,

Дома сука живёт и муж.

Как-то встретились с мы с хозяйкою.

Сука с мужем ушли во двор.

Наливаю за чаркой чарку я,

Чтоб поддерживать разговор.

Понимаете, рядом — женщина!

Может, спьяну и приласкал...

А в прихожей шаги зловещие

И собачий слепой оскал.

Сцена, в общем-то, не для зрителей...

Муж нарушил нам весь уют

И напомнил мне выразительно,

Как собачьих мужчин зовут.

Я выселен с Арбата, арбатский эмигрант,

В Безбожном переулке хиреет мой талант.

Вокруг чужие лица, безвестные места.

Хоть сауна напротив, да фауна не та.

(Булат Окуджава. Стихотворения)

С любимого Арбата, от сонма юных жён,

В троллейбусе последнем я ночью увезён.

Ты опиум, Арбат мой, религия моя!

В Безбожном переулке стал атеистом я.

Без веры и надежды повыдохлось житьё,

Как в чашке запотелой известное питьё.

Друзей моих замкнуло Садовое кольцо.

А фауна в округе не признаёт в лицо.

Ни ноты и ни строчки не вывела рука.

Шумят в округе песни не нашего полка.

Не высечь вдохновенья без Божией искры.

Что ж будет, если часом уеду из Москвы?!

А кто в кони пошёл. А кто в люди.

А кто в звери пошёл. А кто в птицы...

Вот лежит у дороги камень.

Стынет луч на шершавой коже.

Камень этот погладь руками —