Антология - Поэзия Латинской Америки
ЭМИЛИО БАЛЬЯГАС[172]
Перевод М. Самаева
Мой стих
Мой стих, короткий и простой.
Хосе МартиСнова зовет меня стих мойлегким дрожанием крыльев,детской ручонкой своеюстих мой зовет меня снова.
Хочет набегаться вволю,в венах моих нарезвиться.Листьев зеленым прибоемстих мой зовет меня снова.
Он из воды и заката,птичьих рулад и ракушексделал флажки и сигналит,чтобы о нем не забыл я.
Машет он мне и ногоютопает нетерпеливо,стих, этот вечный мальчишка:на карусели весельяхочет со мной покататься.
Элегия о Марии Белен Чакон
Мария Белен, Мария Белен, Мария Белен,Мария Белен Чакон, Мария Белен Чакон,Мария Белен Чакон,Камагуэй и Сантьяго, Сантьяго и Камагуэйпомнят ритмов твоих циклон.
О, если бы снова изгибы твои зажглись,чтоб озаритьрумбы небесную высь.
Может быть, чья-то хула,Мария Белен, Мария Белен Чакон,чья-то хула тебя обрекла?
Нет, не хула и не боль, нет,а за рассветом рассветпревращал твои легкие в тлен,Мария Белен Чакон,Мария Белен.
Если б ты знала, какой ликовало синьюто утро, когда тебя уносилипод простынею в корзине.
Скажите — пусть не танцуют,скажите, чтоб негр Андресне мучил струны гитары трес.
Пускай мулатыпогасят марак напевы.Целуйте крест,и да спасет вас пречистая дева.
Уже не увидят мои желаньяв зеркалах твоих бедер свою погибель,и в небесах твоего обаяньяне вспыхнут твои изгибы.
Мария Белен, Мария Белен,Мария Белен Чакон,Камагуэй и Сантьяго, Сантьяго и Камагуэйпомнят ритмов твоих циклон.
Белый друг
— Эй, товарищ! Эй, товарищ! —Это кто же?Черный белому товарищ?Вот так чудо!Черный белому товарищ?Это вдруг не переваришь…Черный белому товарищ?Непохоже.
В час беды бегут за негром —помогай, брат!В час нужды приходят к негру —выручай, брат!Чуть война —и тут про негра вспомнят сразу.А для чистой работенки —черномазый.
Негр глядит и улыбается!«Не худо».И скребет себе затылок:«Что ж, не худо».Черный белому понадобился — славно!И молчит он и в душе сомненье прячет.Белый — значит, одурачит.Ведь когда приходит негр за платой,слышит негр: «А ну, проваливай отсюда!»
Бар для белых, ну а негра —за двери,бал для белых, ну а негра —в шею.Его не встретишь среди гостей.Если негра и приглашают —приглашают его на кухню,приглашают его к плите.
Негр ухмыляется:«Ладно»,негр сомневается:«Ладно»…Значит, товарищ —понятно.Значит, товарищ —посмотрим.Значит, товарищ —занятно…
— Слушай, тот, кто зовет тебя, парень,только кожей своею белый,и его называют красным.Понял?— Это меняет дело.
ЭЛИСЕО ДИЕГО[173]
Родные
Перевод А. Гелескула
Сидят они прозрачными ночами,и в памяти два смутных отголоскавсплывают и сливаются в молчанье —старинный вальс и синяя матроска.
Придет отец, и медленны их речи,и слово долго тянется за словом;вздыхает вол, и будни человечьиволнуют кровь пустынникам суровым.
Затрепетав ладонями крылато,из темноты — коней крутые выиваяют руки, жилисты и грубы.
Но студит сердце смертная прохлада,вступая в спор, — и слушают живыесвоей судьбы полуночные трубы.
Надень рубашку старого покроя
Перевод А. Гелескула
Надень рубашку старого покроя,свидетельницу шумного былогои тихих бед под маскою покоя,голубоватой, как бельмо слепого.
Надень тот самый галстук для свиданий,которому так радовался прежде,и шляпу не забудь, подобно давнейи никогда не сбывшейся надежде.
Ибо должны прийти, ты это знаешь,должны прийти во что бы то ни стало,должны прийти, должны сказать так много,
чтобы поверил — ты не умираешь.Но все темней, и ночь уже настала.И поздно ждать, пора тебе в дорогу.
Седьмая муза
Перевод П. Грушко
Едва погаснет свет, как фортепьянов живых потемках стихнувшего заланачнет свой лживый серенький галоп,ковбой прозрачный вынырнет туманно,и женщина возникнет вполнакала,едва касаясь полустертых троп.
Из тишины нечистый свет сочится,чтобы, коснувшись белого экрана,разбиться на мильоны кратких див,которым длиться столько, сколько длитсятот, кто следит за ними неустанно,чья жизнь — не очень долгий детектив.
Как их зовут, как их в ту пору звали,когда их слава крепла год от годав туманных буднях звучно стрекоча,пока на ледяном экране в залене стали бледной маетой исходапод вздохи безразличного луча?
Бак Джонсом звался он, да-да, Бак Джонсом —тот, что вне имени почиет ныне,когда жара полдневная пьянанад стенами с расплывчатым анонсомк неумирающей кинокартине(когда бы знать, чем кончится она).
Титанам цвета грезилось едва ли,что сможет холст ожить в жемчужной сказке,где время будет времени равно, —искусство безделушек в зазеркалье,где запахи и звуки без раскраскив мерцающее вставлены окно.
Во мгле, где зритель из седьмого рядасосет негаснущую сигарету,бестелый, облаченный в пустоту,весь сам в себе и сам себе отрада, —свеченье, ткущее покров сюжету,перетекает из тщеты в тщету.
Лишь вспыхнет свет и распахнутся двери —мы полумрак миражный покидаем,чтобы забыть в мгновение однохимеру зала, растворясь в химереиной, где мы с теченьем лет линяем,как лента отшумевшего кино.
Вызов Карибскому морю
Перевод П. Грушко
Карибский глянец, синие накаты,улыбчивая злоба и каприз.Ты дремлешь на изнанке светлой карты,где хитроумный трудится Улисс.
А здесь, в глубинах сонного провала,не боги, не сирен игривых скоп —твое расплывчатое покрывалоткут челноки зубастых Пенелоп.
Где райских островов великолепье —земля легенд и грез?.. Карибский край,мы здесь нашли марионеток, цепи,стервятников: насмешку, а не рай!
Не благовестье, а былые свары,не новь, а долгий обморок, не миф,а ведьмовского шабаша кошмарыи черепа взамен заморских див.
В день ярых бурь над бездной бесноватойты полдень топишь в полуночной мгле,весь свет сводя к заре подслеповатой,весь мир сварив в клокочущем котле.
В твоих сквозных и стынущих глубинахпокой нерасторжимый отражен,конечная ничейность дней пустынных,слепое зарождение времен.
Погожий летний день с возней, и визгом,и смехом детворы — простые дниее нехитрых игр на солнце низкоми в сказочно причудливой тени, —
как часто тащит пенный вал слепящийтуда, где смерти свет, где тишина,где жизнь дрожит своей изнанкой спящейв соленой пустоте глухого дна!..
Но дом наш здесь, хоть ты и смотришь зверем.И вдаль глядим мы из-под рукава —надеемся, шумим, упрямо веримв росистые чудные острова!
СИНТИО ВИТИЕР[174]