Илья Авраменко - Песня Победы. Стихотворения
Николай Глейзаров
Парень с Васильевского острова
Его не раз встречали выЗакатною поройС гармошкой над причаламиНад светлою Невой.Идет вечерним городом,Улыбки шлет друзьям,А то вдруг переборамиПройдется по ладам.
Гулял в рубашке шелковойВеселый гармонист.С Васильевского острова,С завода «Металлист».
Но вот войной нагрянулаФашистская орда,Он защищать отправилсяПоля и города.Пел песенки походные,В сраженьях первым был,Он гнезда пулеметныеГранатами громил.
Ходил в атаки грозныеВеселый гармонист,С Васильевского острова,С завода «Металлист».
В бою, навылет раненный,Скомандовал: «Вперед!»И, крикнув: «В бой за Родину!» —Упал на пулемет.А в госпитале утром он,Едва набрался сил,Баян свой перламутровыйС улыбкой попросил.
И заиграл походнуюВеселый гармонист,С Васильевского острова,С завода «Металлист».
Ему все удивляются,Сиделки сбились с ног:То песней заливается,То просится в свой полк.Однажды утром раненыхПолковник навестил.— Откуда ты, отчаянный? —Он ласково спросил.
Ему ответил с гордостьюВеселый гармонист:— С Васильевского острова,С завода «Металлист».
Герман Гоппе
Однажды у старых окопов
Чудо из реальности суровой,Вымысел, помноженный на грусть...Юность спросит: — Мне вернуться снова?— Невозможно... — Хочешь, возвращусь?— И такой же точно будешь? — Буду.Повторюсь, не пропустив ни дня.Вот, чудак, ведь ты поверил в чудо,Что ж тебе не веровать в меня?! —Сосны покачнутся. И тревогуВынесет простуженный мотивНа одностороннюю дорогу,На одноколейные пути.Под ногой камней возникнет ропот.С тяготением земным не в ладС бруствера осевшего окопаМедленные камни полетят.И уже движеньем увлеченныйПрошепчу: «Ты воскресишь друзей?»А она спокойная: «О чем ты?Я тогда не стала бы твоей.Впрочем, ладно, им в могилах тесно.И уж раз завел об этом речь,Пусть твои товарищи воскреснут,Пусть встают, им снова в землю лечь...»И предсмертной болью обжигая,Ударяет ледяное — «пусть».— Врешь! — кричу. — Ты не моя — чужая.А моя не скажет — «возвращусь».
Архимед
К слепым и полузрячимНа госпитальный свет,Должно быть, наудачуЗабрел к нам Архимед.Не слишком ли? Не слишком.Блокадная пора.Шуршат страницы книжки,Читает медсестра...Когда грабеж повальный,Мечей злорадный звон,Трудом фундаментальнымРешил заняться он.В своем саду-садочке,Витая вдалеке,Чертил углы, кружочкиНа чистеньком песке.Ворвался воин Рима,Ворвался — ну и что ж?Врагу невозмутимо:— Не затемняй чертеж! —К несчастью, воин ведалОдно: тупить свой меч.А мог бы АрхимедаПросить, предостеречь.И вывод хитроватыйНа тыщи лет вперед:Уж выбрал с краю хату,Молчи — и повезет...И замерла страница,Когда сказал сосед:— Кончай читать, сестрица.Оболган Архимед.Хозяин камнепада,Он до последних днейКомандовал что надоПо-нашему бригадойТяжелых батарей.— Почти, — добавил некто,Подняв лицо в бинтах, —Точней, он был инспекторВ технических войсках.Но главное, ребята,Я утверждать берусь,Что он погиб солдатом,Мудрец из Сиракуз.—Свет от коптилки замер,Немногим видный свет.И плакал перед намиСчастливыми слезамиБлокадник Архимед.
Глеб Горбовский
Рубежи
Беспристрастно, как птица с вершины полета,без добра и без худа, без правды и лжия гляжу на бегущие в рвах и болотах,на шуршащие в скалах ничьи рубежи.
Зеленеют солдаты. Торжественно мокнут.Полосатый шлагбаум ложится на путь.А в ничейном кустарнике птицы не молкнут:всепланетные песни терзают им грудь.
