Владислав Холшевников - Мысль, вооруженная рифмами

Изысканно звучат парные строфы, в которых какой-либо стих рифмуется с соответствующим стихом следующей строфы (IV, 40, 59), моноримы (IV, 25) и сквозные рифмы (IV, 27). Строфой из белых стихов, напоминающей карамзинские, Ахматова пишет стихотворение «Александру Блоку» (IV, 105); тот отвечает ей такой же строфой (IV, 64). В отличие от строфических белых стихов, экстравагантно звучат строфы с холостыми стихами ААХх и АХАх у С. Черного (IV, 90, 92). В них гораздо сильнее, чем у Державина (I, 27) и Фета (III, 36), выражен эффект обманутого ожидания.

Многие поэты обращаются к твердым формам — популярным ранее, как сонет (IV, 44), и новым. Появляются первые венки сонетов (IV, 78), рондо (IV, 97), рондель (IV, 76), газель (IV, 96). Особенную популярность приобретает триолет (IV, 26) — Бальмонт, Сологуб пишут сборники триолетов.

Развиваются различные формы полиметрии, простые и усложненные (IV, 40, 82, 83), вплоть до строфических логаэдов.

Интересный образец — «Второй удар» Кузмина (IV, 98). Все строки — III форма 3-дольника; в 6-стишии ААхББх только последний стих звучит перебоем: традиционное 6-стишие замыкалось рифмой. Это 6-стишие было исходной формой для «Поэмы без героя» Ахматовой (IV, 107), поэтесса раскрепостила строфу — вернула концевую рифму и свободу дольнику и иногда к смежно рифмующимся парам добавляла один-два стиха, что создавало заметный перебой.

Вообще поэты XX в. чаще, чем ранее, прибегают к перебоям и строфическим (IV, 47), и метрическим, и рифменным как к сильному выразительному средству. Исчезновение рифмы в «Переутомлении» С. Черного не только выделяет концовку, но и завершает тему стихотворения (IV, 82). Неожиданная смена метров, длины стихов, способов рифмовки в строфах очень резко выделяет строки и усиливает силу трагизма в стихотворениях Блока «Я сегодня не помню, что было вчера…» и «Поздней осенью из гавани…» (IV, 58, 59).

Разумеется, наряду с новыми формами поэты всех направлений пользуются традиционными размерами (IV, 12, 22, 24, 26, 27, 44, 47, 62, 75, 78 и др.), точными рифмами (в этот период у большинства поэтов они преобладают), привычными моделями строф (IV, 3, 17, 37, 49, 62, 68, 84 и др.). Свободные метрические формы обычно укладываются в простые строфические (IV, 49, 51, 86, 87, 113 и др.); при усложненных строфах поэты чаще пользуются традиционными размерами (IV, 40, 75, 90). Характерна «Поэза о старых размерах» И. Северянина (IV, 127): поэт воспевает «старые размеры» простым 3-стопным ямбом в сложной строфической композиции АБВгАБВг.

К. Д. Бальмонт (1867–1942)

1. Фантазия

Как живые изваянья, в искрах лунного сиянья,Чуть трепещут очертанья сосен, елей и берез;Вещий лес спокойно дремлет, яркий блеск луны приемлетИ роптанью ветра внемлет, весь исполнен тайных грез.Слыша тихий стон метели, шепчут сосны, шепчут ели,В мягкой бархатной постели им отрадно почивать,Ни о чем не вспоминая, ничего не проклиная,Ветви стройные склоняя, звукам полночи внимать.

Чьи-то вздохи, чье-то пенье, чье-то скорбное моленье,И тоска, и упоенье, — точно искрится звезда,Точно светлый дождь струится, — и деревьям что-то                                                                                мнится,То, что людям не приснится, никому и никогда.Это мчатся духи ночи, это искрятся их очи,В час глубокой полуночи мчатся духи через лес.Что́ их мучит, что́ тревожит? Что́, как червь, их тайно                                                                                гложет?Отчего их рой не может петь отрадный гимн небес?

