Артюр Рембо - Стихотворения

В вагоне, 7 октября 70

Уснувший в ложбине

В провалах зелени поет река чуть слышно,И весь в лохмотья серебристые одетТростник… Из-за горы, сверкая, солнце вышло,И над ложбиною дождем струится свет.Там юноша-солдат, с открытым ртом, без каски,В траву зарывшись непокрытой головой,Спит. Растянулся он на этой полной ласкиЗемле, средь зелени, под тихой синевой.Цветами окружен, он крепко спит; и, словноДитя больное, улыбается безмолвно.Природа, обогрей его и огради!Не дрогнут ноздри у него от аромата,Грудь не колышится, лежит он, сном объятый,Под солнцем… Две дыры алеют на груди.

Октябрь 1870

В Зеленом Кабаре. Пять часов вечера

Я восемь дней подряд о камни рвал ботинки,Вдыхая пыль дорог.Пришел в Шарлеруа.В Зеленом Кабаре я заказал тартинкиИ ветчины кусок, оставшейся с утра.Блаженно вытянул я ноги под зеленымСтолом, я созерцал бесхитростный сюжетКартинок на стене, когда с лицом смышленымИ с грудью пышною служанка в цвете лет,– Такую не смутишь ты поцелуем страстным! —Смеясь, мне подала мои тартинки с масломИ разрисованное блюдо с ветчиной,Чуть розоватою и белой, и мгновенноБольшую кружку мне наполнила, где пенаВ закатных отблесках казалась золотой.

Октябрь 70

Плутовка

В харчевне темной с обстановкою простой,Где запах лака с ароматом фруктов слился,Я блюдом завладел с какою-то едойБельгийской и, жуя, на стуле развалился.Я слушал бой часов и счастлив был и нем,Когда открылась дверь из кухни в клубах параИ в комнату вошла неведомо зачемСлужанка-девушка в своей косынке старой,И маленькой рукой, едва скрывавшей дрожь,Водя по розовой щеке, чей бархат схожСо спелым персиком, над скатертью склонилась,Переставлять прибор мой стала невзначай,И чтобы поцелуй достался ей на чай,Сказала: «Щеку тронь, никак я простудилась…»

Шарлеруа, октябрь 70

Блестящая победа у Саарбрюкена, одержанная под крики

«Да здравствует император!»

(Ярко раскрашенная бельгийская гравюра, продается в

Шарлеруа за 35 сантимов)

Посередине, в голубом апофеозеСам император на лошадке расписной:Как папенька, он мил, подобно Зевсу, грозен,И в свете розовом все видит пред собой.Внизу солдатики толпятся, барабаныМерцают золотом, алеет пушек ряд.Глядит Питу на полководцев беспрестанно,И восхищением глаза его горят.Чуть справа Дюманэ, уже готовый к бою,Опершись на ружье, мотает головою,Вопя: «Да здравствует!..» А кто-то рядом – нем.Как солнце черное, сверкает кивер где-то,И простодушный, в красно-синее одетый,Бормочет Бокийон: «Да здравствует?… Зачем?»

Октябрь 70

Шкаф

Вот старый шкаф резной, чей дуб в разводах темныхНа добрых стариков стал походить давно;Распахнут шкаф, и мгла из всех углов укромныхВлекущий запах льет, как старой вино.Полным-полно всего: старья нагроможденье,Приятно пахнущее желтое белье,Косынка бабушки, где есть изображеньеГрифона, кружева, и ленты, и тряпье;Тут медальоны вы найдете и портреты,Прядь белую волос и прядь другого цвета,Одежду детскую, засохшие цветы…О шкаф былых времен! Историй всяких кучуИ сказок множество хранишь надежно тыЗа этой дверцей, почерневшей и скрипучей.

Октябрь, 70

Богема (фантазия)

Засунув кулаки в дырявые карманы,Под небом брел я вдаль, был,Муза, твой вассал. Какие – о-ля-ля! – в мечтах я рисовалВеликолепные любовные романы!В своих единственных, разодранных штанахЯ брел, в пути срывая рифмы и мечтая.К Большой Медведице моя корчма пустаяПрижалась. Шорох звезд я слышал в небесах.В траву усевшись у обочины дорожной,Сентябрьским вечером, ронявшим осторожноМне на лицо росу, я плел из рифм венки.И окруженный фантастичными тенями,На обуви моей, израненной камнями,Как струны лиры, я натягивал шнурки.