Вечереют солдаты. Торжественны лица.Только я беспристрастен, как каменный пик....А земля, будто в трещинах, в этих границах,подо мною, растущим к звезде напрямик!
Собираю глазами наземные краски,отпираю себя, словно ржавый замок,и... срываюсь! И бьюсь!Не могу беспристрастно...И на русскую землю валюсь, как щенок.
Обнимаю корявую старую вербу,поднимаю над полем себя, как свечу...И в стальную, пшеничную, кровную — верю!И вовек никому отдавать не хочу.
Детство мое
Война меня кормила из помойки:пороешься и что-нибудь найдешь.Как серенькая мышка-землеройка,как некогда пронырливый Гаврош...Зелененький сухарик, корка сыра,консервных банок пряный аромат.В штанах колени, вставленные в дыры,как стоп-сигналы красные горят.И бешеные пульки, вместо пташек,чирикают по-своему... И дым,как будто знамя молодости нашей,встает над горизонтом золотым...
Наталия Грудинина
Дедушка
Начинается день усталостью.Поясничными злыми болями.Это значит, что дело к старости,К отголоскам войны тем более...
Что-то колет в боку и в печени.Шестьдесят годков за плечами.Восемь раз в медсанбатах леченный,Больно свыкся ты, дед, с врачами.
Что ли, будешь лежачим к завтраму,Чтоб весь дом за тобой ухаживал?Хоть с косой в руке, хоть на трактореВпереди других, помнишь, хаживал?
Или все на земле по-мирному,По-любовному, по-сердечному?Где же совесть твоя настырная —Оборона твоя всевечная?
Уж не вздумал ли кто вломитьсяС этой хвори твоей небдительной!Кто поможет Москве-столицеРусской сметкою удивительной?
Кто, пропахнувший потом-порохом,В тех краях, что куда не ближе,За Россию сочтется с ворогом,Свободя города-парижи?
Кто мундир отутюжить выучитК дню парадному, дню победному?Кто дровами деревню выручит?Без тебя как без рук мы, бедные!
Кто полюбится лучшей девушке?С фронтовым дружком хватит лишнего?Вот какой ты здоровый, дедушка,Ус ржаной, борода пшеничная!
Молодецкой статью да норовомТы и мне, замужней, понравился.Так лечила я деда хворого,Чтобы в память вошел, поправился!
Накануне
Накануне конца той великой войныБыли вешние звезды видны — не видныЗа белесою дымкою ночи.В полусне бормотал настороженный дом,И стучала морзянкой капель за окном —Вопросительный знак, двоеточье...
Ветер в трубах остылых по-птичьи звучал,Громыхал ледоход о щербатый причал,Пахло сыростью из подворотни,А луна, словно сталь, и темна и светла,По небесной параболе медленно шлаИ была, как снаряд на излете.
Сергей Давыдов
Любовь
Она сейчас лишь в полной силе —ее начало в мелочах.Меня и в ясли здесь носили,водили за руку в очаг.
Мы здесь дрались на звонких палках,и стекла били заодно,и собирали медь на свалках,чтоб лишний раз сходить в кино.
Любовь... теперь краснеешь даже(от злой солидности спесив),любил я больше Эрмитажанаш рыже-голубой залив!
Босых, летящих пяток вспышкии ветер брызг до облаков.Любовь...Я был еще мальчишкой,жил в мире грез и синяков.
Еще не ведал силы властнойи удивился ей потом,когда на стол с обивкой краснойзалез безрукий управдом.
Он громко всхлипнул:— Все же надоИз Ленинграда уезжать... —Зима угрюмая,блокадаи умирающая мать...
Визжали в небе бомбовозы.Любовь.Ее я понял вдруг,когда к щекам примерзли слезыв теплушке, мчавшейся на юг.
Потом, как будто солью к ране,ты боль горячую осиль,едва увидишь на экранеАдмиралтейский тонкий шпиль.
Потом, солдатом в сорок пятом,в ознобе тяжком и в бредуя все кричал, кричал солдатам,что в город свой не попаду...
И вот стою, любуясь шпилем,плывет, плывет кораблик вдаль.Любовь теперь в надежной силе:она — как песня и как сталь!
Осень на Пискаревском кладбище