Всё сильней звучит их пенье, всё слышнее в нем томленье,Неустанного стремленья неизменная печаль, —Точно их томит тревога, жажда веры, жажда бога,Точно мук у них так много, точно им чего-то жаль.А луна всё льет сиянье, и без муки, без страданьяЧуть трепещут очертанья вещих сказочных стволов;Все они так сладко дремлют, безучастно стонам внемлютИ с спокойствием приемлют чары ясных, светлых снов.

<1893>

2. Нить Ариадны

Меж прошлым и будущим нитьЯ тку неустанной, проворной рукою:Хочу для грядущих столетий покорно и честно служитьБорьбой, и трудом, и тоскою, —

Тоскою о том, чего нет,Что дремлет пока, как цветок под водою,О том, что когда-то проснется чрез многие тысячи лет,Чтоб вспыхнуть падучей звездою.

Есть много не сказанных словИ много созданий, не созданных ныне, —Их столько же, сколько песчинок среди бесконечных                                                                                песковВ немой аравийской пустыне.

<1894>

3

Я мечтою ловил уходящие тени,Уходящие тени погасавшего дня,Я на башню всходил, и дрожали ступени,И дрожали ступени под ногой у меня.

И чем выше я шел, тем ясней рисовались,Тем ясней рисовались очертанья вдали,И какие-то звуки вокруг раздавались,Вкруг меня раздавались от Небес и Земли.

Чем я выше всходил, тем светлее сверкали,Тем светлее сверкали выси дремлющих гор,И сияньем прощальным как будто ласкали,Словно нежно ласкали отуманенный взор.

А внизу подо мною уж ночь наступила,Уже ночь наступила для уснувшей Земли,Для меня же блистало дневное светило,Огневое светило догорало вдали.

Я узнал, как ловить уходящие тени,Уходящие тени потускневшего дня,И всё выше я шел, и дрожали ступени,И дрожали ступени под ногой у меня.

<1894>

4. Камыши

Полночной порою в болотной глушиЧуть слышно, бесшумно, шуршат камыши.

О чем они шепчут? О чем говорят?Зачем огоньки между ними горят?

Мелькают, мигают — и снова их нет.И снова забрезжил блуждающий свет.

Полночной порой камыши шелестят.В них жабы гнездятся, в них змеи свистят.

В болоте дрожит умирающий лик.То месяц багровый печально поник.

И тиной запахло. И сырость ползет.Трясина заманит, сожмет, засосет.

«Кого? Для чего?» — камыши говорят.«Зачем огоньки между нами горят?»

Но месяц печальный безмолвно поник.Не знает. Склоняет всё ниже свой лик.

И вздох повторяя погибшей души,Тоскливо, бесшумно, шуршат камыши.

<1895>

5

Я вольный ветер, я вечно вею,Волную волны, ласкаю ивы,В ветвях вздыхаю, вздохнув, немею,Лелею травы, лелею нивы.

Весною светлой, как вестник мая,Целую ландыш, в мечту влюбленный,И внемлет ветру лазурь немая, —Я вею, млею, воздушный, сонный.

В любви неверный, расту циклоном,Взметаю тучи, взрываю море,Промчусь в равнинах протяжным стоном —И гром проснется в немом просторе.

Но, снова легкий, всегда счастливый,Нежней, чем фея ласкает фею,Я льну к деревьям, дышу над нивойИ, вечно вольный, забвеньем вею.

<1897>

6. К Бодлеру

Как страшно-радостный и близкий мне пример,Ты всё мне чудишься, о царственный Бодлер,Любовник ужасов, обрывов и химер!

Ты, павший в пропасти, но жаждавший вершин,Ты, видевший лазурь сквозь тяжкий желтый сплин,Ты, между варваров заложник-властелин!

Ты, знавший Женщину, как демона мечты,Ты, знавший Демона, как духа красоты,Сам с женскою душой, сам властный демон ты!

Познавший таинства мистических ядов,Понявший образность гигантских городов.Поток бурлящийся, рожденный царством льдов!

Ты, в чей богатый дух навек перелитаВ одну симфонию трикратная мечта:Благоухания, и звуки, и цвета!

Ты — дух, блуждающий в разрушенных мирах,Где привидения друг в друге будят страх,Ты — черный, призрачный, отверженный монах

Пребудь же призраком навек в душе моей,С тобой дай слиться мне, о маг и чародей,Чтоб я без ужаса мог быть среди людей!

1899

7. Безветрие