Евгений Клюев - Зелёная земля

…верую – не приставая с ножом,

верую – не приглашая на суд:

так же, как дети, когда мы им лжём,

верую, верую, ибо – абсурд.

Впрочем, однажды и это пройдёт:

выйдешь, вздохнёшь и – айда на Арбат!

Что ж это было с тобою? Да вот…

шпилька-булавка-заколка-и-бант!

(6)

Впрочем, может быть, ужин в «Шоколаднице»

за каким-нибудь блинчиком шальным

нас подружит опять – и всё уладится,

и полюбит нас Бог и иже с ним.

А на улице будет гололедица -

и все прочие собьются с пути,

но огромная Малая Медведица

будет нас очень тщательно пасти.

И одна за другою неурядицы

разбегаться начнут – кто куда,

и минувшее будущим нарядится,

но его мы узнаем без труда… -

ибо школьница, злюка, привередница

собирательница редких камней

всё равно уж едва ли переменится

и едва ли приблизится ко мне,

ибо жрица, святая, проповедница,

возжигательница нового дня

всё равно уж едва ли переменится

и едва ль удалится от меня.

(7)

Ну и что ж у нас теперь… да ничего:

утомился колокольчик речевой

волочиться по запутанным следам

всяких глупостей и всяких разных дам.

У него теперь заботы поважней,

чем тащиться позади беспутных дней,

семенящих вслед за дробью каблучков

по подвалам кабаков и кабачков!

У него теперь серьёзные дела:

надо сделать, чтобы жизнь была цела, -

между тем как жизнь давно уже, боюсь,

вся рассыпалась куда-то – ниткой бус…

Я за бусинками бегал с бечевой -

и смеялся колокольчик речевой:

потому что, напевал он, только звук

возвращает мир, отбившийся от рук.

Погоди, мой колокольчик дорогой,

я-то знаю ведь, какой в тебе огонь

и как быстро ты распугиваешь дни -

драгоценные пока… – повремени!

Я, пожалуй, задержусь ещё на час:

пусть бокалы побренчат – и постучат

каблучки, а я наслушаюсь их впрок

у начала новых строк или дорог…

(8) Письмо к Ужасной Даме

Здравствуйте опять, Не Было Забот!

Там у Вас июль, а у нас – февраль…

там у Вас всегда всё наоборот -

только, чтоб войти, надо знать пароль.

Там у Вас есть страж – очень строгий стриж,

и к нему с утра – запись на приём:

чуть не так споёшь, чуть не так состришь -

и не пустит к Вам… разве – напролом!

Я боюсь того – жуткого – стрижа,

так что мне туда больше – ни ногой.

Только я скажу, что – стрижа держа -

Вы ведь не могли стать совсем другой.

Хрупкая судьба – королевский паж:

сеешь да не жнёшь, несмотря на прыть…

бедный, бедный стриж, бедный, бедный страж:

задержать – не жать, сторожить – не жить.

Славная судьба – аутодафе!..

Бог упас, я – пас: ураган затих.

А найти меня… на углу, в кафе -

где в ходу пароль «кофе для двоих».

(9)

Всё начнётся сначала: закрутится явь заводная,

и опять, проклиная себя, ты проглотишь клинок,

балаганный шутник… и хохочет собранье, не зная,

что клинок застревает навеки – груди поперёк.

Шут с тобой, балаганный шутник, потешатель собраний!

Никаких словопрений – приказом капризного рта

ты направлен туда, где отныне – ни боли, ни брани:

жизнь опять прожита.

Сколько было их – жизней-то… много – не сбиться б со счёта:

со щитом приходил и потом – прибывал на щите.

А последний круг ада, должно быть, и есть – круг почёта:

запоздалый венок – Суете, Пустоте и Тщете.

Три сестры развеселых ведут тебя, стало быть, прямо -

в преисподнюю, где бездыханный кружит хоровод,

и платочком в слезах провожает несчастная дама

твой счастливый уход.

(10)

Ещё одну минуту -

я что забыл сказать:

за эту же монету

Вас ангел впустит в рай.

Цена – она едина,

набор услуг – другой,

но яркость сновиденья

сильна и там, и там.

Мы свидимся – не думай…

сновидимся ещё:

Вы – той же самой дамой,

я – тем же, кем и был.

Простив мою фривольность,

примите от меня

последнюю реальность -

монетку… на проезд.

Виде Груздите

– А что между нами было,

Заезжий-на-Час-Ездок,

когда Вы промчались мимо?

– Любовь как короткий вздох.

