Дмитрий Бак - Сто поэтов начала столетия

Ни малейшей сентиментальности, сусальности, идилличности нет в стихах Ковальджи, когда речь всерьез заходит о поэзии. Здесь присутствие гамбургского счета корректирует обратный отсчет старческого помолодения, никакие компромиссы невозможны:

Поэты, поэтессы –Гламур, деликатесы…Фуфло и ширпотреб…Большая редкость – хлеб.

Дело даже не в оскудении поэзии, но в исчерпании потребности в ней, это особенно невыносимо в нынешнем мире:

погибали поэты,вымирают теперь читатели

И тут уже – в сторону все иронические попытки остаться вне логики развития жизни, выскочить из потока времени. Невозможность поэтического слова все более вступает в права не по причине личного творческого бессилия, но по совокупности причин и обстоятельств. Современное Ватерлоо поэтического слова переживается не в трагических интонациях классических рассуждений о приходе железного века и уходе последнего. Дело, как говаривал один поэт, в мировом законе, который невозможно одолеть, но которому и покориться нельзя, недопустимо, греховно. Итак, до последнего слова хранить очаг поэзии, воевать за нее не на ристалищах модернизаций и экспериментов, но на территории своего, конкретного и персонального усилия. Так считал и продолжает считать поэт Кирилл Ковальджи.

Наступила пора невозможности слов,обустроившихся в словаре.Воздух ртом от удара ветровя хватаю теперь на холодной заре.Как подумаешь – мог я быть скрипачом,мог, да вот – помешала война.Я отдался словам – а они ни при чемтам, где в силе смычок и струна!Ты бы понял, она бы меня поняла,может быть, и себя б я постиг…А словами нельзя – такие дела.А молчанье без слов – это крик!

голоса // Арион. 2002. № 1.

Смена светотени // Новый мир. 2003. № 9.

Тебе. До востребования. М.: Когелет, 2003. 255 с.

На близком Востоке // Континент. 2004. № 122.

голоса //Арион. 2005. № 1.

Окончательный вариант // Новый мир. 2005. № 8.

Зёрна. М.: Авваллон, 2005.

Поэзия // День и ночь. 2006. № 1–2.

Пять стихотворений // Зарубежные записки. 2006. № 6.

Пока люблю, вся мудрость в настоящем… // Дружба народов. 2006. № 9.

Из чрева дней // Дети Ра. 2006. № 12.

Новые «Зерна» и другие стихи // Интерпоэзия. 2007. № 1.

Избранная лирика. М.: Время, 2007. 496 с., ил. (Поэтическая библиотека).

[Стихотворение] // Арион. 2008. № 1.

Капли на донышке // Новый мир. 2009. № 1.

Из дневника моего приятеля // Дети Ра. 2009. № 12 (62).

[Стихотворение] // Арион. 2010. № 1.

Палитра // Дружба народов. 2010. № 3.

Из стихотворений пятидесятых годов прошлого века // Дети Ра. 2010. № 4 (66).

Пора невозможности слов // Новый мир. 2010. № 8.

Два сонета // Дети Ра. 2010. № 11 (73).

В сердцевине // День и ночь. 2011. № 6.

Стихотворения // Новый берег. 2011. № 31.

листки // Арион. 2012. № 3.

Дополнительный взнос. М.: Вест-Консалтинг, 2012.

Как я жил? // Дети Ра. 2013. № 3 (101).

Из новых стихотворений // Дети Ра. 2013. № 6 (104).

Как впервые // Зинзивер. 2013. № 6 (50).

Стихи в темноте // Новый мир. 2013. № 7.

Стихи из студенческих тетрадей // Дети Ра. 2013. № 10 (108).

Моя мозаика, или По следам кентавра. М.: Союз писателей Москвы, 2013. 474 с.

[Стихи] // Крещатик. 2014. № 1 (63).

Посреди океана // Дети Ра. 2014. № 2 (112).

Сонеты. М.: Союз писателей Москвы, 2014. 42 с. (Библиотечка поэзии Союза писателей Москвы).

Леонид Костюков

или

«…никогда не спрашивай меня о моей работе…»

Поэзия Костюкова не особенно видна и заметна вовсе не потому, что он пишет (во всяком случае – публикует) рифмованные тексты довольно редко – нам случалось уже рассуждать о поэтах, которые немногословны, но многозначительны (Гронас, Тонконогов, Дашевский…). Здесь случай иной – один из примеров запоздалого, почти демонстративного «непрофессионализма», высокого «любительства». Не только стихи, но и прозу Костюков многие годы пишет и печатает исподволь, мимоходом, как бывало в те времена, когда публиковаться чаще напрасно было и надеяться. Позиция Костюкова-поэта неотделима от его «творческого поведения» как ценителя литературы, тонкого эссеиста. Он не только разбирается в литературе, но и может научить этому других, а главное, ее попросту, прошу прощения, любит. «Профессионалу» в этом порою признаваться неловко, как мастеру-кондитеру – в пристрастии к сладкому. Костюков-профессионал роняет свои признания как бы неохотно, но уверенно:

