Генрих Гейне - Атта Тролль
Я прижал проворно губы
К нежным ямочкам на щечках
И сейчас же сделал вывод:
Я целую -- значит, жив.
К берегу пристав, еще раз
Я расцеловал резвушек,-
Никакой другой монеты
За провоз они не взяли.
ГЛАВА XIV
В блеске солнца золотого
Горы синие смеются,
Дерзким гнездышком к обрыву
Прилепилась деревушка.
К ней вскарабкавшись, увидел
Я, что взрослые в отлете.
Лишь птенцы остались дома -
Смуглолицые мальчонки,
Черноглазые девчушки
В белых шапочках и в красных,
Закрывавших лоб до глаз.
Я застал их всех на рынке.
Детвора играла в свадьбу:
Принц мышиный, млея страстью,
На коленях, патетично
Речь держал к принцессе-кошке.
Бедный принц! Возьмет красотку,
А красотка злобно фыркнет,
Цап-царап -- и съест беднягу:
Кошке смех, а мышке -- грех!
Целый день с детьми провел я.
Мы доверчиво болтали.
Детвора узнать хотела,
Кто я, чем я занимаюсь.
"Детки милые, -- сказал я, -
Я -- охотник на медведей,
Ибо я германец родом,
Родился в медвежьем царстве.
Уж со многих снял я шкуру
Через их медвежьи уши
И не раз медвежьим когтем
Был изрядно поцарапан.
Наконец осточертело
Мне в отечестве любезном
Каждый день сражаться насмерть
С неотесанным болваном.
И направился я в горы
Поискать получше дичи,-
Испытать хочу я силу
На великом Атта Тролле.
Вот герой, меня достойный!
Ах, в Германии случалось
Биться мне с такою дрянью,
Что стыдился я победы".
Наконец я стал прощаться.
Обступив меня, малютки
В пляс пустились и запели:
"Жирофлино, Жирофлетте!"
А потом из круга смело
Вышла самая меньшая,
Раз, и два, и три присела
И пропела мне одна:
"Если короля я встречу,
Перед ним я раз присяду,
Если встречу королеву,
То присяду раз и два.
А когда мне черт рогатый
На дороге попадется,
Раз, и два, и три присяду,
Жирофлино, Жирофлетте!"
"Жирофлино, Жирофлетте!" -
Подхватил весь хор дразнилку
И, как вихорь, завертелся
Хоровод у ног моих.
И пока я шел в долину,
Затихая, вслед звенело,
Как веселый щебет птичий:
"Жирофлино, Жирофлетте!"
ГЛАВА XV
Крючась, корчась безобразно,
Неприступных скал громады
Взглядом чудищ допотопных
На меня глядят свирепо.
В небесах седые тучи,
Двойники утесов мрачных,
Буйно мчатся, повторяя
Формы каменных чудовищ.
Водопад вдали бушует,
В темных елях воет ветер;
Этот гул -- неумолимый,
Роковой, как безнадежность.
Страшно в дебрях запустелых!
Вкруг вершин угрюмых сосен
Кружат галки черной тучей,
То садятся, то взлетают.
Вслед за мной идет Ласкаро,
Бледен, хмур, и, верно, сам я
Схож с безумьем, за которым
Скорбный спутник, смерть, шагает.
Что за дикая пустыня!
Иль на ней лежит проклятье?
Кажется, я вижу кровь
На корнях той чахлой ели.
Вон стоит под ней лачуга,
От стыда зарылась в землю,
И соломенная крыша
Робко молит подаянья.
В хижине живут каготы,
Полувымершее племя,
Чья растоптанная жизнь
В непроглядной тьме влачится.
Баск таит в душе поныне
Отвращение к каготу,-
Это мрачный пережиток
Черной эры фанатизма.
Видел я собор в Баньере.
Там решетчатая дверца,
Как сказал мне старый кистер
Вход отдельный для каготов.
Им законом запрещалось
Проходить в другие двери.
Сторонясь людей, украдкой
В божий дом входил кагот.
Там на низенькой скамейке
Мог он сесть и помолиться,
Одинок, как прокаженный,
Всею паствою отвержен.
Но святой веселый факел
Просвещенья светит ясно,
Разгоняет ярким блеском
Черный мрак средневековья.
Не хотел войти Ласкаро
Вслед за мною в дом кагота;
Я вошел один и брату
Подал руку дружелюбно.
И поцеловал младенца,
Что сосал, вцепившись жадно,
Грудь каготки,-- был похож он
На больного паучонка.
ГЛАВА XVI
Если ты глядишь на горы
Издали -- они сияют,
Щедрым солнцем разодеты
В золото и в гордый пурпур.
Но вблизи наряд их меркнет,-
Так всегда бывает в мире:
Блеск величия земного
Только световой эффект.
Смотришь, золото и пурпур,-
Ах, ведь это снег тщеславный!
Тот тщеславный снег, что жалко
В одиночестве томится.
