Вячеслав Воробьев - ЛиПа

А в чём и где — не знал я до сих пор:

И мысли обтекаемы, и тело,

И вместо сердца пламенный мотор —

А не взлететь. Механик долго слушал,

Вздохнул, провёл рукой по волосам

И выдал, как обдал холодным душем:

«Рождённый ползать... Понимаешь сам!»

...в жизни очень много

я ещё смогу.

Буду кушать овощи

и не пить вино,

выпрыгну при помощи

зонтика в окно.

(Глеб Горбовский. Черты лица)

Алкоголь в запрете.

Денег ни гроша.

К овощной диете

не лежит душа.

На второе выдали

тертую морковь.

Это не обидно ли?!

Холодеет кровь.

Не обед, а тризна.

Отнесу врагу.

Ничего я в жизни

больше не смогу.

Если кушать овощи

и не пить вино,

выпрыгнешь без помощи

зонтика в окно.

Разом стемнело. И вот на дороге

возле машины возник Пугачёв!...

Что ему нужно? Совета, привета?

Хлеба? Любви? От машины ключи?

Но Пугачёв, призаняв сигарету,

сделал затяжку и скрылся в ночи.

(Глеб Горбовский. Черты лица)

...Тронулись... Буря тотчас заревела.

Молнии грозно блистали сквозь мрак.

Дождь налетел. Гром гремел оголтело.

И на обочине вырос... Ермак.

Может, во мне он увидел опору...

Может, друзья оказались не те?!

Выжал кольчугу, нагнулся к шофёру,

время спросил и исчез в темноте.

Как из ведра между тем поливает.

Надо б наполнить заветный стакан.

Вдруг из-за леса, смотрю, выплывает

что-то знакомое... Разин Степан!!

Может, в ночи потерял персиянку...

Разве найдёшь теперь! Экая грязь!

Вот он подгрёб, занял хлеба буханку,

выпил стакан — и вперёд, помолясь.

Полночь надвинулась с боем курантов.

Вдруг словно сдуло и сон и тоску:

на повороте — Малюта Скуратов!

Надо, пожалуй, прибавить газку!!

Судно с подмостками схоже на вид.

Близок душе распорядок их общий:

Палуба — сцена, штурвал — реквизит,

И капитан — режиссёр-постановщик.

(Александр Городницкий. Берег)

Словно девятый бушующий вал,

Рында скликает всю труппу на шканцы.

Как репетиция, шумен аврал:

Треск декораций, погони и танцы.

Перекрывая и склянки, и шум,

Боцман-помреж ставит новую драму.

Главный механик спускается в трюм,

Как дирижёр в оркестровую яму.

В тысячный раз проверяя мотор,

Крутит усами он, как пеленгатор.

Мне же водичка, как старый суфлёр,

Шепчет стихи через иллюминатор.

Я, как у рампы, на вахте один.

С крабом фуражка, наглаженный китель...

Плавает справа по борту дельфин —

Наш одинокий скучающий зритель.

Забыться бы. Напиться вдрабадан.

Башкою покаянной биться об стол.

Рубаху, взяв за ворот, разорвать.

Ударить в грудь пудовым кулачищем...

Себе упасть бы в ноги, как судье.

Себя на сук бы вздёрнуть, как Иуда.

(Владимир Дагуров. Сроки)

Когда опять напьёшься вдрабадан,

Оставить позабыв на опохмелку,

То, как ни выворачивай карман, —

Ни ассигнаций, ни монеты мелкой.

И тут приходится — башкой об стол.

Но это, впрочем, помогает мало.

Бессмысленно глядишь в стакан пустой

И еле выговариваешь «мама».

В отчаянье соседа позовёшь,

Чтоб полечил пудовым кулачищем,

Рубаху и костюм ему порвёшь —

И сразу станет в голове почище.

То пред женою в ноги упадёшь,

То повисишь на люстре, как Иуда...

А в результате всё-таки поймёшь:

Нет проку от такого самосуда.

Куда-то набок повалился дом.

Землетрясенье! В девять баллов качка!

Где я... где потолок... где гастроном?...

И тут одно спасение — заначка.

Не так чтобы большая — на глоток,

Простой глоток воды во время зноя.

И — словно пробежит по жилам ток,

И сердце встрепенётся и заноет.

Лишь к вечеру рассеется туман,

И, головой покачивая мудро,

Берёшься за целительный стакан,

Забыв оставить, как всегда, на утро.

Мне нравятся простые наши тосты,

Когда девчата прыскают в платок

И человек приветливо и просто

Мне говорит: «Поехали, браток...».

(Олег Дмитриев. Московское время)

Мне нравятся простые наши тосты,

Понятные для дедов и внучат.

Они от колыбели до погоста

В ушах сограждан музыкой звучат.

Живёт во мне спокойствие лесное,

Задумчивость равнины и реки.

Люблю смотреть, как летом и весною

Без тостов хлещут водку мужики.

Мне за столом, как в бане, всякий — ровня,

Хоть не знаком почти никто порой.

О, задушевный тост: «Давайте вздрогнем!»

А через миг: «Дерябнем по второй!!»

Сготовленный по бабкиным рецептам,

Первач в стаканах плещет через край.

Мой тост: «Давай по двести грамм с прицепом!»

Перекрывает дружное: «Давай!!!»

Хозяин встанет, скажет так по-русски,

Что даже дамы прыскают в кулак.

Уже не дотянуться до закуски,

Но слышится: «Давайте просто так!»

Под утро, расставаясь у порога,

Друзей находим даже во врагах.

Хоть из стакана пьём, а не из рога,

Но по домам плетёмся на рогах.

И где-нибудь у Каменного моста

Машина с полосой подходит в срок

И лейтенант приветливо и просто

Мне говорит: «Поехали, браток»...

Ты прости,

Что в минуту иную

Я собою владеть не могу

И тебя, как мальчишка, ревную

К малой птахе,

К стерне на лугу...

Ты меня уж прости,

Но бывает,

Что ревную я

Даже к себе.

(Николай Душкин. Годы итожа)

Я хочу,

Чтоб меня ты простила:

Ведь порою ревную до слёз

К мухе,

Той, что тебя укусила,

И к шлее,

Что попала под хвост.

Сгинь, изыди,

Нечистая сила!

Каждый день я ревную и час

К червячку,

Что с утра заморила,

К кошке,

Что пробежала меж нас.

Я не знаю,

Кем нынче ты грезишь,

И ревную во сне, наяву

К той бутылке,

В которую лезешь,

К каблуку,

Под которым живу.

Я ревную

(А как же иначе!)

И уверен, что снова простишь,

И к жилетке,

В которую плачешь,

И к печёнкам,

В которых сидишь.

Боковым

Или внутренним зреньем,

Но увижу,

Кто сердцем нечист.

У меня

На большом подозренье

Даже банный берёзовый

Лист.

Я —

Мой главный соперник,

Я знаю!

Нам обоим на равных везёт.

Сам себя на дуэль вызываю!

Застрелю —

Может, ревность пройдёт...

В заливных лугах июльской рани

Я тебя увидел на коне

В белом платье, в розовом тумане

Амазонкой, скачущей ко мне.

(Владимир Ермаков. Самоцветы)

И жалею, и зову, и плачу,

Но стоит строка, как в горле ком.

Отвернулась от меня удача,

Убежала шляться босиком.

Всё плывёт, как в розовом тумане.

Сон один и тот же снится мне:

Будто я весенней гулкой ранью

Проскакал на краденом коне.