СТИХОТВОРЕНИЯ 1871 ГОДА

Голова фавна

Среди листвы зелено-золотой,Листвы, чей контур зыбок и где спящийСкрыт поцелуй, – там быстрый и живойФавн, разорвавший вдруг узоры чащи,Мелькает, и видны глаза и рот,Цветы грызет он белыми зубами,Сорвался смех с пурпурных губ, и вотСлышны его раскаты за ветвями.Когда же фавн, как белка, убежал,На листьях оставался смех дрожащий,И, снегирем напуган, чуть дрожалЗеленый поцелуй безмолвной чащи.

1871

Сидящие

Черны от папиллом, корявые, с кругамиЗелеными у глаз, с фалангами в узлах,С затылками, где злость топорщится буграмиИ расцветает, как проказа на стенах,Они в припадочном соитии привилиК скелетам стульев свой немыслимый каркас;С брусками дерева сплетаются в бессильеИх ноги по утрам, и днем, и в поздний час.Да, эти старики с сиденьями своимиЕдины и в жару и в дни, когда их взглядНа окна устремлен, где увядает иней, —И дрожью жаб они мучительно дрожат.Но милостивы к ним сиденья, чья соломаК телам костлявым их приучена давно;Дух солнца прошлых лет вновь светится знакомоВ колосьях, что сплелись, отдав свое зерно.И вот Сидящие, к зубам поджав колениИ барабаня по сидениям слегка,Внимают грустным баркаролам, и в томленьеКачается, как на волнах, у них башка.Не заставляйте их вставать! Крушенье это!Подобно битому коту, они шипят,Топорщатся штаны – о ярость без ответа! —Наружу вылезя, ключицы заскрипят.И вы услышите шагов их мерзкий шорох,Удары лысин о дверные косяки,И пуговицы их – зрачки, что в коридорахВопьются вам в глаза, спасаясь от тоски.Когда ж назад они вернутся, взгляд их черныйЯд источать начнет, как взгляд побитых сук,И пот вас прошибет, когда начнет упорноВоронка страшная засасывать вас вдруг.Упрятав кулаки под грязные манжеты,Они припомнят тех, кто их заставил встать;Под подбородком их до вечера с рассветаМиндалин гроздья будут двигаться опять.Когда же голову на локоть сон склоняет,Тогда зачавшие сиденья снятся имИ стулья-малыши, чья прелесть обрамляетКонторы важные присутствием своим.Цветы чернильные укачивают спящих,Пыльцу выплевывая в виде запятыхНа этих стариков, как на горшке сидящих…И колос высохший щекочет член у них

Таможенники

Кто говорит «Эх-ма!» и говорит «К чертям!» —Солдаты, моряки, Империи осколки —Ничто пред Воинством, которое, как волки,Таится вдоль границ, лазурь калеча там. При трубке, с тесаком, все презирая толки,Они на страшный пир выходят по ночамИ псов на привязи ведут, когда к лесамМгла липнет и течет, как слюни с морды телки.Законы новые толкуют нимфам нежным,Задержат Фауста, Фра Дьяволо сгребут:«Пожитки предъяви! Нам не до шуток тут!»И к женским прелестям приблизясь безмятежно,Спешит таможенник пощупать их слегка,И всем виновным ад сулит его рука!

Вечерняя молитва

За кружкою пивной жить начал сиднем я,Подобно ангелу в руках у брадобрея;Подчревье изогнув и трубкою дымя,Смотрю на облачные паруса и реи.Как экскременты голубятни, на меняМечты горящие нисходят, душу грея;А сердце грустное, порой их прочь гоня,Тогда на зоболонь походит уж скорее.Так, кружек сорок выпив или тридцать пятьИ все свои мечты пережевав и слопав,Сосредотачиваюсь я, чтоб долг отдать;И кроткий, словно бог, бог кедров и иссопов,Я в небо писаю, – какая благодать! —С соизволения больших гелиотропов.

Парижская военная песня

Весна настала без сомненья,Поскольку, как весенний дар,Из зеленеющих ИменийТьер вылетает и Пикар.

О май над голыми задами!Смотрите Севр, Аньер, Медон:Вот дорогие гости самиДары несут со всех сторон.

Есть кивера у них и сабли,Они в свои тамтамы бьют,На суше ялики их зябли,А тут озера крови ждут!

Как никогда, наш брат гуляет,Когда рассвет настать готов,И наши стены сотрясаетГрад желто-огненных шаров.

Украсив крылышками спины,– Куда там Эросу: старо! —Тьер и Пикар из керосинаТворят картины под Коро.

О знатоки Большого Трюка!А Фавр разлегся на цветах,Сопеньем выражая муку,Изображая скорбь в глазах.

Под вашим ливнем керосинаВеликий город не остыл,Не покорился и не сгинул…Пора нам ваш умерить пыл!

И те, кто радуются, сидяВ деревне, на земле своей,Еще свет пламени увидит,Еще услышат треск ветвей!

Мои возлюбленные малютки