Вдруг я слышу, надо мною
Скрипнул снег, и застонал он,
О своей о белой грусти
Плачась ветру ледяному.
"О, как медленно, -- вздохнул он,
Тянутся часы в пустыне!
Каждый час тут бесконечен,
Как замерзнувшая вечность.
О, я белый снег! О, если б
Не на мерзлой горной круче,
А в долине я лежал бы,
В расцветающей долине!
Я б ручьем тогда растаял,
И в моей волне прозрачной
Умывались бы, плескались
Деревенские красотки.
И, быть может, я б до моря
Докатился, стал бы перлом,
И, быть может, украшал бы
Королевскую корону".
Все прослушав, так сказал я:
"Милый снег, я сомневаюсь,
Чтоб такой блестящий жребий
Ожидал тебя в долине.
Но утешься: лишь немногим
Выйти в жемчуг удается.
Ты бы мог попасть и в лужу,
Стать обычной вязкой грязью".
И пока я в этом стиле
Говорил с печальным снегом,
Грянул выстрел -- и на землю
Камнем пал убитый коршун.
То охотничьей забавой
Позабавился Ласкаро,
Ствол его ружья дымился,
Но безжизненно глядел он.
Молча вырвал он перо
Из хвоста могучей птицы,
Насадил его на шляпу
И пошел угрюмо дальше.
Я смотрел в невольном страхе,
Как, черна и непомерна,
Тень его с пером огромным
Быстро двигалась по снегу.
ГЛАВА XVII
Точно улица -- долина,
Имя ей -- Ущелье Духов.
По бокам до неба встали
Стены сумрачных утесов.
Там, с неимоверной кручи,
Словно страж, глядит в долину
Дом У раки. К старой ведьме
Я пошел с Ласкаро вместе.
Языком волшебных знаков
Он держал совет с мамашей:
Как верней загнать в ловушку
И убить нам Атта Тролля,
Ибо след его нашли мы!
Атта Тролль, от нашей пули
Ты теперь не увернешься,
Сочтены твои часы!
Вправду ль старая Урака -
Выдающаяся ведьма,
Как с почтением и страхом
Молвят люди в Пиренеях,-
Я решать не собираюсь,
Лишь скажу, что вид у ведьмы
Подозрительный, что мерзко
Красные глаза слезятся,
Взгляд пронзительный и злой.
Говорят, от взгляда ведьмы
У коров в окрестных селах
Пропадало молоко.
Уверяют, свиньи дохли
И быки околевали,
Если ведьма прикасалась
К ним своей рукой костлявой.
За такие преступленья
Уж не раз ее водили
К мировому. Но судья здесь
Закоснелый вольтерьянец,
Легкомысленный безбожник
И поборник новых взглядов.
Всех истцов гоня нещадно,
Этот скептик лишь глумился.
Для властей, официально,
Занимается Урака
Честным ремеслом -- продажей
Горных трав и чучел птичьих.
Сплошь полна была лачуга
Разных зелий. Душный запах
Шел от дольника, дурмана,
Белены и мандрагоры.
Был подбор великолепный
Разных коршунов на стенах:
Крылья хищно распростерты,
Клювы мощны и горбаты.
Видно, душный запах зелий
Так мне в голову ударил,
Что при виде этих чучел
Стало странно мне и страшно.
Может быть, в несчастных птицах,
Выпотрошенных колдуньей,
Силой магии томятся
Заколдованные люди?
Взгляд их, скорбный и недвижный,
Полон горьким нетерпеньем,
Иногда они на ведьму
В тихом ужасе косятся.
Та на корточках, пригнувшись,
У огня сидит с Ласкаро
И свинец бесовский плавит,
Заговаривает пули.
Отливает пулю смерти,
Пулю в сердце Атта Тролля.
На ее лице багровый
Отблеск пламени трепещет.
И беззвучно шевелятся
Бледные сухие губы.
Не заклятьем ли волшебным
Освящает ведьма пули?
То мигнет, то подхихикнет
Сыну. Но еще недвижней
И еще мрачней Ласкаро,
Молчаливый, точно смерть.
Одурманенный кошмаром,
Встал я и пошел к окошку,
Чтоб вдохнуть прохладный воздух,
И взглянул я вниз, в ущелье.
И увиденное мною
Между полночью и часом
Я правдиво и красиво
Опишу в ближайших главах.
ГЛАВА XVIII
Это было в полнолунье
В ночь святого Иоанна,
В час, когда своим ущельем
Духи мчатся на охоту.
Из окна Ураки старой,
Из гнезда коварной ведьмы
Наблюдать я мог отлично
Скачку призраков полночных.
Как в театре, в лучших креслах,
Мог следить я за спектаклем,
Видел ясно, как ликует
Смерть, восставшая из гроба.
Свист бичей, и рев, и крики,
Лай собак и ржанье коней,
Гул рогов, и звонкий хохот,