никогда не спрашивай меня о моей работеникогда не спрашивай меня о моей работехорошо – в первый и в последний разты можешь спросить меня о моей работе ‹…›

прольется много дурной кровилучше не светиться возле струиникогда не объединяйся ни с кем кромекроме своей семьи(«Крестный отец»)

Его стихотворные «реплики» разрозненны, не выстраиваются в единую развернутую «фразу», зачастую противоречат друг другу стилистически и даже идеологически. Присутствие Леонида Костюкова в поэзии нарочито пунктирно, содержит лакуны, пропущенные логические звенья развития, не поддается какой бы то ни было попытке анализа «эволюции творчества». «Пишу – когда и как желаю, не опасаясь анахронизмов, без оглядки на то, что уже сказано ранее, мною и другими». Вот так:

В суете простых скоротечных деля случайно куртку его надели пошел в ларек покупать мукупо размытой глине и по песку.Дождь с утра грозился – и вот пошел.Я в кармане куртки его нашелшапку из материи плащевой,по краю прошитую бечевой.Он сложил ее, как бы я не смог, –я бы просто смял, закатал в комок,обронил в лесу, позабыл, уйдя,никого б не выручил от дождя.Там очки – для его, а не чьих-то глаз,валидол, который его не спас,пара гнутых проволок – потому,что так нужно было ему.Дождь все лил, сводя ручейки в ручей,и в сиротстве бедных его вещей,в каждой мелочи проступала смерть,как когда-то из вод – твердь.И с тех пор доныне влекут менядве стихии – воздуха и огня,что умеют двигаться в никуда –без названия и следа.(«Памяти тестя»)

Костюков пишет так, будто только что придумал зарифмовать что-нибудь вроде «берез – овес». Это – особый род изощренного эпатажа, неброский, утонченный, видимый лишь посвященным. Эта негромкая дерзость сильнее воздействует на всех наделенных слухом и имеющих уши, чем лобовой бунт современных бурных гениев, адептов обсценных слов и тем, искателей очередной новой социальности:

Тополиный пух ест дыханье мое,колотье у меня в боку.– Канотье, вы сказали?– Нет, колотье,как у лошади на скаку.

Так случится – Господь остановит коня,в дом горящей души войдет,на вершине дня – на закате дняв небе молнией прорастет.

– Вы сказали: Господь?– Я сказал – Господь.– То есть дух?– То есть дух и плоть.Посмотри – горит тополиный пух,то есть плоть, но скорее – дух.

Странная, немодная позиция человека, знающего ремесло словотворения, но отделывающего слова не по правилам. Так неловкий рассказчик в бессмертном романе «Что делать?» патетически изрекает: «Я знаю о Рахметове больше, чем говорю». Почти фатальный избыток осведомленности о правилах игры не мешает Леониду Костюкову стилизовать стихи под наивные, спонтанные. На грани набоковского раздраженного упоения разными конфигурациями чистой формы Костюкову удается сказать что-то абсолютно свое – не то чтобы совсем неизвестное, но произносившееся иначе, с иным градусом серьезности и личной причастности. Здесь подобной причастности одновременно и минимум, и максимум, потому что в следующий раз (может, через несколько лет) все будет сказано совершенно иначе, но без отказа от прежних мнений и интонаций. Вы опять говорите, что поэты бывают хорошие и разные? Что ж, согласен, – среди хороших случаются и такие…

[Три стихотворения] // Авторник: Альманах литературного клуба. М.: АРГО-РИСК; Тверь: Колонна, 2001. Сезон 2001/2002 г., вып. 5. С. 12–15.

От дальних платформ // Знамя. 2002. № 8.

Голоса // Арион. 2006. № 2.

Снег на щеке. М.: АРГО-РИСК; Книжное обозрение, 2009.

Листки // Арион. 2010. № 1.

Как будто плывем… // Арион. 2011. № 1.

Стихотворения из «Тушинского цикла» // Новый берег. 2011. № 31.

Константин Кравцов

или

«…есть, пойми, узкий путь…»

Из немалочисленного хора современных поэтов, сопричастных христианской (православной) риторике, топике и проблематике, Константин Кравцов выделяется достаточно резко. Напрашивается апофатическая логика, рассуждение от противного. Не впадает Кравцов в сусальное благочестие, не занимается схоластической эзотерикой, не соскальзывает к назидательному тону, не проецирует религиозные универсалии на техногенные и иные коллективные травмы, наконец, не пытается приспособить христианские ценности к профанному сознанию мирянина и атеиста, – всего этого вокруг сегодня пруд пруди.