Ещё между нами было

не столько часов езды,

как до… например, могилы,

до сердца или звезды.

– А что между нами стало,

Заезжий-на-Час-Ездок,

потом, в тесноте вокзала?

– Любовь как короткий вздох.

Ещё между нами стало

несходство двух языков

и то, что Вам лет… так мало,

и то, что я… был таков.

– А что между нами будет,

Завезжий-на-Час-Ездок,

когда всё опять забродит?

– Любовь как короткий вздох.

Ещё между нами будет

зима, а потом весна

и много похожих судеб,

Ваш муж и моя жена.

– Не слишком ли тонки нити,

соткавшие этот миг?

Прощайте, Ездок, простите

мой возраст и мой язык…

И, взгляд опустив на плиты

холодной своей Литвы,

Литвой, как будто молитвой,

себя утешили Вы.

Не идти – бормотать по пути

без разбора и прямо хоть так:

не печалься, до встречи, прости,

навсегда, никогда – бормотать.

Просто несколько слов, словно снов,

бормотать, стало быть, невпопад -

никаких не тревожа основ,

беспорядочно, как снегопад.

Из-под ног устремляется лёд,

удаляется мир – словно миф,

и душа уже не узнаёт

ничего, всё на свете забыв:

ей легко в этом сонме потерь

на последнем висеть волоске

и легко обвенчаться в метель

в дальней церкви неведомо с кем.

У зимы недолгий срок:

хватит взгляда… полувзгляда,

двух десятков беглых строк

на обёртке шоколада -

шоколадного суфле!

Как живёшь? То чёт, то нечет,

но на всей этой земле

нечего увековечить:

небосвод и тот поник

головой своей умнейшей!

Если что-то длится миг -

век мерещится, не меньше.

Но сейчас и век пройдёт -

как тоска по дальним странам,

как забавный анекдот,

показавшийся – романом.

Я забыл мой зонт в передней

на чужом крючке.

И строки одной, последней,

нет в черновике,

а была…

И, холодея,

я увидел, как

лучшая моя идея

скрылась в облаках.

А весёлая богиня,

скушавши обед,

улетела за другими,

прокричав: привет!

Но трепал один тромбончик,

глядя на луну,

на задворках, возле бочек

музыку одну:

так, пустяк, три такта, шалость… -

зная наперёд:

всё, что за день растерялось,

музыка – вернёт.

Мотылёк на еловую лапу присел

и блестел изо всех своих сил.

А плоды привезли из серебряных сёл,

где серебряный дождь моросил.

Мы украсили ими наш нищенский рай,

чтобы каждый обрёл, что просил.

Мы воздели звезду и сказали: сияй

и блести изо всех своих сил!

И сияла звезда, высока и светла,

и блестела как только могла,

и, когда накалилась она добела,

вдруг наладились наши дела.

Но, едва накалилась она добела,

как внезапно сгорела дотла -

и опять вдруг разладились наши дела,

я уж точно не помню какого числа -

шестизначного, что ли, числа…

Душа моя, оставим разговоры:

я молча побреду по склону дня

в надежде, что Казанскому собору

нет никакого дела до меня.

И то, что он никак не отзовётся

на голос мой – такая благодать…

а каменного жеста полководца

я ведь могу всерьёз не принимать!

Блуждая в трёх колоннах, как в трёх соснах,

я наконец подумаю о том,

что всё в моей судьбе довольно сносно

и всё прекрасно на ветру крутом,

что пробежит и этот день весенний -

день-ветреник, день-щёголь, день-пижон…

И пусто на душе, как в воскресенье -

как в воскресенье в городе чужом.

«MyDogandMyself»

Дорога была песчаная:

растаивал день у дюн.

Картина была печальная -

и сбоку стоял один

какой-нибудь куст, а спереди -

ни дерева, ни жилья…

И шли по пустому берегу

Моя Собака и я.

Тянуло прилежной свежестью

от вечера и от дум -

и юное побережие

казалось почти седым.

Брели и тихонько мыслили

о том, чтобы стать скромней,

счастливей и многочисленней

Моей Собаке и мне.

И так продолжалось несколько

столетий – за веком век.

И длилось всё то же действие,

и берег уже привык

встречать нас заливом пасмурным

и холодом пустыря.

Страдали приморским насморком

Моя Собака и я.

Планета была пустынная.

Планета была Земля.

Дорога была постылая -

ни дерева, ни жилья.

И бойкий прибой под дюнами

плескался как заводной.

Собака была придумана

Моей Собакой и мной.

Музыка-музыка, что тебе нужно,

что тебе, музыка, нужно от нас!