Елизавета Полонская - Стихотворения и поэмы
Томми
Однажды я зашел в трактир и пива заказал.«Солдатам мы не подаем», — трактирщик мне сказал.Девчонки за прилавком хихикали, шипя,А я на улицу ушел и думал про себя:
О, Томми то, и Томми се, и с Томми знаться стыд,Зато «спасибо, мистер Аткинс», когда военный марш звучит!Военный марш звучит, друзья, военный марш звучит!Зато «спасибо, мистер Аткинс», когда военный марш звучит!
Однажды я пришел в театр, я трезвый был вполне,И штатских принимали там, но отказали мне,Загнали на галерку — неважный кавалер!А только до войны дойдет — пожалуйте в партер!
О, Томми то, и Томми се, тебе не место тут!Зато есть «поезда для Аткинса», когда войска идут.Ого, войска идут, друзья! Ого, войска идут!Зато есть «поезда для Аткинса», когда войска идут.
Ну да, оплевывать мундир, что ваш покой блюдет,Гораздо легче, чем его надеть на свой живот.И если встретится солдат навеселе чуть-чуть,Чем с полной выкладкой шагать, милей его толкнуть.
О, Томми то, и Томми се, и как с грехами счет?Но мы «стальных героев ряд», лишь барабан забьет.О, барабан забьет, друзья! О, барабан забьет!И мы «стальных героев ряд», лишь барабан забьет!
Мы не стальных героев ряд, но мы и не скоты,Мы просто люди из казарм, такие же, как ты.И если образ действий наш на пропись не похож,Мы просто люди из казарм, не статуи святош.
О, Томми то, и Томми се… На место! Задний ход!Но «сэр, пожалуйте на фронт!» — когда грозой пахнет.Ого, грозой пахнет, друзья! Ого, грозой пахнет!И «сэр, пожалуйте на фронт!» — когда грозой пахнет.
Вы нам сулите лучший кошт и школы для семьи,Мы подождем, но обращайтесь вы с нами как с людьми.Не надо кухонных помой, но докажите нам,Что быть солдатом в Англии для нас не стыд и срам.
О, Томми то, и Томми се — скота такого гнать!Но он «спаситель Родины», когда начнут стрелять.Пусть будет, как угодно вам, пусть Томми то да се,Но Томми вовсе не дурак, и Томми видит всё.
<1936>Из Бертольда Брехта
Баллада о мертвом солдате
Была война пять лет подрядИ надежды на мир никакой;И вот исходя из чего солдатСкончался, как герой.
Но конец войне еще не приспел,Мир был еще далек,И император пожалел,Что умер солдат не в срок.
Шагало лето по гробам;Солдат спал много дней,И вот явилась к немуПриемная комиссия врачей.
Явилась комиссия врачейНа место похоронИ, заступ водицей святой окропив,Солдата вырыли вон.
И комиссия осмотрела тут жеЧто нашлось из его потрохов,И решила: солдат еще год. воен. служ.,Но скрывается от фронтов.
И солдата они увели с собой;Ночи были тихи и ясны.Кто без каски шел — видел над головойЗвезды родной страны.
И огненной водки вкатили ониВ его живот гнилой,И двух прицепили к нему сестерС несчастною вдовой.
И, так как солдат немножко прогнил,Ему поп указывал путь,И кадилом поп махал и кадил,Чтоб солдат не вонял ничуть.
Играет музыка тра-ра-рамВеселый марша такт,Солдат же, как велит устав,Гусиный держит шаг.
Два санитара, наклоняясь,Должны его держать:Чтоб он свалился прямо в грязь,Нельзя же допускать.
И, саван смертный размалевавВ черно-белый и красный цвет,Перед ним несут, чтоб казалось всем,Что под красками грязи нет.
Во фраке некто там идет,Крахмальный выпятив бюст.Ведь он германский патриотИ полон гражданских чувств.
Вперед! Вперед! Тра-ра-рарам!По полю, по шоссе.И, как снежинку вихрь несет,Шатаясь, солдат идет в толпе.
Мяучат кошки, псы визжат,Крысиный свищет хор…Французскими быть они не хотятЗатем, что это позор.
Когда же мимо деревеньПроносится парад,Навстречу с криками «ура»Выходит стар и млад.
Тра-ра-ра-рам. Прощай! Прощай!Жена… собака… поп…И среди них идет солдат,Как пьяный остолоп.
Когда же мимо деревеньПроносится парад,Никто за пестрою толпойНе видит, где солдат.
И каждый так кричал и выл,В его кривляясь честь,Что он лишь сверху виден был,А там только звезды есть.
Звезды не вечно будут там,Ночь сменится зарей, —А все же солдат как велит устав,Скончается, как герой.
Памяти пехотинца Христиана Грумбейна, родившегося 11 апреля 1897 года, умершего в страстную Пятницу 1918 года, в Карасине (на юге России).
Мир праху его. Он выдержал до конца.
Из Юлиана Тувима
Лодзь
Когда засияет моя звездаИ славы настанет эра,И друг у друга начнут городаМеня отбивать, как Гомера.
И в Польше моих монументов число,Как в дождик грибов, расплодится,И каждое будет вопить село:«Он только у нас мог родиться!» —
Так, чтобы не вздумали вздор молотьПотомки «по делу Тувима»,Я сам заявляю: «Гнездо мое — Лодзь,Да, Лодзь — мой город родимый».
Другие пусть славят Сорренто и РимИль Ганга красоты лелеют,А я заявляю: мне лодзинский дым,И копоть всех красок милее.
Там, чуть от земли головенку подняв,Я рвал башмаки и штанишки,И мой воспитатель, свой жребий прокляв,Кричал мне: «Ленивый мальчишка!»
И там похитило сердце моеОдно неземное созданье:Сем лет белокурые косы ееВплетал я в стихи и посланья.
Там худшие из стихов моихПризнали без проволочки,И некий Ксьонжек печатал ихПо две копейки за строчку.
Тебя я люблю в безобразье твоем,Как мать недобрую дети,Мне дорог твой каждый облезлый дом,Прекраснейший город на свете.
Да, грязных заулков твоих толкотняИ смрадная пыль базаровПриятнее многих столиц для меня,Милее парижских бульваров.
И чем-то волнуют меня до слезСлепота твоих окон голых,И улиц твоих коммерческих лоск,И роскошь с грязным подолом,
И даже дурацкий отель «Савой»,Разносчики и торговки,И вечная надпись: «Мужской портной,Мадам и перелицовки».
Старички
Глядим на улицу, на солнцеВ полуоткрытое оконце.
Чужих детей целуем в щечки,Поим водой цветы в горшочке.
С календаря листки срываем,Живем себе да поживаем.
Госпитальные сады
Улови этот миг, этот миг несказанный.Он нисходит обычно порой предвечернейНа воскресные улицы. Вздрогнешь нежданно,И душа отзывается болью безмерной.
Ты увидишь людей в нищете неизбежной,Непокой тишины, боль прощаний печальных,И наполнится сердце усталостью нежной,Гефсиманскою скорбью садов госпитальных.
…Бьется хриплый звонок одинокою нотой…Смотрят гнезда пустые с ветвей почернелых.Вдовье горе… приютские дети-сироты.Кто-то в крепе уродливый… Дом престарелых.
Ощути этот миг… Люди ищут уюта.Город чист и безлюден… напев невеселыйГде-то слышится… И затоскуешь ты, будтоУченик, уходящий последним из школы.
Четырнадцатое июля
